Марина Шемаханская и ее Дело врачей -2
Дело врачей - 2
Марину Шемаханскую я не знала, даже не слышала о ней. Но в начале 1992-го мы с Артемом Боровиком создали телепрограмму "Совершенно секретно" и после несколько передач, в которых была ясно заявлена и проявлена авторская позиция, мне стали звонить. Ничего особенного я не делала - просто ровным голосом - устами героев программы коротко и скупо мы рассказывали зрителю о том, как в разное время в разных застенках родная страна убивала своих граждан. И старались поточнее пояснить за какие преступления. Так впервые зритель узнал, что Синявский и Даньэль сели надолго за собственные рассказы, опубликованные на Западе, а Александр Сергеевич Есенин - провести годы в психушке с диагнозом «называет себя сыном Есенина».
Мне звонили разные люди - знакомые и незнакомые. Не всем можно было доверять. Но когда позвонила давняя приятельница Тамара Казав-ская, вопрос о доверии не возник - она была человеком с безупречной репутацией и ее рекомендации можно было слепо довериться. Тамара не вдавалась в подробности, а просто сказала, что есть подруга ее подруги, некто Марина. Которая долго молчала, а сейчас готова заговорить. Она посмотрела пару передач и автор внушает ей доверие. Помимо этого она больна и боится, что может унести тайну с собой. Тамара предложила мне приехать и познакомиться с Мариной.
Марина пришла не одна - с подругой Л., которой доверяла. С моей стороны была Тамара. Сидели в небольшой комнате с балконом в квартире Тамары. Муж с сыном в другой комнате занимались своими делами. Тамара шепотом напомнила в прихожей, что Марина больна, что с ней нужно аккуратно разговаривать, что в ее присутствиии нельзя ни пить, ни курить... Я кивала.Тамара проводила меня в комнату и представила Марине. Небольшого роста, хрупкая, изящная, изысканная в манере держаться, Марина не произвела впечатления больного человека. Она была скорее похожа на настороженного зверька, - с острыми чертами лица и блестящими угольными глазами. Мелкие серебрянные украшения - образок на шее, кольца тускло отливали простотой и веками. Как оказалось - не случайно: Марина была талантливым реставратором и в тот период составляла каталог оттенков голубого цвета в русской иконописи, тк именно по оттенку она бралась точнее всего датировать русскую икону.
Я - рослая, в джинсах и большой мужской рубахе навыпуск, уменьшила и без того небольшую комнату. Представилась и, увидев открытый балкон, тут же отправилась курить. Марина, ее подруга Лена и Тамара переглянулись. Мне было ясно, что Марина не заговорит, пока не поймет, кто перед ней, и я принялась рассказывать о том, чем занимаюсь сейчас, сегодня, что готовлю в эфир, что намереваюсь снять. Марины от удивления открыла пошире глаза и подалась вперед - настолько ей было интересно то, о чем я говорила. А я сыпала деталями. Наконец, Марина не выдержала и спросила, где я прячу пленки. Я ответила, что нигде. «Напрасно», - строго сказала Марина. И дальше коротко проговорила, что пленки нужно дублировать, прятать, сохранять, чтобы с ними ничего не случилось.
«Я готова соединить вас с людьми... Мы сохранили все тайники, где прятали «Архипелаг ГУЛАГ», - сказала она тихо.
Я поблагодарила и отказалась. Сейчас понимаю, что Марина была прозорлива. Настоящий конспиратор, она понимала, в какой стране живет, в отличие от меня - неофита в состоянии эйфории. Многие пленки мои пропали, и это не поправить.
Дальше все принялись жевать что-то деликатное, приготовленное Тамарой, и вспоминать, кто как и что прятал. Наконец, я спросила Марину, готова ли она поделиться со мной своей тайной, и она кивнула. Я предложила ей выйти на балкон, где я могу курить, если ей не мешает. Наши подруги с укором посмотрели на меня, но Марина поднялась и вышла за мной на балкон.
