Очерк о Тёплом Стане
Памяти Салтычихи
Однажды, давным-давно, мне сон приснился. Вообще-то я сновидениям значения не придаю, истолковывать их не стараюсь. Поэтому зрительный ряд в памяти не задержался, но то, что я услышал в этом сне, по сей день помню отчетливо. Некий невидимый голос, нараспев и довольно назойливо, спросил: Где находится средоточие вселенной? Где, где, -- ответил другой невидимый голос с вызовом, -- у попа на бороде. Вполне вероятно, что ответ был не совсем такой, но тоже в рифму, но за давностью лет проверить это совершенно невозможно. С этим я проснулся и долго лежал в постели, уставившись в потолок и не желая расставаться с пододеяльным теплом, пока Витька Судницын, сын почтарки, не вывел меня из этого созерцания. Нужно было отправляться в Малое Голубино -- для встречи с местной командой. Витька, конечно, был способный футболист, только вряд ли мог ответить на мучавший меня вопрос. Вместе с другими ребятами мы протопали по полю километра три до указанной деревни. Сколько помнится, это, как тогда выражались, состязание мы выиграли, что, смею вас заверить, не следует относить на мой счет. Вопрос из сна не то, чтобы забылся, просто отдвинулся на задний план памяти.
Нынче эта местность, оказавшись в городской черте Москвы, изменилась до неузнаваемости. Голубины, Малое и Большое, превратились в массивы многоэтажных жилых домов, соседнее Ясенево приютило новое здание КГБ. В одна тысяча девятьсот сорок девятом году никто этого предвидеть не мог, тем более, что и КГБ не было в помине, только МГБ. Деревня, из которой мы пришли, называлась Теплый стан. И снова от нее осталось одно название.
Тем далеким летом мне было двенадцать лет. Сегодня наша тогдашняя жизнь многим показалась бы скудной, почти нищенской. Жилплощадь составляли примитивные избы, многие из них покосившиеся, развлечения сводились к кинокартинам в клубе завода Мосрентген. Выбор предметов роскоши был ограниченный: бутылка ситро и соевый сырок за сорок пять копеек. Я, однако, не припомню, чтобы мы сетовали на свою судьбу или готовили бунт. И то правда, сравнивать свой образ и уровень жизни нам было не с чем. Одним словом, мы не роптали. И не особенно страдали. Летом у нас был футбол, зимою -- лыжи и коньки. Весна и осень -- другое дело. Тогда мы, действительно, лицом к лицу сталкивались с мизерностью бытия. Но не потому, что ощущали себя обделенными, угнетенными или лишенными жизненных прав, а почти исключительно из-за немыслимой подмосковной грязи. Компенсирующих факторов, смягчающих обстоятельств, увы, не было. В такую погоду хорошо восседать возле камелька и, попивая грог, наслаждаться занимательными или поучительными историями. Нам уготовано было иное. Чертыхаясь, а чаще матерясь, мы, чтобы попасть из любой точки А в любую точку Б, вынуждены были изо всех сил месить местный суглинок. При этом нам в голову не приходило, что мы по колено утопали не только в почве, но и в истории.
Из местной истории мы практически ничего не знали. Зато, насколько помню, испытывали гордость от сознания, что живем на вершине Московской области, на 30 метров выше шпиля возводимого тогда нового здания МГУ. Захочешь гордиться -- найдешь чем. Это, правда, дела топографические. Если уж речь зашла про местность, давайте сделаем к ней привязку. Деревня Теплый Стан находилась приблизительно в 20 километрах от столицы, вытянувшись по обе стороны Калужского шоссе. В полутора километрах на запад располагался поселок завода Мосрентген, где работал мой отец. Мы туда переселились через год после описываемых событий. Некогда деревня и поселок составляли одно владение, историческая судьба которого небезынтересна.
Местность Теплые Станы впервые упоминается в духовном завещании Ивана Калиты, основателя Московского государства, время -- ХІV век, 1328 год. Название указывает, что это был стан, или станция, где путешественники останавливались на постой -- подъезжая к Москве, равно как и по выезде из нее. Деревень с названием Теплый стан известно три. Верхний Теплый Стан, как предполагают, находился примерно на том месте, где я проживал, южнее его был Нижний, впоследствии получивший название Марьино, а затем Мамыри, имелся также Починок Теплого Стана -- вроде бы между ними, но не обязательно. Мы, как и прочие обитатели, ничего про эти подробности не знали и, стыдно сознаться, узнать не старались.
Задним числом мне, как день, ясны причины нашего исторического неведения. Или, если угодно, невежества. Потому что, горько в этом признаться, в нашей местности не было краеведческого музея. Или, как теперь стали выражаться, родиноведческого. Появилось такое слово в русском языке. Оно, собственно, и раньше существовало, но потом как бы сошло на нет, а теперь снова себя утвердило. Вот вам для справки цитата: "У истоков краеведения в России стоял К. Д. Ушинский, теоретически обосновавший родиноведческий принцип в обучении и воспитании детей". Коротко и ясно, жалко, нас это не коснулось. Неистовый Виссарион завидовал потомкам, которым доведется жить в 1940 году. Я лично завидую нынешним российским детям. Их просвещают так, как нам и не снилось. На подлинно научной основе. Например, в детском саду N 217 применяется "Родиноведческий подход в воспитательно-образовательной работе ДОУ". Для тех, кто не следит за стремительным развитием просвещения, ДОУ -- это дошкольное образовательное учреждение. Чтобы понять, как поставлено там воспитание, вот вам отрывок из театрализованной детской программы:
Ведущий:
Вдруг охотник выбегает,
Прямо в зайчика стреляет
Пиф-паф, Ой - ей - ей!
Умирает зайчик мой!
(все поют хором):
Полем, полем, полем свежий ветер пролетел
Полем свежий ветер, заяц тоже жить хотел.
Ведущий:
Берегите эти Земли, эти воды,
Даже малую былиночку любя!
Берегите всех зверей внутри природы,
Убивайте лишь зверей внутри себя!
Как вы поняли, нынешние дети, они в своем развитии далеко опередили нас, послевоенных подростков. Им палец в рот не клади. Они знают историю, разбираются в экологии, а спроси их из цитологии, они и тут не подкачают. На их фоне мы выглядим как дикари и моветоны. Наш литературный кругозор сводился к Гайдару, Бабаевскому и Ликстанову с его бессмертной повестью "Малышок", в которой пацан 14 лет вносит вклад в победу над немцами, научившись забивать гвоздь с одного удара. Мы старались протыриться в кино без билета, совершенно не интересуясь художественными и патриотическими достоинствами фильма, будь то "Ошибка инженера Кочина" про вредителя пятилетки или "Девушка моей мечты", где, по распространенному тогда мнению, снялась Ева Браун. В разговорах между собой мы отчаянно матерились и рано начали курить, употребляя папиросы Норд за рубль сорок, переименованные в Север, или Прибой -- на 20 копеек дешевле. Наши гигиенические стандарты были очень примитивные, школьное начальство постоянно нас обыскивало на предмет вшивости, и мы все равно не заботились принимать по утрам душ, которого, правда, не было, а раз в неделю посещали баню.
Я подвожу читателей к тому, чтобы они не судили нас излишне строго. Несколько раз мне довелось слышать о Салтычихе, что когда-то на месте нашего поселка располагалось ее имение, однако даже название его было утрачено. Я думаю, -- сказал один рассказчик, -- так и говорили: усадьба Рентгензавод. Мы посмеялись этому милому анахронизму и перешли к следующему предмету обсуждения, который я теперь вспомнить не могу. Словом, проклятое прошлое не занимало нашего воображения. В другой раз кто-то из взрослых авторитетно изрек, что Салтычиха, хотя и владела землями в нашей округе, но основные свои художества творила в других местах. Мы поверили.
