12 школа
Я не помню своего первого дня в новой школе. Я помню какие-то отрывки. Например, как меня посадили за парту с Юркой Киреевым, и я оказалась у раскаленной батареи. От раскаленной батареи жутко болела голова, мама пошла в школу и меня отсадили - с большим недовольством.
Новую учительницу звали Елена Макаровна, или Макарона. Было ей - ну, наверное, далеко за сорок, и вид она имела зверский. - недовольное лицо с глубокими морщинами у носа, насупленные брови и огромная безобразная родинка на лице. Вылитая баба яга. Что не мешало ее портрету красоваться на школьной доске почета.
Любимым развлечением Макароны было выстроить нескольких учеников в ряд у доски и, удобно расположившисьна учительском стуле, вполоборота к классу, разглядывая учеников, перемывать им косточки:
- Ээээ. Ну, а это что за недоразумение? - тыкала Макарона пальцем в несчастного. А? Эээ. Недоразумение! Неуч!
Смыс ее восклицаний мне не был понятен, и не сразу я сообразила, что "недоразумением" можно назвать человека.
- Вот, вот послушаем, что это недоразумение написало в изложении!
Класс покатывался от хохота (и каждый радовался, что это не он стоит сейчас у доски), а "недоразумения", не зная, куда деть себя и свои руки, криво улыбались, втягивая голову в плечи.
Иногда мне казалось, что Макарона ненавидит всех лютой ненавистью. Эта ее нелюбовь не была направлена ни на кого в особенности, она просто висела в воздухе.
Меня охватывала животная паника и леденящий страх, когда она вызывала кого-то к доске, и я старалась врасти в парту, лишь бы меня не заметили. А Макарона, задумчиво глядя на список в журнале, молча засовывала мизинец в ухо, внедрялась им поглубже, повернув тыльную сторону руки наружу, и быстрыми движениями чесалась, ряся ладонью и прищурившись. Мне она напоминала собаку, с огромной скоростью чешущую ухо задней лапой.
Иногда мы читали вслух. Или вместе отвечали на вопросы.И если кто-то, выделившись из общего хора голосов, читал неправильно или отвечал невпопад, Макарона грозно вопрошала:
- Кто, кто сказал такую чушь?
И тут наступала тишина.
Все молча поворачивались к несчастному (или несчастной) и со свирепыми лицами, мстительно вытягивали в его направлении руку с выставленным вперед указательным пальцем. Макарона, скривив рот в уничтожающей улыбке, возвышалась над готовым провалиться сквозь землю очередным "недоразумением" .
- Дальше! - велела она, и руки с вытянутыми пальцами, еще несколько секунд назад обличавшие, опускались вниз.
Помню, как я рыдала дома, сидя на диване, умоляя маму забрать, поскорее забрать меня из этой чудовищной школы, от этой жуткой Елены Макаровны и от одноклассников-обличителей.
Мама меня обнимала, успокаивала, и нашептывала: "А ты попробуй ее полюбить. Вот попробуй. Не может быть, чтобы все в ней было так плохо. Найди хоть что-то хорошее в ней, тебе сразу станет легче. Полюби ее - увидишь, что у тебя получиться!"
И я старалась. Старалась изо всех сил. Смотрела на терзавшую ухо Макаронину руку и пыталась ее полюбить.
И не могла. И перспектива навсегда, НАВСЕГДА остаться с ней, с совершенно чужими одноклассниками, казалась просто невыносимой.
И тогда мама сказала: "Если захочешь, я переведу тебя обратно в твою старую школу. Но только ты потерпи еще чуть чуть."
И я терпела. чуть чуть. И еще немножко. А потом еще. Прошло время, и я свыклась, привыкла, не обращала внимания. Вопрос о переводе отпал сам по себе. И я осталась. На долгих 9 лет.
Новую учительницу звали Елена Макаровна, или Макарона. Было ей - ну, наверное, далеко за сорок, и вид она имела зверский. - недовольное лицо с глубокими морщинами у носа, насупленные брови и огромная безобразная родинка на лице. Вылитая баба яга. Что не мешало ее портрету красоваться на школьной доске почета.
Любимым развлечением Макароны было выстроить нескольких учеников в ряд у доски и, удобно расположившисьна учительском стуле, вполоборота к классу, разглядывая учеников, перемывать им косточки:
- Ээээ. Ну, а это что за недоразумение? - тыкала Макарона пальцем в несчастного. А? Эээ. Недоразумение! Неуч!
Смыс ее восклицаний мне не был понятен, и не сразу я сообразила, что "недоразумением" можно назвать человека.
- Вот, вот послушаем, что это недоразумение написало в изложении!
Класс покатывался от хохота (и каждый радовался, что это не он стоит сейчас у доски), а "недоразумения", не зная, куда деть себя и свои руки, криво улыбались, втягивая голову в плечи.
Иногда мне казалось, что Макарона ненавидит всех лютой ненавистью. Эта ее нелюбовь не была направлена ни на кого в особенности, она просто висела в воздухе.
Меня охватывала животная паника и леденящий страх, когда она вызывала кого-то к доске, и я старалась врасти в парту, лишь бы меня не заметили. А Макарона, задумчиво глядя на список в журнале, молча засовывала мизинец в ухо, внедрялась им поглубже, повернув тыльную сторону руки наружу, и быстрыми движениями чесалась, ряся ладонью и прищурившись. Мне она напоминала собаку, с огромной скоростью чешущую ухо задней лапой.
Иногда мы читали вслух. Или вместе отвечали на вопросы.И если кто-то, выделившись из общего хора голосов, читал неправильно или отвечал невпопад, Макарона грозно вопрошала:
- Кто, кто сказал такую чушь?
И тут наступала тишина.
Все молча поворачивались к несчастному (или несчастной) и со свирепыми лицами, мстительно вытягивали в его направлении руку с выставленным вперед указательным пальцем. Макарона, скривив рот в уничтожающей улыбке, возвышалась над готовым провалиться сквозь землю очередным "недоразумением" .
- Дальше! - велела она, и руки с вытянутыми пальцами, еще несколько секунд назад обличавшие, опускались вниз.
Помню, как я рыдала дома, сидя на диване, умоляя маму забрать, поскорее забрать меня из этой чудовищной школы, от этой жуткой Елены Макаровны и от одноклассников-обличителей.
Мама меня обнимала, успокаивала, и нашептывала: "А ты попробуй ее полюбить. Вот попробуй. Не может быть, чтобы все в ней было так плохо. Найди хоть что-то хорошее в ней, тебе сразу станет легче. Полюби ее - увидишь, что у тебя получиться!"
И я старалась. Старалась изо всех сил. Смотрела на терзавшую ухо Макаронину руку и пыталась ее полюбить.
И не могла. И перспектива навсегда, НАВСЕГДА остаться с ней, с совершенно чужими одноклассниками, казалась просто невыносимой.
И тогда мама сказала: "Если захочешь, я переведу тебя обратно в твою старую школу. Но только ты потерпи еще чуть чуть."
И я терпела. чуть чуть. И еще немножко. А потом еще. Прошло время, и я свыклась, привыкла, не обращала внимания. Вопрос о переводе отпал сам по себе. И я осталась. На долгих 9 лет.