Коротко и кротко проговорила, что ее муж Андрей Кистяковский перевел неугодную режиму книгу, и их квартиру облучили. У мужа случился скоротечный рак, а власти запретили врачам лечить его. В муках молодой красивый мужчина вскоре скончался. Она пыталась рассказать об этом, но даже Владимир Максимов в эмигрантском журнале «Континент» дал ей возможность напечатать только крошечную заметку. Он опасался неприятностей. Марина подняла на меня глаза в которых был вопрос - возьмусь ли я за такое дело. Не мешкая, я сказала, что мы снимаем это немедленно. Что мне нужны имена врачей, названия клиник, даты - кто-где-когда и под каким предлогом отказал ее мужу в помощи. И желательно хоть одного свидетеля. Хотя бы косвенного. Марина кивнула и сказала, что есть прямой свидетель: подруга семьи, которая однажды поехала с ее мужем к врачу за компанию - настолько плохо он себя чувствовал, а Марина была в экспедиции...
Я изложила свой план действий - что предложу врачам ответить на вопрос, кто запретил им оказывать помощь этому больному, на что Марина горько улыбнулась, сочувствуя моей наивности, и аккуратно выразила недоверие к тому, что я хоть что-то найду. Я объяснила, что результат меня устраивает любой. Пусть откажут, но я честно скажу, что пыталась добыть официальную информацию, и попытки мои не увенчались успехом.
Марина поняла мой замысел, но при этом мягко дала знать, что съемку ее рассказа откладывать не следует, тк недуг ее не оставляет ей шанса на выздоровление. Я всмотрелась в ее лицо. Тонко сработанная богами, ни одна черточка ее лица не говорила о том, что ей пора перейти в мир иной. Я не знала, какие слова надлежит говорить в таких случаях, но за пару часов посиделки ощутила, что близкая подруга Марины вызывает у меня протест: она разговаривала с Мариной так, словно та уже лежала на смертном одре, а не стояла в джинсиках в обтяжку со мной на балконе. Времени раздумывать не было. Я спросила Марину, не мешает ли ей дым. Она ответила, что сама недавно курила. Я тихо - чтоб не слышали в комнате - склонилась к ней и спросила, если ей вправду жить осталось недолго, какой смысл отказываться от курения? И протянула ей пачку сигарет. Марина потрясенно посмотрела на меня, неожиданно рассмеялась, сказала, что, пожалуй, вы правы, и вытащила сигарету из пачки. Я щелкнула зажигалкой, и мы закурили вдвоем. Зоркая подруга Лена вскочила с криком «Марина, что вы делаете?»
Марина что-то ответила ей. Мы переглянулись, как заговорщики.
Я повторила погромче, что не понимаю, какой смысл ограничивать себя в чем бы то ни было, если завтра умирать, и предложила Марине выпить. Марина рассмеялась чуть громче и жестом велела наливать. Я налила ей бокал какого-то красного вина, что было на столе, и мы выпили. Наши подруги в ужасе смотрели на нас. Тамара понимала, что более Марину я не увижу: Лена об этом позаботится...
А Марина весело стреляла глазами, договариваясь со мной о встрече...
Скажу сразу, что спустя пару месяцев Марина согласилась на операцию, и живет после нее уже 20 с лишним лет. Дай ей Бог до ста. И мы с ней выпили потом еще много прекрасного вина за тот единственный год, когда я снимала, не покладая камеры.
Какое-то время я уточняла детали, делала звонки, прикидывала объекты, которые могут быть в кадре, и вскоре состоялась съемка. Мы снимали дома у Марины. Доснимали потом без нее, а в монтажную она приехала, когда была готова черновая сборка. Артем вышел со мной в ночи встречать Марину, когда она приехала к нам на Шаболовку. Маленькая, в белых джинсах и белой рубахе навыпуск, она вырасла перед ним на тропинке на фоне черных деревьев. Артем воскликнул "Какая вы красивая!" и не принял ее руку, протянутую для рукопожатия, а церемнно склонился к руке и поцеловал. Он уже прослушал на экране ее историю, которую Марина выбрала доверить нашей программе. А история была страшная.
Мы выбрали рассказать о ней, сидя в кабинете особняка, некогда принадлежавшего Лаврентию Берия. В кадре был Артем Боровик, который задумчиво оглядывал кабинет.