Через много лет я познакомился с действительной историей этих мест. Я там уже не жил, а с отъездом за границу даже и посещать перестал. Первоначально Теплый Стан принадлежал московским великим князям, Даниловичам. Все они, начиная с основателя Иоанна Калиты (князей, как и царей, именовали Иоаннами, не Иванами), очень заботились, чтобы раздвинуть пределы своего хозяйства, государства. Собирая для Орды дань с русских княжеств, они методично натравливали татар на соседей, после чего прибирали к рукам их земли. В Теплом Стане проживали ордынцы, но не поганые завоеватели, а числяки, или делюи, тяглые люди, которые обслуживали послов из Золотой Орды. 20 километров от Москвы до Теплого Стана по Калужской дороге (она же Боровская или Старая Каширская) составляли один конный переход, это было место, где ездоки и лошади отдыхали и кормились. Сама дорога служила путем сообщения Москвы с тогдашней столицей. Вот, собственно и все, что известно. Как видите, не густо. Возможно также, что первоначально топоним Теплый Стан относился к подмосковной заставе или к почтовой станции, а уж потом перешел к селению. Затем в исторических источниках упоминания про Теплый Стан надолго исчезают. После полного отделения от Орды, это произошло в 1480 году, земля из-за близости к Москве оставалась привлекательной, хотя значение заставы или станции поубавилось. В Смутное время Теплый Стан выгорел и обезлюдел. Кто был виновником разорения, сказать невозможно: то ли поляки, то ли запорожские казаки, то ли другие участники этой заварухи. В 1628 году местность получила нового владельца: "пустошь Возцы, Теплый Стан тож" была пожалована московскому служилому дворянину Максиму Федоровичу Стрешневу. Формально за участие в освобождении Москвы от поляков, что было за 15 лет до того, но скорее как подачка от новой династии. Максим Стрешнев состоял в близком родстве с царицей Евдокией Лукьяновной Стрешневой, супругой царя Михаила Федоровича Романова. Стрешнев продолжал служить, был верхотурским воеводой в 1644-1646 гг. Мы знаем, что это он построил "двор вотчинника", барский дом, и начал возведение церкви. В переписной книге 1646 года это место упомянуто как деревня, возникшая на Говоровой пустоши. В следующий раз Теплый Стан в документах упоминается в 1687 году, когда он достался Шакловитому Федору Леонтьевичу. Сей деятель из близкого окружения царевны Софьи управлял Стрелецким приказом. Насладиться земельным приобретением ему не пришлось. В 1689 году в результате неудачи стрелецкого бунта он был выдан Петру и после пыток и подробного письменного изъяснения дела "казнен смертию". Жалованная грамота на "вотчину вора, изменника и крестопреступника Федьки Шакловитого" была дана думному дьяку Автоному Иванову. Управляя при Софье Поместным приказом, этот сын приходского священника скопил огромные богатства, он владел 16 тысячами крестьян. Иванов вовремя уловил перемену политической погоды и примкнул к Петру. Он был среди тех думных дьяков, которые подписали, мы бы сказали, заверили, отречение Софьи. Петр отдал ему под начало целых три приказа, по-нынешнему министерства: Иноземский, Рейтарский и Пушкарский. В 1705--1706 годах в Москве был сформирован "драгунский полк думного дьяка Автонома Ивановича Иванова", целиком содержавшийся за его счет, полк впоследствии переименовали в Азовский.
Очерк о Тёплом Стане
История Теплого Стана представляет интересную иллюстрацию к американской максиме о том, что брать в расчет при выборе местожительства: Location, location, and location. От сознания, в каком престижном месте мне довелось проживать, я не мог не преисполниться законной гордостью. Наши скитания по окрестным деревням наполнились провиденциальным смыслом, а выделенная нам, в конце концов, заводом Мосрентген комната площадью 19 кв. м приобрела значение родового поместья.
Центральные события в истории Теплого Стана произошли в середине ХVIII века. Автоном достроил церковь св. Троицы. Так возникло село Троицкое, куда вошли двор вотчинника и несколькими окружавших его крестьянских дворов. Ко времени смерти Иванова его легендарные богатства сильно поубавились. Верхний Теплый Стан и Троицкое вместе со двором на Ваганькове унаследовал сын Николай, женатый на, прошу заметить, Анне Ивановне Тютчевой. Этот дворянин умер довольно рано, вдова поспешила снова выйти замуж, разделив наследство с пятью дочерьми. Теплый Стан и Троицкое достались третьей дочери Дарье, 1730 года рождения. Это и была знаменитая или, если угодно, пресловутая Салтычиха. Она была замужем за ротмистром лейб-гвардии конного полка Глебом Алексеевичем Салтыковым, принесла ему двух сыновей и двадцати шести лет отроду овдовела. Материально она была вполне достаточна: 600 душ крепостных в Московской, Вологодской и Костромской губерниях, дом на Сретенке. Любимым местопребыванием вдовы стало Троицкое.
Сделаем маленький экскурс в современность. Троицкого сейчас на карте обнаружить нельзя, на его месте расположился завод и жилой поселок Мосрентген, где я провел больше десяти лет. Барский дом не сохранился, в мое время от проклятого прошлого в наличии были парк с хорошо сохранившейся тенистой липовой аллеей и два связанных между собой пруда. В одном из них я чуть не утонул, пытаясь переплыть его в первый раз; меня вытащили, но странным образом страха перед водой не осталось. Через несколько дней я пришел на пруд пораньше, когда никого там не было, и самостоятельно пересек его вплавь. Рядом с поселком сохранилась полуразрушенная церковь, в некоторых помещениях жили люди, очень скученно. Теперь, как сообщают, церковь восстановили. В мое время недалеко от проходной завода стояли также два дома старой стройки, видимо, принадлежавшие к исчезнувшей усадьбе. Завод возник в тридцатых годах, во время войны его эвакуировали в Актюбинск, где он выпускал портативные рентгеновские аппараты и подрывные машинки для нужд фронта. С окончанием войны оборудование оставили в казахском городе, так возник Актюбрентген, а в бывшее Троицкое привезли целиком завод из Германии -- в счет репараций. Прихватили также и владельца герра Фишера, он еще долго, лет семь-восемь, работал в качестве консультанта, получая неслыханную зарплату в пять тысяч рублей, проживал тут же в поселке в отдельном коттедже.
Про внешность Салтычихи определенных сведений не осталось. В одном источнике она названа "маленькой, костлявой и бледной особой", в другом описана как "женщина богатырского сложения, с мужеподобным голосом". Все, однако, отмечают у нее пылкий темперамент, грубую и жестокую натуру. Сердце ее жаждало любви и уже на первом году вдовства нашло свой предмет. Как-то при объезде своих владений в Троицком Дарья Николаевна, заслышав в лесу выстрелы, приказала гайдукам поймать дерзкого охотника. Вскоре к ней привели молодого человека приятной наружности. Барыне он приглянулся, все равно поначалу она хотела его собственноручно проучить, считая, что имеет дело с простым мужиком. В ответ пленник сбил ее с ног ударом кулака и заявил, кто он такой. Это был капитан Николай Тютчев, дворянин и инженер, дальний родственник по матери, будущий дед знаменитого поэта. Он производил межевание своих земель и решил поохотиться в соседнем лесу. Между ними завязался роман, который продолжался около шести лет.
В это же самое время, можно сказать параллельно, Салтычиха совершала свои зверства, которые принесли ей печальную известность. За шесть лет она замучила десятки своих крепостных (часто говорят 139, более официальная цифра 75); все, за исключением двух, были женского пола, по-тогдашнему -- бабы и девки. Знал ли Николай Тютчев об этих преступлениях, сказать с точностью нельзя. Я не берусь сколько-нибудь полно и связно описать это нагромождение ужасов. Для этого нужно другое перо, может быть, Достоевского.
Исходной точкой преступлений почти всегда было мытье полов. Я уже сообщал про всепоглощающую грязь в наших краях. При наличии дармовой рабочей силы полы в барском доме мыли часто. Зрелище этого процесса обычно приводило Салтычиху в крайнее возбуждение. Под предлогом того, что работа выполняется без должного старания, она начинала избивать свою очередную жертву чем ни попадя -- поленом, скалкой, нередко раскаленным утюгом. За этим следовало наказание по всей форме. Несчастную секли на дворе, а барыня в это время металась с яростным криком: "Бейте до смерти, я сама в ответе и никого не боюсь, хотя от вотчин своих отстать готова. Никто ничего сделать мне не может!" Эти слова были зафиксированы в судебном деле Салтычихи, их приводит Соловьев. После экзекуции едва живую жертву снова заставляли мыть пол, и все повторялось снова, с усиленной жестокостью. Применялись и более изощренные зверства: голых женщин оставляли привязанными на морозе, морили голодом, заставляли часам стоять по горло в ледяной воде, обваривали кипятком. Одной девушке Салтычиха свечой подожгла волосы. Среди жертв были беременные женщины, были двенадцатилетние девочки. Одного мужика, едва живого после жестокой порки, барыня изуродовала раскаленными щипцами, а потом прикончила. Это случилось в доме на Сретенке, труп отвезли в Троицкое. Полицейские власти, врачи, священники, московский и троицкий, все мирволили Салтычихе -- разумеется, за мзду. Иногда покойники были настолько обезображены, что их нельзя было отпевать в храме, в этом случае трупы хоронили тайком в лесу, после чего управляющий заявлял в полицию, что люди якобы бежали. В Богом хранимой Российской империи крепостные были на положении движимого имущества и не могли приносить жалоб на своих бар. Люди Салтычихи все равно жаловались, но все дела либо решались в ее пользу, либо вовсе не рассматривались. Доносчиков при этом наказывали кнутом и возвращали владелице, некоторых сослали в Сибирь.
