(no subject)
Продолжаю заниматься историей семьи, пишу то, о чем помню. Таких воспоминаний будет много. Если не интересно - просто пролистывайте.
Бабушку свою я помню пожилой и очень полной женщиной. Наверное, первые воспоминания относятся к 1976-1977 годам, поскольку по телевизору - по маленькому черно-белому телевизору с тоненькими антеннами - шла передача "Песня 76". И я смотрела ее вместе с бабушкой. Однажды вместо "Песня 76" диктор объявил "Песню 77", и я с бабушкой спорила, что название не правильное.
Бабушка жила в однокомнатной квартире над Харьковским магазином "Юность", а в соседнем доме был мебельный. Окна кухни и комнаты выходили на улицу 23 августа, и если отдернуть полосатые желто-коричневые занавески, то можно было видеть ряды пятиэтажных хрущевок, а между ними - зеленые дворы с качелями.
Бабушка практически никуда не выходила. Она медленно передвигалась по своей квартирке на больных ногах, пила лекарства, варила травки - от нее всегда пахло травками, стряпала, смотрела телевизор и изредка общалась с Анной Ивановной.
Анна Ивановна ходила отоваривать бабушкин паек, а также в магазин и на почту.
Дверь в бабушкину квартиру была обита черным дермантином, и на нем красиво серебрились заклепки.
Открыв дверь, я попадала в узенький коридор - длинный зелено-желтый коврик на полу, сразу перед глазами - полки со свякой всячиной, задернутые зановесочкой, и запах куриного бульона с петрушкой. У бабушки всегда пахло куриным бульоном с петрушкой.
На полках - коричневые следы кошачьих лап. Кузька. Я никогда его не видела, а бабушка любила о нем рассказывать. Не может быть, чтобы я не задавала вопроса о том, куда исчез Кузька и почему я не могу с ним поиграть, и наверняка бабушка мне что-то отвечала, но я не помню.
Когда я выросла, мама рассказала, что Кузька был очень а"ристократический" кот - он ел только рыбу, да и то не всякую, молочные продукты признавал только с рынка, и бабушке было его не прокормить. Она его отдала, и, кажется, Кузька убежал.
Я часто стояла в коридоре, отдернув занавеску, рассматривая следы кошачьих лап на полках (Кузька пробежал по свежепокрашеному полу и укрывался от разгневанной бабушки) и фантазируя, как бы мне было здорово с ним поиграть.
У бабушки мне было одиноко. Сначала, когда мама стала привозить меня к ней и оставлять ночевать, меня разрывала тоска. Однажды я нашла мамину ночную рубашку и, выдержав бабушкин небольшой скандал ("это грязная потная рубашка, которую мама не постирала! Она тебе не нужна!") улеглась спать на зеленом диване, крепко обняв пахнущий мамой гипюр.
Поскольку бабушка не выходила из дома, то и гулять я не могла. Вернее, могла, но на балконе. Маленький пятачок с высокими железными прутьями и навесом из ткани, закрепленным бабушкой. Я тоскливо смотрела вниз, на людей, идущих по улицам, на мам, за руку ведущих в магазин подпрыгивающих детей, на машины, на едва различимые в зелени деревьев качели во дворе напротив. На цементном полу балкона расстилалось одеяло, я выносила туда какие-то игрушки и играла. Это называлось "погулять на балкончике".
Продолжение следует.
Бабушку свою я помню пожилой и очень полной женщиной. Наверное, первые воспоминания относятся к 1976-1977 годам, поскольку по телевизору - по маленькому черно-белому телевизору с тоненькими антеннами - шла передача "Песня 76". И я смотрела ее вместе с бабушкой. Однажды вместо "Песня 76" диктор объявил "Песню 77", и я с бабушкой спорила, что название не правильное.
Бабушка жила в однокомнатной квартире над Харьковским магазином "Юность", а в соседнем доме был мебельный. Окна кухни и комнаты выходили на улицу 23 августа, и если отдернуть полосатые желто-коричневые занавески, то можно было видеть ряды пятиэтажных хрущевок, а между ними - зеленые дворы с качелями.
Бабушка практически никуда не выходила. Она медленно передвигалась по своей квартирке на больных ногах, пила лекарства, варила травки - от нее всегда пахло травками, стряпала, смотрела телевизор и изредка общалась с Анной Ивановной.
Анна Ивановна ходила отоваривать бабушкин паек, а также в магазин и на почту.
Дверь в бабушкину квартиру была обита черным дермантином, и на нем красиво серебрились заклепки.
Открыв дверь, я попадала в узенький коридор - длинный зелено-желтый коврик на полу, сразу перед глазами - полки со свякой всячиной, задернутые зановесочкой, и запах куриного бульона с петрушкой. У бабушки всегда пахло куриным бульоном с петрушкой.
На полках - коричневые следы кошачьих лап. Кузька. Я никогда его не видела, а бабушка любила о нем рассказывать. Не может быть, чтобы я не задавала вопроса о том, куда исчез Кузька и почему я не могу с ним поиграть, и наверняка бабушка мне что-то отвечала, но я не помню.
Когда я выросла, мама рассказала, что Кузька был очень а"ристократический" кот - он ел только рыбу, да и то не всякую, молочные продукты признавал только с рынка, и бабушке было его не прокормить. Она его отдала, и, кажется, Кузька убежал.
Я часто стояла в коридоре, отдернув занавеску, рассматривая следы кошачьих лап на полках (Кузька пробежал по свежепокрашеному полу и укрывался от разгневанной бабушки) и фантазируя, как бы мне было здорово с ним поиграть.
У бабушки мне было одиноко. Сначала, когда мама стала привозить меня к ней и оставлять ночевать, меня разрывала тоска. Однажды я нашла мамину ночную рубашку и, выдержав бабушкин небольшой скандал ("это грязная потная рубашка, которую мама не постирала! Она тебе не нужна!") улеглась спать на зеленом диване, крепко обняв пахнущий мамой гипюр.
Поскольку бабушка не выходила из дома, то и гулять я не могла. Вернее, могла, но на балконе. Маленький пятачок с высокими железными прутьями и навесом из ткани, закрепленным бабушкой. Я тоскливо смотрела вниз, на людей, идущих по улицам, на мам, за руку ведущих в магазин подпрыгивающих детей, на машины, на едва различимые в зелени деревьев качели во дворе напротив. На цементном полу балкона расстилалось одеяло, я выносила туда какие-то игрушки и играла. Это называлось "погулять на балкончике".
Продолжение следует.