ЗДЕСЬ можно увидеть видео, а ниже - прочитать расшифровку
https://www.youtube.com/watch?v=3yhuEsnzWpU
Артем Боровик: -Чем дольше бродишь по коридорам, спальням и многочисленным кабинетам бериевского особняка, тем зримее встает перед глазами образ его бывшего владельца. А когда задумываешься не только над тем, что творилось внутри этого дома четыре десятка лет назад, но и над тем, что происходило вокруг него всего десять или даже пять лет назад, то образ Лаврентия начинает обретать плоть. И преимущественно в делах его верных последователей.
Вряд ли можно найти человека, который сможет рассказать об этом лучше, чем Марина Шемаханская-Кистяковская, вдова Андрея Кистяковского, который был последним распорядителем фонда Солженицына в Москве.
Трагически сложилась жизнь распорядителей фонда. Андрей Кистяковский - не исключение. Во враги советской системы он был зачислен лишь за то, что посмел перевести книгу Артура Кёстлера «Слепящая Тьма». Незадолго до смерти он с уверенностью писал, что читая ее по-русски, человек по крайней мере не рискует жизнью. Однако система очень скоро с фантастическим цинизмом опровергла эту наивную мысль.
Сегодня мы не стали называть всех имен врачей, что отказали Кистяковскому в лечении его смертельной болезни. Мы по-прежнему готовы предоставить им слово в нашем эфире. Но на сей день нас удостоили лишь формального ответа.
Марина Шемаханская-Кистяковская
- Мой муж Андрей Кистяковский был профессиональным переводчиком английской художественной литературы. Он был известным переводчиком. Он никогда не занимался политикой и не был функционирующим диссидентом. Естественно, что мировоззрение у него было соответствующее взглядам диссидентов. Но каким образом он вошел в эти круги? Через свое профессиональное дело. Он перевел книгу Артура Кёстлера «Слепящая тьма». Он считал это очень важным делом, потому что эта книга рассказывала о психологических причинах, - почему люди раскалывались на процессах, происходивших в 30-е годы. Опубликовать эту книгу здесь было невозможно, поэтому необходимо было переправить ее на Запад, чтобы там опубликовали, и уже в западной публикации она пришла в Россию, и здесь ее прочитали. А чтобы прочитали в России, Андрею казалось чрезвычайно важным.
Он попал в дом к Татьяне Сергеевне Ходорович. В то время она была распорядителем фонда помощи политзаключенным и их семьям, который существовал на общественные деньги и на деньги Солженицына , полученные от издания «Архипелага ГУЛАГ». Через них он надеялся переправить ее за границу. Так оно и получилось - книга вышла на Западе. Более того, он получил одобрение на ее издание от самого Кёстлера. Пришло от него письмо с благодарностью - относительно именно его перевода. Но по представлениям Андрея, невозможно было сохранять какие-то архивы, поэтому все письма уничтожались. И его письмо, к сожалению, тоже было уничтожено. И вот через эту рукопись он познакомился с семьей Ходоровичей.
Вскоре Татьяну Сергеевну вынудили уехать из России. Ей сказали, что или ее посадят, или чтобы она уезжала. Все друзья уговорили ее уехать. После нее распорядителем фонда - такая преемственность была непрерывной, - сделался ее родственник Сергей Ходорович, который стал большим другом Андрея.
Известна судьба каждого распорядителя - трагическая судьба. Или высылка из России, или посадка. И Сергея тоже посадили. Андрей начал ему помогать еще когда распорядителем был Сергей. И Сережа готовил его в свои преемники. После того как его посадили, Андрей вскорости объявил себя распорядителем, потому что по позиции Андрея он должен был заявить, что распорядитель теперь он. Потому что он считал это не политическим делом, а делом милосердия, которое могло совершаться только открыто.
После того как он заявил о себе в качестве распорядителя, начали развертываться, к сожалению, трагические события. Он заболел раком - меланомой.
В кадре - кинохроника - новое здание онкоцентра. Бравурный дикторский комментарий за кадром повествует: «Не жалеет государство средств ... на лечение. Только в 1980 году на здравоохранение и физическую культуру было отпущено свыше 14 млрд рублей. Вот одно из новых лечебных заведений Москвы - онкологический центр. Здесь работают около 4 тыс. специалистов. Возглавляет коллектив известный советский ученый академик Нахимов.»