Перед Великим постом 1762 года Николай Тютчев решил порвать с Салтычихой. При попытке побега из Троицкого его схватили и бросили в холодный сарай, откуда ему помогла выбраться одна из дворовых девок. Он сделал предложение девице Панютиной Пелагее Денисовне, которое было принято, они повенчались в Москве. Жаждавшая мщенья Дарья Николаевна задумала произвести то, что сегодня мы бы назвали террористическим покушением. По ее приказу конюх Алексей Савельев, купив в главной конторе артиллерии и фортификации пять фунтов пороху, изготовил взрывное устройство, которое надлежало подоткнуть под застреху дома Панютиной у Земляного города за Пречистенскими воротами и поджечь. Террористический акт сорвался -- в последнюю минуту исполнители дрогнули. Салтычиха не сдавалась. Узнав, что молодожены отправляются в Брянскую губернию, она приказала устроить на них засаду -- на Калужской дороге за Теплым Станом. И здесь ее подстерегала неудача. Один из мужиков порешил не брать грех на душу и тайно известил Николая Тютчева.
Год одна тысяча семьсот шестьдесят второй выдался для Салтычихи несчастливый, роковой. В июне гвардия возвела на престол Екатерину II, вскоре до нее дошла жалоба людей Салтыковой: крепостные Савелий Мартынов и Ермолай Ильин сумели добраться до столицы. Прежде все попытки такого рода кончались для жалобщиков плачевно, того же Ильина, потерявшего трех жен, в Сыскном приказе высекли и посадили на цепь. Царица-немка обнаружила наличие сердца: жалобу переслали в Юстиц-коллегию. Началось следствие. Оно было связано с огромными трудностями. Екатерина, оказавшись на престоле в результате дворцового переворота, опасалась разозлить дворянство, для которого крепостное душевладение было основой благосостояния. С другой стороны, европейски воспитанную императрицу коробило от российских порядков и обычаев, она горела желанием их исправить. В прошениях на высочайшее имя все, включая дворян, именовали себя рабами. Екатерина это запретила. Она и ее окружение обсуждали упразднение крепостного права, хотя дальше благих намерений дело не пошло. В любом случае мысль о безнаказанности зверств Салтычихи была Екатерине невыносима. Поэтому расследование продолжалось с осторожностью, медленно, но все-таки продолжалось. Юридически это был крепкий орешек. Зверства помещицы были многочисленны и внушали ужас, но получить прямые доказательства ее вины было невозможно. Все соучастники и другие очевидцы были крепостные, а они, как мы знаем, были в глазах закона бессловесной собственностью. В конце 1763 года коллегия доложила императрице, что Салтыкову, "яко оказавшуюся в смертных убийствах весьма подозрительною, во изыскании истины надлежит пытать".
Екатерина, состоявшая в переписке с Вольтером и Дидро, старалась искоренить пытку из судебной практики. Тайные династические убийства в ее царствование имели место: свергнутого супруга Петра III прикончили через две недели после переворота, другого претендента на престол Иоанна Антоновича убили в 1764. Это было, из песни слов не выкинешь, все равно она не верила, что пытка есть средство для установления истины. Приказ императрицы был такой: "Объявить Салтыковой, что все обстоятельства оного дела и многих людей свидетельство доводят ее до пытки, что с нею действительно и последует, если она не принесет чистосердечного признания. Между тем определить к ней искусного, честного жития и в Божественном Писании знающего священника на месяц, который бы увещевал ее к признанию, и если от сего еще не почувствует она в совести своей угрызения, то чтоб он приготовил ее к неизбежной пытке, а потом показать ей жестокость розыска приговоренным к тому преступником, и если еще и тогда чистосердечия от нее не будет, то представить ее и. величеству, не объявляя ей о том последнем представлении, и ожидать указа". Салтычиха стояла на своем. Екатерина пытать ее все-таки не позволила, зато дала следователям свободу действий. Сделали повальный обыск, который подтвердил факты убийств; на этом основании подняли старые дела о Салтыковой в Полицмейстерской канцелярии, в Сыскном приказе и в Тайной конторе, те самые, которые за взятки были решены в ее пользу. Люди Салтыковой сообщали об убийстве 75 человек обоего пола; Юстиц-коллегия положительно обвинила помещицу в 38 убийствах, оставив в подозрении относительно 26 других. Сенат решил, что она достойна смерти. В октябре 1768 года, через шесть лет после начала следствия, последовал высочайший указ Сенату. Екатерина сохранила Салтычихе жизнь, приговорив ее к лишению дворянства, также фамилий отца и мужа, к гражданской казни и к пожизненному строгому заключению в монастырской тюрьме. В преамбуле указа содержится мнение Екатерине о характере преступницы: "сей урод рода человеческого не мог воспричинствовать в столь разные времена и того великого числа душегубства над своими собственными слугами обоего пола одним первым движением ярости, свойственным развращенным сердцам, но надлежит полагать, хотя к горшему оскорблению человечества, что она особливо пред многими другими убийцами в свете имеет душу совершенно богоотступную и крайне мучительскую". Иными словами, убийства совершены не в ослеплении гнева, не в состоянии аффекта, как тогда говорили, а по природной склонности мучить и убивать.
Крепостных, соучастников преступлений Салтычихи, а также священника, отпевавшего убитых, наказали кнутом с вырыванием ноздрей и отправили в Нерчинск в вечную каторгу. Указ был напечатан и объявлен по всей России. Саму ее выставили на час у позорного столба на Красной площади с табличкой на груди "мучительница и душегубица", после чего а кандалах отвезли в специально устроенную подземную тюрьму в Ивановском девичьем монастыре. Сидеть она должна была в полной темноте, только на время принятия пищи ей давали свечу. Один раз в день узницу выводили наверх, чтобы она могла слушать богослужение -- снаружи, не входя в церковь. Все эти детали были предписаны в указе Екатерины. Рацион у Салтычихи был обыкновенный монашеский, еду ей подавали через небольшое окошко. Через несколько лет караульный солдат, принося пищу, стал открывать дверь в камеру. В результате Салтычиха забеременела. Меня в этом эпизоде больше всего поражает мужество солдата. Или это был акт милосердия?
Ребенка после рождения отобрали, Салтычиху из подземелья перевели в каменную пристройку с окном. Это было в 1779 году. Снаружи решетчатое окошко закрывалось занавеской, отодвинув которую можно было поглазеть на узницу. В желающих недостатка не было. В этой кунсткамере она провела 22 года до смерти в 1801 году.
Малолетним детям Салтычихи назначили родственного опекуна. Действительный статский советник Иван Никифорович Тютчев, женатый на родной сестре Дарьи Николаевны (ее maman тоже была Тютчева) оказался хорошим хозяином. Первым делом он поставил Теплый Стан и Троицкое на продажу -- якобы для покрытия долгов, затем сам выступил покупателем. Иван Никифорович озаботился перестройкой барского дома, при нем был разбит парк с копаными прудами. От него поместье перешло во владение секунд-майора Николая Тютчева, того самого приятной наружности дворянина, к которому воспылала страстию Салтычиха. Когда и при каких обстоятельств произошла смена владельца, не знаю, во всяком случае ко времени рождения поэта его отец Иван Николаевич Тютчев уже владел домами в Москве и подмосковной усадьбой, зиму семья проводила в Москве.. Поэт родился в селе Овсюг на Брянщине в 1803 году. Деда, любовника Салтычихи, уже не было в живых, умер в 1797 году.
Грустная лирика Тютчева мне очень близка, но не его славянофильская и панславистская пропаганда.
О, как убийственно мы любим,
Как в буйной слепоте страстей
Мы то всего вернее губим,
Что сердцу нашему милей!
Как можно сравнить этот шедевр, или Я встретил вас и все былое, или Есть в осени первоначальной, со стихотворением "Русская география":
Москва, и град Петров, и Константинов град -
Вот царства русского заветные столицы...
Но где предел ему? и где его границы --
На север, на восток, на юг и на закат?
Грядущим временам их судьбы обличат...
Семь внутренних морей и семь великих рек...
От Нила до Невы, от Эльбы до Китая,
От Волги по Евфрат, от Ганга до Дуная...
Вот царство русское... и не прейдет вовек,
Как то провидел Дух и Даниил предрек.
Это вообще не Тютчев сочинил, а Лебедев-Кумач. Я не шучу, стоит только вспомнить: От Москвы до самых до окраин, С южных гор до северных морей...
Напыщенные стихи редко не бывают утилитарны, в их искренность трудно поверить. Тютчев полжизни провел в Германии, был дважды женат, оба раза на немках. В Россию вернулся после того, как его выгнали с дипломатической службы за нарушение трудовой дисциплины (уехал жениться, не получив отпуска). Средств не было, семья разрасталась, имение было давно продано и прожито, пришлось -- через посредничество Бенкендорфа -- идти на поклон к царю. Восстановленный в правах Тютчев старался доказать преданность николаевскому тюремному режиму, написал, в частности, отповедь на книгу маркиза де Кюстина. Его опять взяли службу, со временем назначили на должность председателя комитета иностранной цензуры. Нельзя отделаться от впечатления, что нередко трескучий патриотизм Федора Ивановича -- не более, чем мундир, маскарадный костюм, дань настроениям его круга, служебная необходимость. На манер верноподданных цитат столетие спустя. В то же время он был убежденный консерватор. Тютчев безоговорочно осудил декабристов: Вас развратило Самовластье, И меч его вас поразил. В такой позиции есть резон: весь восемнадцатый век гвардия свергала с трона и возводила на трон. Была еще одна деталь, забавная. Поэт, по его собственному признанию, свою мысль по-французски выражал тверже, чем по-русски, письма и статьи писал только на французском языке. Более того, он всю свою жизнь говорил почти исключительно по-французски. Родной язык употреблял для общения с прислугой или сочинения стихов. Совсем, как Пушкин. Тот тоже, когда была нужда, писал верноподданные стихи, Вяземский их именовал шинельными. Оба поэта осудили польское восстание 1830 года, оба находились в это время на службе. Они, кстати, почти ровесники, Тютчев на 4 года моложе. Про это часто забывают.
Иван Аксаков, биограф и зять поэта, в письмах, не предназначенных для публики, признавался, что т.н. гражданские творения Тютчева "дороги только по имени автора, а не сами по себе; это не настоящие Тютчевские стихи с оригинальностью мысли и оборотов, с поразительностью картин". Вторую половину жизни поэт прожил в России, но это обстоятельство его совсем не радовало. Не верите? Вот стихотворение 1849 года:
Итак, опять увиделся я с вами,
Места немилые, хоть и родные,
Где мыслил я и чувствовал впервые
И где теперь туманными очами,
При свете вечереющего дня,
Мой детский возраст смотрит на меня.
О бедный призрак, немощный и смутный,
Забытого, загадочного счастья!
О, как теперь без веры и участья
Смотрю я на тебя, мой гость минутный,
Куда как чужд ты стал в моих глазах,
Как брат меньшой, умерший в пеленах...
Ах нет, не здесь, не этот край безлюдный
Был для души моей родимым краем --
Не здесь расцвел, не здесь был величаем
Великий праздник молодости чудной.
Ах, и не в эту землю я сложил
Всё, чем я жил и чем я дорожил!
Места немилые, хоть и родные -- это он про Троицкое, про мой Рентгензавод. В 1844 году поэт глядит на Исакий, а мечтает про "роскошный Генуи залив":
О, если б мимолетный дух,
Во мгле вечерней тихо вея,
Меня унес скорей, скорее
Туда, туда, на теплый Юг...
В лирике Тютчева поэт заглушает идеолога. Современники запомнили обаяние остроумного, задумчивого, тонко чувствующего человека, обладавшего "любезностью сердца, состоявшей не в соблюдении светских приличий (которых он никогда и не нарушал), но в деликатном человечественном внимании к личному достоинству каждого". Цитата принадлежит коллеге по цензуре Никитенко (человечественный -- так выражались в ХIХ веке, я это слово я у Герцена встретил, в статье "Дилетантизм в науке").
Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить,
У ней особенная стать -
В Россию можно только верить.
Когда я слышу это излюбленное русопетами четверостишие, я иногда себя спрашиваю: а Дарья Николаевна Салтыкова, несостоявшаяся бабушка Тютчева, она верила в Россию? Тютчев в живых Салтычиху не застал, она умерла за два года до рождения поэта, но перед войной 1812 года отец водил его с братом в Ивановский монастырь посмотреть на келью знаменитой душегубицы. Кстати, во время этой войны Теплый Стан опять сгорел, кажется только деревня, не поместье. Удирая из Москвы по Старой Калужской дороге, Наполеон переночевал в Теплом Стане. Я только не знаю, когда пожар случился -- прежде этого исторического ночлега или после.
Мемориальной доски по этому поводу не повесили, как и по поводу Салтычихи. Один мой приятель обосновал это замечанием, что мы, русские, предпочитаем не выносить сор из избы. При всем уважении к традициям, я никогда толком не понимал этой метафоры. Если не выносить, мусор будет тогда скапливаться в избе, наивно аргументировал я в детстве. Мне объяснили, что это не следует понимать буквально, я сделал вид, что понял. Конечно, Салтычиха -- это образчик преступной патологии, как Джек-Потрошитель, как Дракула или маркиз де Сад. Или как венгерская графиня Эржбет Баторий, которая принимала ванны из крови молодых девушек, убитых с этой целью. Графиня, подобно нашей помещице, питала пристрастие к серебряным пыточным щипцам. Все эти жуткие иностранные персонажи стали частью литературы или индустрии развлечений. Дарья Николаевна прозябает в почти полной безвестности. Впрочем, не мне про это судить.
В 1962 году, когда можно было отпраздновать двухсотлетие избавления наших мест от Салтычихи, там произошло другое событие. На территории завода "Мосрентген" без всякой помпы построили "могильник для радиоактивных отходов производства -- изотопов кобальта-60 и цезия-137". Построили его с целью "захоронения аварийного производственного участка вместе с источниками радиационных излучений". Захоронение "закрыто экраном, но не оборудовано в инженерном отношении". При чтении вышеприведенных формулировок из официальных документов невольно возникает ощущение, что под землей, бетоном и свинцом хотели скрыть следы каких-то неблаговидных деяний. Это было в мое время, многие детали остались в памяти. Разговор идет про цех, выпускавших "кобальтовые пушки" -- аппараты с использованием радиоактивных изотопов. В конце месяца в пушки, перед тем, как их отгрузить заказчикам, помещали радиоактивную начинку. Это делал начальник цеха Саша Васильев, молодой человек едва за 30, проживавший в нашем доме, в соседнем подъезде. Операция была нехитрая: открыв крышку водяного колодца, где хранились капсулы с изотопами, он собственноручно вставлял их в аппараты. Манипуляторов на заводе не было, совсем, как во времена Мари Кюри-Склодовской, вся техника безопасности сводилась к защитным перчаткам. Колодец этот пользовался популярностью у заводских женщин. Они знали, что при задержке менструации, если не хочешь продолжения беременности, надо пойти к колодцу и несколько минут посидеть на корточках над крышкой. Говорят, процедура была очень эффективная. Саша, каждый месяц получавший дозу излучения, надеялся, что пронесет. Увы, через несколько лет у него обнаружили лучевую болезнь. Его лечили лучшие специалисты, даже в Карловы Вары послали, не помогло. Он больше не работал, сидел иногда на лавочке около дома, грустный, безучастный. -- Что у тебя болит? -- спросил его сосед. -- Ничего не болит, только жить не хочется. Скоро он умер.
Через несколько лет после похорон Васильева администрация завода обрекла злополучный цех на погребение. У кобальта-60 период полураспада 5 лет, у цезия-137 -- все 30.
В конце шестидесятых вышло решение правительства о строительстве вокруг столицы кольцевой автомобильной дороги, которая стала новой границей Москвы. Трасса разрезала нашу местность пополам. Теплый Стан оказался в городской черте, жители получили московскую прописку, Мосрентген остался в областном подчинении. Одно время московские власти хотели все равно присоединить поселок к столице, как сделали с Бутовым и Солнцевым, но, узнав про радиоактивное захоронение, оставили источник радиации в областном подчинении.
Последние деревенские дома в Теплом Стане году снесли в 1971 году, нынче никаких следов старого поселения не отыщешь. На его месте вырос городской микрорайон со всем необходимым, даже станция метро появилась. Позднее там еще построили подземное водохранилище. Артезианская вода у нас всегда была отменно вкусная -- на удивление и зависть всем приезжим. Услышав про это сооружение, я подумал про васильевский злополучный цех. Оно, конечно, захоронили по всем правилам, но всякое бывает. Что если произойдет утечка радиации в грунтовые воды, которые, забыв о своей подмосковной прописке, пересекут городскую черту?
Кто его знает, может быть, прав был Федор Иванович. Умом Россию не понять...
Нашел тут
Хотя и родился я в Крылатском р-н Москвы и в Теплый стан переехал в 2 года, все равно считаю Теплый стан своей малой родиной.