Марина Шемаханская-Кистяковская:
- С этой меланомой Андрей попал на операцию в онкологический центр на Каширку. Операцию ему сделал доктор Карапетян. После операции я с ним встретилась. Он сказал, что операция прошла нормально, и после соответствующего лечения и выписки из больницы есть надежда как-то еще протянуть. Хотя известно, что меланома - это смертельная форма рака. Перед выпиской ко мне подошел врач из отделения общей онкологии и сказал, что ему нужно со мной поговорить. Для разговора он вывел меня на улицу. Он сказал, что в отделение приходили люди из КГБ, разговаривали с врачами, спрашивали, знают ли они, кого лечат, интересовались историей болезни. И после этого шли к начальству, то есть к академику Трапезникову, который был в это время зав. отделением, и к Блохину, директору онкоцентра. И после этого Андрея выписывают из больницы без лечения, хотя химиотерапия по всем медицинским показаниям ему необходима. И мне нужно найти возможность ее провести. Помочь в этом мне он не может.
Поверить во все происходящее было очень трудно. Андрея выписали. Карапетян перед выпиской мне сказал, что наблюдения врача не нужны и дальнейшее лечение тоже не нужно.
Я начала метаться в поисках возможности провести химиотерапию. Сначала пришла в онкоцентр, в ту поликлинику, через которую Андрей поступил в эту больницу. Попала в кабинет, в который он до операции ходил, и там был тот же доктор Карапетян. Увидев меня, он закричал на меня: «Я же вам сказал, чтобы вы не смели сюда приходить!»
Я вышла из кабинета. Стала искать возможности провести химиотерапию в каких-то других мед. учреждениях, но никуда история болезни передана не была. В районе об этом ничего не знали. Я стала искать, естественно, каких-то знакомых, которые помогли бы мне. И мне посоветовали обратиться к консультанту онкоцентра. Сказали, что это замечательный человек. Я пошла к нему. Отказ от лечения объяснила недоразумением, ничего не сказала про посещение КГБ. Консультант удивился, поразился, разохался, побежал к химиотерапевту и сказал, что лечение немедленно будет начато.
Мы вошли вместе в кабинет химиотерапевта Мусатова. Мне показалось, что это замечательный врач с добрыми проникновенными глазами. И действительно, он сразу начал проводить курс химиотерапии. Показал он его и главному специалисту по меланоме профессору Яворскому. Яворский разговаривал со мной и сказал, что это очень тяжелая болезнь, но проведя несколько курсов химиотерапии подтвердил, что как-то можно будет еще протянуть. Андрею провели два курса, после этого должны были сделать перерыв. И когда мы уходили, я не знала, насколько Мусатов посвящен в ситуацию. «А не получится ли то же самое, что уже было?» - спросила я. Он внимательно и вдумчиво на меня посмотрел, как мне показалось, с пониманием, и говорит: «Не беспокойтесь. Карта будет у меня.» С тем мы и ушли.
Потом положение здоровья Андрея осложнилось. У него появились боли в спине. Он пошел в районную поликлинику. Врач назначил ему массаж, но увидев шов через всю спину, спросил: «А это что такое?»
Он сказал, что была операция по удалению меланомы. В районной поликлинике об этом ничего не было известно. И тогда он попросил принести справку, подтверждающую возможность проведения массажа. Андрей пошел в онкоцентр - в поликлинику, и сразу попал в кабинет химиотерапевта. И в это время там был Яворский, который сказал, что хочет поговорить с женой. Я в это время была больна, и вместе с Андреем пошла наш большой друг Нина Петровна Лисовская.
Нина Петровна Лисовская:
- Он сказал: «Очень хорошо, что вы пришли. Мне нужно вам что-то сказать.» Пригласил меня сесть, но ни разу не взглянул на меня и говорил прерывающимся голосом и не очень связно. Он сказал мне буквально следующее: «Мы вас вызвали для того чтобы сказать, что мы больше не можем его лечить. Я к нему прекрасно отношусь. Мне он очень приятен и я бы очень хотел ему помочь.» Я спросила: «Что же, положение настолько бенадежно?» - «Нет-нет, совсем не то! Нам запретили его лечить.» И быстро добавил: «Но я вам не советую стараться узнать, кто запретил. И карточку его забрали.»