Однажды, давным-давно, мне сон приснился. Вообще-то я сновидениям значения не придаю, истолковывать их не стараюсь. Поэтому зрительный ряд в памяти не задержался, но то, что я услышал в этом сне, по сей день помню отчетливо. Некий невидимый голос, нараспев и довольно назойливо, спросил: Где находится средоточие вселенной? Где, где, -- ответил другой невидимый голос с вызовом, -- у попа на бороде. Вполне вероятно, что ответ был не совсем такой, но тоже в рифму, но за давностью лет проверить это совершенно невозможно. С этим я проснулся и долго лежал в постели, уставившись в потолок и не желая расставаться с пододеяльным теплом, пока Витька Судницын, сын почтарки, не вывел меня из этого созерцания. Нужно было отправляться в Малое Голубино -- для встречи с местной командой. Витька, конечно, был способный футболист, только вряд ли мог ответить на мучавший меня вопрос. Вместе с другими ребятами мы протопали по полю километра три до указанной деревни. Сколько помнится, это, как тогда выражались, состязание мы выиграли, что, смею вас заверить, не следует относить на мой счет. Вопрос из сна не то, чтобы забылся, просто отдвинулся на задний план памяти.
Нынче эта местность, оказавшись в городской черте Москвы, изменилась до неузнаваемости. Голубины, Малое и Большое, превратились в массивы многоэтажных жилых домов, соседнее Ясенево приютило новое здание КГБ. В одна тысяча девятьсот сорок девятом году никто этого предвидеть не мог, тем более, что и КГБ не было в помине, только МГБ. Деревня, из которой мы пришли, называлась Теплый стан. И снова от нее осталось одно название.
Тем далеким летом мне было двенадцать лет. Сегодня наша тогдашняя жизнь многим показалась бы скудной, почти нищенской. Жилплощадь составляли примитивные избы, многие из них покосившиеся, развлечения сводились к кинокартинам в клубе завода Мосрентген. Выбор предметов роскоши был ограниченный: бутылка ситро и соевый сырок за сорок пять копеек. Я, однако, не припомню, чтобы мы сетовали на свою судьбу или готовили бунт. И то правда, сравнивать свой образ и уровень жизни нам было не с чем. Одним словом, мы не роптали. И не особенно страдали. Летом у нас был футбол, зимою -- лыжи и коньки. Весна и осень -- другое дело. Тогда мы, действительно, лицом к лицу сталкивались с мизерностью бытия. Но не потому, что ощущали себя обделенными, угнетенными или лишенными жизненных прав, а почти исключительно из-за немыслимой подмосковной грязи. Компенсирующих факторов, смягчающих обстоятельств, увы, не было. В такую погоду хорошо восседать возле камелька и, попивая грог, наслаждаться занимательными или поучительными историями. Нам уготовано было иное. Чертыхаясь, а чаще матерясь, мы, чтобы попасть из любой точки А в любую точку Б, вынуждены были изо всех сил месить местный суглинок. При этом нам в голову не приходило, что мы по колено утопали не только в почве, но и в истории.
Из местной истории мы практически ничего не знали. Зато, насколько помню, испытывали гордость от сознания, что живем на вершине Московской области, на 30 метров выше шпиля возводимого тогда нового здания МГУ. Захочешь гордиться -- найдешь чем. Это, правда, дела топографические. Если уж речь зашла про местность, давайте сделаем к ней привязку. Деревня Теплый Стан находилась приблизительно в 20 километрах от столицы, вытянувшись по обе стороны Калужского шоссе. В полутора километрах на запад располагался поселок завода Мосрентген, где работал мой отец. Мы туда переселились через год после описываемых событий. Некогда деревня и поселок составляли одно владение, историческая судьба которого небезынтересна.
Местность Теплые Станы впервые упоминается в духовном завещании Ивана Калиты, основателя Московского государства, время -- ХІV век, 1328 год. Название указывает, что это был стан, или станция, где путешественники останавливались на постой -- подъезжая к Москве, равно как и по выезде из нее. Деревень с названием Теплый стан известно три. Верхний Теплый Стан, как предполагают, находился примерно на том месте, где я проживал, южнее его был Нижний, впоследствии получивший название Марьино, а затем Мамыри, имелся также Починок Теплого Стана -- вроде бы между ними, но не обязательно. Мы, как и прочие обитатели, ничего про эти подробности не знали и, стыдно сознаться, узнать не старались.
Задним числом мне, как день, ясны причины нашего исторического неведения. Или, если угодно, невежества. Потому что, горько в этом признаться, в нашей местности не было краеведческого музея. Или, как теперь стали выражаться, родиноведческого. Появилось такое слово в русском языке. Оно, собственно, и раньше существовало, но потом как бы сошло на нет, а теперь снова себя утвердило. Вот вам для справки цитата: "У истоков краеведения в России стоял К. Д. Ушинский, теоретически обосновавший родиноведческий принцип в обучении и воспитании детей". Коротко и ясно, жалко, нас это не коснулось. Неистовый Виссарион завидовал потомкам, которым доведется жить в 1940 году. Я лично завидую нынешним российским детям. Их просвещают так, как нам и не снилось. На подлинно научной основе. Например, в детском саду N 217 применяется "Родиноведческий подход в воспитательно-образовательной работе ДОУ". Для тех, кто не следит за стремительным развитием просвещения, ДОУ -- это дошкольное образовательное учреждение. Чтобы понять, как поставлено там воспитание, вот вам отрывок из театрализованной детской программы:
Ведущий:
Вдруг охотник выбегает,
Прямо в зайчика стреляет
Пиф-паф, Ой - ей - ей!
Умирает зайчик мой!
(все поют хором):
Полем, полем, полем свежий ветер пролетел
Полем свежий ветер, заяц тоже жить хотел.
Ведущий:
Берегите эти Земли, эти воды,
Даже малую былиночку любя!
Берегите всех зверей внутри природы,
Убивайте лишь зверей внутри себя!
Как вы поняли, нынешние дети, они в своем развитии далеко опередили нас, послевоенных подростков. Им палец в рот не клади. Они знают историю, разбираются в экологии, а спроси их из цитологии, они и тут не подкачают. На их фоне мы выглядим как дикари и моветоны. Наш литературный кругозор сводился к Гайдару, Бабаевскому и Ликстанову с его бессмертной повестью "Малышок", в которой пацан 14 лет вносит вклад в победу над немцами, научившись забивать гвоздь с одного удара. Мы старались протыриться в кино без билета, совершенно не интересуясь художественными и патриотическими достоинствами фильма, будь то "Ошибка инженера Кочина" про вредителя пятилетки или "Девушка моей мечты", где, по распространенному тогда мнению, снялась Ева Браун. В разговорах между собой мы отчаянно матерились и рано начали курить, употребляя папиросы Норд за рубль сорок, переименованные в Север, или Прибой -- на 20 копеек дешевле. Наши гигиенические стандарты были очень примитивные, школьное начальство постоянно нас обыскивало на предмет вшивости, и мы все равно не заботились принимать по утрам душ, которого, правда, не было, а раз в неделю посещали баню.
Я подвожу читателей к тому, чтобы они не судили нас излишне строго. Несколько раз мне довелось слышать о Салтычихе, что когда-то на месте нашего поселка располагалось ее имение, однако даже название его было утрачено. Я думаю, -- сказал один рассказчик, -- так и говорили: усадьба Рентгензавод. Мы посмеялись этому милому анахронизму и перешли к следующему предмету обсуждения, который я теперь вспомнить не могу. Словом, проклятое прошлое не занимало нашего воображения. В другой раз кто-то из взрослых авторитетно изрек, что Салтычиха, хотя и владела землями в нашей округе, но основные свои художества творила в других местах. Мы поверили.
Через много лет я познакомился с действительной историей этих мест. Я там уже не жил, а с отъездом за границу даже и посещать перестал. Первоначально Теплый Стан принадлежал московским великим князям, Даниловичам. Все они, начиная с основателя Иоанна Калиты (князей, как и царей, именовали Иоаннами, не Иванами), очень заботились, чтобы раздвинуть пределы своего хозяйства, государства. Собирая для Орды дань с русских княжеств, они методично натравливали татар на соседей, после чего прибирали к рукам их земли. В Теплом Стане проживали ордынцы, но не поганые завоеватели, а числяки, или делюи, тяглые люди, которые обслуживали послов из Золотой Орды. 20 километров от Москвы до Теплого Стана по Калужской дороге (она же Боровская или Старая Каширская) составляли один конный переход, это было место, где ездоки и лошади отдыхали и кормились. Сама дорога служила путем сообщения Москвы с тогдашней столицей. Вот, собственно и все, что известно. Как видите, не густо. Возможно также, что первоначально топоним Теплый Стан относился к подмосковной заставе или к почтовой станции, а уж потом перешел к селению. Затем в исторических источниках упоминания про Теплый Стан надолго исчезают. После полного отделения от Орды, это произошло в 1480 году, земля из-за близости к Москве оставалась привлекательной, хотя значение заставы или станции поубавилось. В Смутное время Теплый Стан выгорел и обезлюдел. Кто был виновником разорения, сказать невозможно: то ли поляки, то ли запорожские казаки, то ли другие участники этой заварухи. В 1628 году местность получила нового владельца: "пустошь Возцы, Теплый Стан тож" была пожалована московскому служилому дворянину Максиму Федоровичу Стрешневу. Формально за участие в освобождении Москвы от поляков, что было за 15 лет до того, но скорее как подачка от новой династии. Максим Стрешнев состоял в близком родстве с царицей Евдокией Лукьяновной Стрешневой, супругой царя Михаила Федоровича Романова. Стрешнев продолжал служить, был верхотурским воеводой в 1644-1646 гг. Мы знаем, что это он построил "двор вотчинника", барский дом, и начал возведение церкви. В переписной книге 1646 года это место упомянуто как деревня, возникшая на Говоровой пустоши. В следующий раз Теплый Стан в документах упоминается в 1687 году, когда он достался Шакловитому Федору Леонтьевичу. Сей деятель из близкого окружения царевны Софьи управлял Стрелецким приказом. Насладиться земельным приобретением ему не пришлось. В 1689 году в результате неудачи стрелецкого бунта он был выдан Петру и после пыток и подробного письменного изъяснения дела "казнен смертию". Жалованная грамота на "вотчину вора, изменника и крестопреступника Федьки Шакловитого" была дана думному дьяку Автоному Иванову. Управляя при Софье Поместным приказом, этот сын приходского священника скопил огромные богатства, он владел 16 тысячами крестьян. Иванов вовремя уловил перемену политической погоды и примкнул к Петру. Он был среди тех думных дьяков, которые подписали, мы бы сказали, заверили, отречение Софьи. Петр отдал ему под начало целых три приказа, по-нынешнему министерства: Иноземский, Рейтарский и Пушкарский. В 1705--1706 годах в Москве был сформирован "драгунский полк думного дьяка Автонома Ивановича Иванова", целиком содержавшийся за его счет, полк впоследствии переименовали в Азовский.
Очерк о Тёплом Стане
История Теплого Стана представляет интересную иллюстрацию к американской максиме о том, что брать в расчет при выборе местожительства: Location, location, and location. От сознания, в каком престижном месте мне довелось проживать, я не мог не преисполниться законной гордостью. Наши скитания по окрестным деревням наполнились провиденциальным смыслом, а выделенная нам, в конце концов, заводом Мосрентген комната площадью 19 кв. м приобрела значение родового поместья.
Центральные события в истории Теплого Стана произошли в середине ХVIII века. Автоном достроил церковь св. Троицы. Так возникло село Троицкое, куда вошли двор вотчинника и несколькими окружавших его крестьянских дворов. Ко времени смерти Иванова его легендарные богатства сильно поубавились. Верхний Теплый Стан и Троицкое вместе со двором на Ваганькове унаследовал сын Николай, женатый на, прошу заметить, Анне Ивановне Тютчевой. Этот дворянин умер довольно рано, вдова поспешила снова выйти замуж, разделив наследство с пятью дочерьми. Теплый Стан и Троицкое достались третьей дочери Дарье, 1730 года рождения. Это и была знаменитая или, если угодно, пресловутая Салтычиха. Она была замужем за ротмистром лейб-гвардии конного полка Глебом Алексеевичем Салтыковым, принесла ему двух сыновей и двадцати шести лет отроду овдовела. Материально она была вполне достаточна: 600 душ крепостных в Московской, Вологодской и Костромской губерниях, дом на Сретенке. Любимым местопребыванием вдовы стало Троицкое.
Сделаем маленький экскурс в современность. Троицкого сейчас на карте обнаружить нельзя, на его месте расположился завод и жилой поселок Мосрентген, где я провел больше десяти лет. Барский дом не сохранился, в мое время от проклятого прошлого в наличии были парк с хорошо сохранившейся тенистой липовой аллеей и два связанных между собой пруда. В одном из них я чуть не утонул, пытаясь переплыть его в первый раз; меня вытащили, но странным образом страха перед водой не осталось. Через несколько дней я пришел на пруд пораньше, когда никого там не было, и самостоятельно пересек его вплавь. Рядом с поселком сохранилась полуразрушенная церковь, в некоторых помещениях жили люди, очень скученно. Теперь, как сообщают, церковь восстановили. В мое время недалеко от проходной завода стояли также два дома старой стройки, видимо, принадлежавшие к исчезнувшей усадьбе. Завод возник в тридцатых годах, во время войны его эвакуировали в Актюбинск, где он выпускал портативные рентгеновские аппараты и подрывные машинки для нужд фронта. С окончанием войны оборудование оставили в казахском городе, так возник Актюбрентген, а в бывшее Троицкое привезли целиком завод из Германии -- в счет репараций. Прихватили также и владельца герра Фишера, он еще долго, лет семь-восемь, работал в качестве консультанта, получая неслыханную зарплату в пять тысяч рублей, проживал тут же в поселке в отдельном коттедже.
Про внешность Салтычихи определенных сведений не осталось. В одном источнике она названа "маленькой, костлявой и бледной особой", в другом описана как "женщина богатырского сложения, с мужеподобным голосом". Все, однако, отмечают у нее пылкий темперамент, грубую и жестокую натуру. Сердце ее жаждало любви и уже на первом году вдовства нашло свой предмет. Как-то при объезде своих владений в Троицком Дарья Николаевна, заслышав в лесу выстрелы, приказала гайдукам поймать дерзкого охотника. Вскоре к ней привели молодого человека приятной наружности. Барыне он приглянулся, все равно поначалу она хотела его собственноручно проучить, считая, что имеет дело с простым мужиком. В ответ пленник сбил ее с ног ударом кулака и заявил, кто он такой. Это был капитан Николай Тютчев, дворянин и инженер, дальний родственник по матери, будущий дед знаменитого поэта. Он производил межевание своих земель и решил поохотиться в соседнем лесу. Между ними завязался роман, который продолжался около шести лет.
В это же самое время, можно сказать параллельно, Салтычиха совершала свои зверства, которые принесли ей печальную известность. За шесть лет она замучила десятки своих крепостных (часто говорят 139, более официальная цифра 75); все, за исключением двух, были женского пола, по-тогдашнему -- бабы и девки. Знал ли Николай Тютчев об этих преступлениях, сказать с точностью нельзя. Я не берусь сколько-нибудь полно и связно описать это нагромождение ужасов. Для этого нужно другое перо, может быть, Достоевского.
Исходной точкой преступлений почти всегда было мытье полов. Я уже сообщал про всепоглощающую грязь в наших краях. При наличии дармовой рабочей силы полы в барском доме мыли часто. Зрелище этого процесса обычно приводило Салтычиху в крайнее возбуждение. Под предлогом того, что работа выполняется без должного старания, она начинала избивать свою очередную жертву чем ни попадя -- поленом, скалкой, нередко раскаленным утюгом. За этим следовало наказание по всей форме. Несчастную секли на дворе, а барыня в это время металась с яростным криком: "Бейте до смерти, я сама в ответе и никого не боюсь, хотя от вотчин своих отстать готова. Никто ничего сделать мне не может!" Эти слова были зафиксированы в судебном деле Салтычихи, их приводит Соловьев. После экзекуции едва живую жертву снова заставляли мыть пол, и все повторялось снова, с усиленной жестокостью. Применялись и более изощренные зверства: голых женщин оставляли привязанными на морозе, морили голодом, заставляли часам стоять по горло в ледяной воде, обваривали кипятком. Одной девушке Салтычиха свечой подожгла волосы. Среди жертв были беременные женщины, были двенадцатилетние девочки. Одного мужика, едва живого после жестокой порки, барыня изуродовала раскаленными щипцами, а потом прикончила. Это случилось в доме на Сретенке, труп отвезли в Троицкое. Полицейские власти, врачи, священники, московский и троицкий, все мирволили Салтычихе -- разумеется, за мзду. Иногда покойники были настолько обезображены, что их нельзя было отпевать в храме, в этом случае трупы хоронили тайком в лесу, после чего управляющий заявлял в полицию, что люди якобы бежали. В Богом хранимой Российской империи крепостные были на положении движимого имущества и не могли приносить жалоб на своих бар. Люди Салтычихи все равно жаловались, но все дела либо решались в ее пользу, либо вовсе не рассматривались. Доносчиков при этом наказывали кнутом и возвращали владелице, некоторых сослали в Сибирь.