По дороге Андрей мне говорил, что когда он был последний раз на приеме, его карточку тщетно искали и так и не нашли. «Но карточку можно и возобновить, если за этим остановка», - сказала я. Профессор мне на это ответил: «Нет-нет, мы не можем его лечить.» А потом добавил: «Если бы вы знали, как они на меня кричали и как угрожали мне!»
Пока я шла по коридору, я подумала, что передать Андрею этот разговор мне будет легче, чем какой-либо диагноз. Что касается нападок вот этой таинственной организации, которую все тогда боялись называть по имени (КГБ), к преследованиям этим Андрей уже несколько притерпелся. У него был уже опыт и он бы не стал остро реагировать на новые проявления активности КГБ. Но когда я ему сказала, мы шли уже к выходу по коридору, он остановился и сказал: «Давайте немножко посидим...» Все-таки это его очень взволновало.
Марина Шемаханская-Кистяковская:
- Андрей знал, какая у него была болезнь. Была с ним договоренность, что я ему все скажу. С тем она и ушла. Болезнь развивалась, появились метастазы меланомы и рак желудка, независимый от меланомы. Я обратилась в институт Герцена. Здесь помогала уже судьба. Нас сразу приняли и положили Андрея в больницу. Я решила посоветоваться с Мусатовым, который проводил химиотерапию и знал его состояние. Я хотела ему сказать, что появились метастазы, и спросить, не нужно ли снова провести химиотерапию. Я пришла к нему и он меня сразу узнал. Я его спросила: «Не могли бы вы посоветовать, что сейчас делать? Появились метастазы.» Он ответил: «Я вам ничего не могу сказать, я должен посоветоваться.»
Он не предложил посмотреть больного, но сказал, что ему нужно посоветоваться. Мне стало понятно, с кем посоветоваться. Я боялась, что его разговор с этими людьми наведет на след Андрея в институте Герцена, и повторится та же самая история. Хотя я не уверена, что она не повторилась. У меня есть к этому некоторые основания.
Я вышла из кабинета. Потом меня обуял страх, что опять может произойти катастрофа. Я вернулась и попросила: «Я прошу вас ни с кем не советоваться. Считайте, что я к вам не приходила». Он ответил: «Хорошо.»
С тем я и ушла. Андрею сделали операцию в институте Герцена и через год после операции он скончался. В «Континенте» это опубликовали в 1989 году. Я сделала еще несколько попыток опубликовать именно здесь, потому что все эти люди остались на своих местах, и вся история осталась скрытой, хотя она не единичная. Я уверена, что таких историй было много, и поэтому врачи так легко пошли на это.
Я теперь просто за вас боюсь.
+
В порядке справки.
Андрей Кистяковский /1936 - 1987/ - из старинного дворянского рода. Праправнук Александра Фёдоровича Кистяковского. Многие члены семьи в 1930-е годы репрессированы. Аресту подвергался отец А. Ю. Кистяковский, который в начале Великой Отечественной войны преподавал в Московском военно-инженерном училище, полковник- инженер, заведовал кафедрой спортивных сооружений в МИСИ.
Андрей ушел из школы в восьмом классе, работал, служил в армии. Был близок к художникам Лианозовской школы, кругу Арк. Штейнберга. Посещал переводческий семинар М. Лорие. В 1971 году окончил романо-германское отделение филологического факультета МГУ.
Начал публиковать переводы ещё студентом в 1967. Переводил с английского языка стихи и прозу. Среди переводческих работ выделяются роман А. Кёстлера «Слепящая тьма», роман Толкиена "Хранители" - в соавторстве с Вл. Муравьёвым, поэтический цикл Э. Паунда «Поднебесная», роман Дж. Хеллера «Поправка-22» (известен как «Уловка-22»), фольклорно-фантастические повести Амоса Тутуолы. А так же переводы Уильяма Фолкнера, Фланнери О‘Коннор, Воле Шойинки, и др.
В конце жизни начал писать, но не успел завершить, роман «Через год, если всё будет хорошо», который - по замыслу - повторял ход его собственной жизни.
С 1978 участвовал в работе созданного Солженицыным Фонда помощи политическим заключенным. Подвергался обыскам, допросам, избиению. Умер от рака. Похоронен на Долгопрудненском кладбище под Москвой.