Перед Великим постом 1762 года Николай Тютчев решил порвать с Салтычихой. При попытке побега из Троицкого его схватили и бросили в холодный сарай, откуда ему помогла выбраться одна из дворовых девок. Он сделал предложение девице Панютиной Пелагее Денисовне, которое было принято, они повенчались в Москве. Жаждавшая мщенья Дарья Николаевна задумала произвести то, что сегодня мы бы назвали террористическим покушением. По ее приказу конюх Алексей Савельев, купив в главной конторе артиллерии и фортификации пять фунтов пороху, изготовил взрывное устройство, которое надлежало подоткнуть под застреху дома Панютиной у Земляного города за Пречистенскими воротами и поджечь. Террористический акт сорвался -- в последнюю минуту исполнители дрогнули. Салтычиха не сдавалась. Узнав, что молодожены отправляются в Брянскую губернию, она приказала устроить на них засаду -- на Калужской дороге за Теплым Станом. И здесь ее подстерегала неудача. Один из мужиков порешил не брать грех на душу и тайно известил Николая Тютчева.
Год одна тысяча семьсот шестьдесят второй выдался для Салтычихи несчастливый, роковой. В июне гвардия возвела на престол Екатерину II, вскоре до нее дошла жалоба людей Салтыковой: крепостные Савелий Мартынов и Ермолай Ильин сумели добраться до столицы. Прежде все попытки такого рода кончались для жалобщиков плачевно, того же Ильина, потерявшего трех жен, в Сыскном приказе высекли и посадили на цепь. Царица-немка обнаружила наличие сердца: жалобу переслали в Юстиц-коллегию. Началось следствие. Оно было связано с огромными трудностями. Екатерина, оказавшись на престоле в результате дворцового переворота, опасалась разозлить дворянство, для которого крепостное душевладение было основой благосостояния. С другой стороны, европейски воспитанную императрицу коробило от российских порядков и обычаев, она горела желанием их исправить. В прошениях на высочайшее имя все, включая дворян, именовали себя рабами. Екатерина это запретила. Она и ее окружение обсуждали упразднение крепостного права, хотя дальше благих намерений дело не пошло. В любом случае мысль о безнаказанности зверств Салтычихи была Екатерине невыносима. Поэтому расследование продолжалось с осторожностью, медленно, но все-таки продолжалось. Юридически это был крепкий орешек. Зверства помещицы были многочисленны и внушали ужас, но получить прямые доказательства ее вины было невозможно. Все соучастники и другие очевидцы были крепостные, а они, как мы знаем, были в глазах закона бессловесной собственностью. В конце 1763 года коллегия доложила императрице, что Салтыкову, "яко оказавшуюся в смертных убийствах весьма подозрительною, во изыскании истины надлежит пытать".
Екатерина, состоявшая в переписке с Вольтером и Дидро, старалась искоренить пытку из судебной практики. Тайные династические убийства в ее царствование имели место: свергнутого супруга Петра III прикончили через две недели после переворота, другого претендента на престол Иоанна Антоновича убили в 1764. Это было, из песни слов не выкинешь, все равно она не верила, что пытка есть средство для установления истины. Приказ императрицы был такой: "Объявить Салтыковой, что все обстоятельства оного дела и многих людей свидетельство доводят ее до пытки, что с нею действительно и последует, если она не принесет чистосердечного признания. Между тем определить к ней искусного, честного жития и в Божественном Писании знающего священника на месяц, который бы увещевал ее к признанию, и если от сего еще не почувствует она в совести своей угрызения, то чтоб он приготовил ее к неизбежной пытке, а потом показать ей жестокость розыска приговоренным к тому преступником, и если еще и тогда чистосердечия от нее не будет, то представить ее и. величеству, не объявляя ей о том последнем представлении, и ожидать указа". Салтычиха стояла на своем. Екатерина пытать ее все-таки не позволила, зато дала следователям свободу действий. Сделали повальный обыск, который подтвердил факты убийств; на этом основании подняли старые дела о Салтыковой в Полицмейстерской канцелярии, в Сыскном приказе и в Тайной конторе, те самые, которые за взятки были решены в ее пользу. Люди Салтыковой сообщали об убийстве 75 человек обоего пола; Юстиц-коллегия положительно обвинила помещицу в 38 убийствах, оставив в подозрении относительно 26 других. Сенат решил, что она достойна смерти. В октябре 1768 года, через шесть лет после начала следствия, последовал высочайший указ Сенату. Екатерина сохранила Салтычихе жизнь, приговорив ее к лишению дворянства, также фамилий отца и мужа, к гражданской казни и к пожизненному строгому заключению в монастырской тюрьме. В преамбуле указа содержится мнение Екатерине о характере преступницы: "сей урод рода человеческого не мог воспричинствовать в столь разные времена и того великого числа душегубства над своими собственными слугами обоего пола одним первым движением ярости, свойственным развращенным сердцам, но надлежит полагать, хотя к горшему оскорблению человечества, что она особливо пред многими другими убийцами в свете имеет душу совершенно богоотступную и крайне мучительскую". Иными словами, убийства совершены не в ослеплении гнева, не в состоянии аффекта, как тогда говорили, а по природной склонности мучить и убивать.
Крепостных, соучастников преступлений Салтычихи, а также священника, отпевавшего убитых, наказали кнутом с вырыванием ноздрей и отправили в Нерчинск в вечную каторгу. Указ был напечатан и объявлен по всей России. Саму ее выставили на час у позорного столба на Красной площади с табличкой на груди "мучительница и душегубица", после чего а кандалах отвезли в специально устроенную подземную тюрьму в Ивановском девичьем монастыре. Сидеть она должна была в полной темноте, только на время принятия пищи ей давали свечу. Один раз в день узницу выводили наверх, чтобы она могла слушать богослужение -- снаружи, не входя в церковь. Все эти детали были предписаны в указе Екатерины. Рацион у Салтычихи был обыкновенный монашеский, еду ей подавали через небольшое окошко. Через несколько лет караульный солдат, принося пищу, стал открывать дверь в камеру. В результате Салтычиха забеременела. Меня в этом эпизоде больше всего поражает мужество солдата. Или это был акт милосердия?
Ребенка после рождения отобрали, Салтычиху из подземелья перевели в каменную пристройку с окном. Это было в 1779 году. Снаружи решетчатое окошко закрывалось занавеской, отодвинув которую можно было поглазеть на узницу. В желающих недостатка не было. В этой кунсткамере она провела 22 года до смерти в 1801 году.
Малолетним детям Салтычихи назначили родственного опекуна. Действительный статский советник Иван Никифорович Тютчев, женатый на родной сестре Дарьи Николаевны (ее maman тоже была Тютчева) оказался хорошим хозяином. Первым делом он поставил Теплый Стан и Троицкое на продажу -- якобы для покрытия долгов, затем сам выступил покупателем. Иван Никифорович озаботился перестройкой барского дома, при нем был разбит парк с копаными прудами. От него поместье перешло во владение секунд-майора Николая Тютчева, того самого приятной наружности дворянина, к которому воспылала страстию Салтычиха. Когда и при каких обстоятельств произошла смена владельца, не знаю, во всяком случае ко времени рождения поэта его отец Иван Николаевич Тютчев уже владел домами в Москве и подмосковной усадьбой, зиму семья проводила в Москве.. Поэт родился в селе Овсюг на Брянщине в 1803 году. Деда, любовника Салтычихи, уже не было в живых, умер в 1797 году.
Грустная лирика Тютчева мне очень близка, но не его славянофильская и панславистская пропаганда.
О, как убийственно мы любим,
Как в буйной слепоте страстей
Мы то всего вернее губим,
Что сердцу нашему милей!
Как можно сравнить этот шедевр, или Я встретил вас и все былое, или Есть в осени первоначальной, со стихотворением "Русская география":
Москва, и град Петров, и Константинов град -
Вот царства русского заветные столицы...
Но где предел ему? и где его границы --
На север, на восток, на юг и на закат?
Грядущим временам их судьбы обличат...
Семь внутренних морей и семь великих рек...
От Нила до Невы, от Эльбы до Китая,
От Волги по Евфрат, от Ганга до Дуная...
Вот царство русское... и не прейдет вовек,
Как то провидел Дух и Даниил предрек.
Это вообще не Тютчев сочинил, а Лебедев-Кумач. Я не шучу, стоит только вспомнить: От Москвы до самых до окраин, С южных гор до северных морей...
Напыщенные стихи редко не бывают утилитарны, в их искренность трудно поверить. Тютчев полжизни провел в Германии, был дважды женат, оба раза на немках. В Россию вернулся после того, как его выгнали с дипломатической службы за нарушение трудовой дисциплины (уехал жениться, не получив отпуска). Средств не было, семья разрасталась, имение было давно продано и прожито, пришлось -- через посредничество Бенкендорфа -- идти на поклон к царю. Восстановленный в правах Тютчев старался доказать преданность николаевскому тюремному режиму, написал, в частности, отповедь на книгу маркиза де Кюстина. Его опять взяли службу, со временем назначили на должность председателя комитета иностранной цензуры. Нельзя отделаться от впечатления, что нередко трескучий патриотизм Федора Ивановича -- не более, чем мундир, маскарадный костюм, дань настроениям его круга, служебная необходимость. На манер верноподданных цитат столетие спустя. В то же время он был убежденный консерватор. Тютчев безоговорочно осудил декабристов: Вас развратило Самовластье, И меч его вас поразил. В такой позиции есть резон: весь восемнадцатый век гвардия свергала с трона и возводила на трон. Была еще одна деталь, забавная. Поэт, по его собственному признанию, свою мысль по-французски выражал тверже, чем по-русски, письма и статьи писал только на французском языке. Более того, он всю свою жизнь говорил почти исключительно по-французски. Родной язык употреблял для общения с прислугой или сочинения стихов. Совсем, как Пушкин. Тот тоже, когда была нужда, писал верноподданные стихи, Вяземский их именовал шинельными. Оба поэта осудили польское восстание 1830 года, оба находились в это время на службе. Они, кстати, почти ровесники, Тютчев на 4 года моложе. Про это часто забывают.
Иван Аксаков, биограф и зять поэта, в письмах, не предназначенных для публики, признавался, что т.н. гражданские творения Тютчева "дороги только по имени автора, а не сами по себе; это не настоящие Тютчевские стихи с оригинальностью мысли и оборотов, с поразительностью картин". Вторую половину жизни поэт прожил в России, но это обстоятельство его совсем не радовало. Не верите? Вот стихотворение 1849 года:
Итак, опять увиделся я с вами,
Места немилые, хоть и родные,
Где мыслил я и чувствовал впервые
И где теперь туманными очами,
При свете вечереющего дня,
Мой детский возраст смотрит на меня.
О бедный призрак, немощный и смутный,
Забытого, загадочного счастья!
О, как теперь без веры и участья
Смотрю я на тебя, мой гость минутный,
Куда как чужд ты стал в моих глазах,
Как брат меньшой, умерший в пеленах...
Ах нет, не здесь, не этот край безлюдный
Был для души моей родимым краем --
Не здесь расцвел, не здесь был величаем
Великий праздник молодости чудной.
Ах, и не в эту землю я сложил
Всё, чем я жил и чем я дорожил!
Места немилые, хоть и родные -- это он про Троицкое, про мой Рентгензавод. В 1844 году поэт глядит на Исакий, а мечтает про "роскошный Генуи залив":
О, если б мимолетный дух,
Во мгле вечерней тихо вея,
Меня унес скорей, скорее
Туда, туда, на теплый Юг...
В лирике Тютчева поэт заглушает идеолога. Современники запомнили обаяние остроумного, задумчивого, тонко чувствующего человека, обладавшего "любезностью сердца, состоявшей не в соблюдении светских приличий (которых он никогда и не нарушал), но в деликатном человечественном внимании к личному достоинству каждого". Цитата принадлежит коллеге по цензуре Никитенко (человечественный -- так выражались в ХIХ веке, я это слово я у Герцена встретил, в статье "Дилетантизм в науке").
Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить,
У ней особенная стать -
В Россию можно только верить.
Когда я слышу это излюбленное русопетами четверостишие, я иногда себя спрашиваю: а Дарья Николаевна Салтыкова, несостоявшаяся бабушка Тютчева, она верила в Россию? Тютчев в живых Салтычиху не застал, она умерла за два года до рождения поэта, но перед войной 1812 года отец водил его с братом в Ивановский монастырь посмотреть на келью знаменитой душегубицы. Кстати, во время этой войны Теплый Стан опять сгорел, кажется только деревня, не поместье. Удирая из Москвы по Старой Калужской дороге, Наполеон переночевал в Теплом Стане. Я только не знаю, когда пожар случился -- прежде этого исторического ночлега или после.
Мемориальной доски по этому поводу не повесили, как и по поводу Салтычихи. Один мой приятель обосновал это замечанием, что мы, русские, предпочитаем не выносить сор из избы. При всем уважении к традициям, я никогда толком не понимал этой метафоры. Если не выносить, мусор будет тогда скапливаться в избе, наивно аргументировал я в детстве. Мне объяснили, что это не следует понимать буквально, я сделал вид, что понял. Конечно, Салтычиха -- это образчик преступной патологии, как Джек-Потрошитель, как Дракула или маркиз де Сад. Или как венгерская графиня Эржбет Баторий, которая принимала ванны из крови молодых девушек, убитых с этой целью. Графиня, подобно нашей помещице, питала пристрастие к серебряным пыточным щипцам. Все эти жуткие иностранные персонажи стали частью литературы или индустрии развлечений. Дарья Николаевна прозябает в почти полной безвестности. Впрочем, не мне про это судить.
В 1962 году, когда можно было отпраздновать двухсотлетие избавления наших мест от Салтычихи, там произошло другое событие. На территории завода "Мосрентген" без всякой помпы построили "могильник для радиоактивных отходов производства -- изотопов кобальта-60 и цезия-137". Построили его с целью "захоронения аварийного производственного участка вместе с источниками радиационных излучений". Захоронение "закрыто экраном, но не оборудовано в инженерном отношении". При чтении вышеприведенных формулировок из официальных документов невольно возникает ощущение, что под землей, бетоном и свинцом хотели скрыть следы каких-то неблаговидных деяний. Это было в мое время, многие детали остались в памяти. Разговор идет про цех, выпускавших "кобальтовые пушки" -- аппараты с использованием радиоактивных изотопов. В конце месяца в пушки, перед тем, как их отгрузить заказчикам, помещали радиоактивную начинку. Это делал начальник цеха Саша Васильев, молодой человек едва за 30, проживавший в нашем доме, в соседнем подъезде. Операция была нехитрая: открыв крышку водяного колодца, где хранились капсулы с изотопами, он собственноручно вставлял их в аппараты. Манипуляторов на заводе не было, совсем, как во времена Мари Кюри-Склодовской, вся техника безопасности сводилась к защитным перчаткам. Колодец этот пользовался популярностью у заводских женщин. Они знали, что при задержке менструации, если не хочешь продолжения беременности, надо пойти к колодцу и несколько минут посидеть на корточках над крышкой. Говорят, процедура была очень эффективная. Саша, каждый месяц получавший дозу излучения, надеялся, что пронесет. Увы, через несколько лет у него обнаружили лучевую болезнь. Его лечили лучшие специалисты, даже в Карловы Вары послали, не помогло. Он больше не работал, сидел иногда на лавочке около дома, грустный, безучастный. -- Что у тебя болит? -- спросил его сосед. -- Ничего не болит, только жить не хочется. Скоро он умер.
Через несколько лет после похорон Васильева администрация завода обрекла злополучный цех на погребение. У кобальта-60 период полураспада 5 лет, у цезия-137 -- все 30.
В конце шестидесятых вышло решение правительства о строительстве вокруг столицы кольцевой автомобильной дороги, которая стала новой границей Москвы. Трасса разрезала нашу местность пополам. Теплый Стан оказался в городской черте, жители получили московскую прописку, Мосрентген остался в областном подчинении. Одно время московские власти хотели все равно присоединить поселок к столице, как сделали с Бутовым и Солнцевым, но, узнав про радиоактивное захоронение, оставили источник радиации в областном подчинении.
Последние деревенские дома в Теплом Стане году снесли в 1971 году, нынче никаких следов старого поселения не отыщешь. На его месте вырос городской микрорайон со всем необходимым, даже станция метро появилась. Позднее там еще построили подземное водохранилище. Артезианская вода у нас всегда была отменно вкусная -- на удивление и зависть всем приезжим. Услышав про это сооружение, я подумал про васильевский злополучный цех. Оно, конечно, захоронили по всем правилам, но всякое бывает. Что если произойдет утечка радиации в грунтовые воды, которые, забыв о своей подмосковной прописке, пересекут городскую черту?
Кто его знает, может быть, прав был Федор Иванович. Умом Россию не понять...
Нашел тут
Хотя и родился я в Крылатском р-н Москвы и в Теплый стан переехал в 2 года, все равно считаю Теплый стан своей малой родиной.