Марину Шемаханскую я не знала, даже не слышала о ней. Но в начале 1992-го мы с Артемом Боровиком создали телепрограмму "Совершенно секретно" и после несколько передач, в которых была ясно заявлена и проявлена авторская позиция, мне стали звонить. Ничего особенного я не делала - просто ровным голосом - устами героев программы коротко и скупо мы рассказывали зрителю о том, как в разное время в разных застенках родная страна убивала своих граждан. И старались поточнее пояснить за какие преступления. Так впервые зритель узнал, что Синявский и Даньэль сели надолго за собственные рассказы, опубликованные на Западе, а Александр Сергеевич Есенин - провести годы в психушке с диагнозом «называет себя сыном Есенина».
Мне звонили разные люди - знакомые и незнакомые. Не всем можно было доверять. Но когда позвонила давняя приятельница Тамара Казав-ская, вопрос о доверии не возник - она была человеком с безупречной репутацией и ее рекомендации можно было слепо довериться. Тамара не вдавалась в подробности, а просто сказала, что есть подруга ее подруги, некто Марина. Которая долго молчала, а сейчас готова заговорить. Она посмотрела пару передач и автор внушает ей доверие. Помимо этого она больна и боится, что может унести тайну с собой. Тамара предложила мне приехать и познакомиться с Мариной.
Марина пришла не одна - с подругой Л., которой доверяла. С моей стороны была Тамара. Сидели в небольшой комнате с балконом в квартире Тамары. Муж с сыном в другой комнате занимались своими делами. Тамара шепотом напомнила в прихожей, что Марина больна, что с ней нужно аккуратно разговаривать, что в ее присутствиии нельзя ни пить, ни курить... Я кивала.Тамара проводила меня в комнату и представила Марине. Небольшого роста, хрупкая, изящная, изысканная в манере держаться, Марина не произвела впечатления больного человека. Она была скорее похожа на настороженного зверька, - с острыми чертами лица и блестящими угольными глазами. Мелкие серебрянные украшения - образок на шее, кольца тускло отливали простотой и веками. Как оказалось - не случайно: Марина была талантливым реставратором и в тот период составляла каталог оттенков голубого цвета в русской иконописи, тк именно по оттенку она бралась точнее всего датировать русскую икону.
Я - рослая, в джинсах и большой мужской рубахе навыпуск, уменьшила и без того небольшую комнату. Представилась и, увидев открытый балкон, тут же отправилась курить. Марина, ее подруга Лена и Тамара переглянулись. Мне было ясно, что Марина не заговорит, пока не поймет, кто перед ней, и я принялась рассказывать о том, чем занимаюсь сейчас, сегодня, что готовлю в эфир, что намереваюсь снять. Марины от удивления открыла пошире глаза и подалась вперед - настолько ей было интересно то, о чем я говорила. А я сыпала деталями. Наконец, Марина не выдержала и спросила, где я прячу пленки. Я ответила, что нигде. «Напрасно», - строго сказала Марина. И дальше коротко проговорила, что пленки нужно дублировать, прятать, сохранять, чтобы с ними ничего не случилось.
«Я готова соединить вас с людьми... Мы сохранили все тайники, где прятали «Архипелаг ГУЛАГ», - сказала она тихо.
Я поблагодарила и отказалась. Сейчас понимаю, что Марина была прозорлива. Настоящий конспиратор, она понимала, в какой стране живет, в отличие от меня - неофита в состоянии эйфории. Многие пленки мои пропали, и это не поправить.
Дальше все принялись жевать что-то деликатное, приготовленное Тамарой, и вспоминать, кто как и что прятал. Наконец, я спросила Марину, готова ли она поделиться со мной своей тайной, и она кивнула. Я предложила ей выйти на балкон, где я могу курить, если ей не мешает. Наши подруги с укором посмотрели на меня, но Марина поднялась и вышла за мной на балкон.
Коротко и кротко проговорила, что ее муж Андрей Кистяковский перевел неугодную режиму книгу, и их квартиру облучили. У мужа случился скоротечный рак, а власти запретили врачам лечить его. В муках молодой красивый мужчина вскоре скончался. Она пыталась рассказать об этом, но даже Владимир Максимов в эмигрантском журнале «Континент» дал ей возможность напечатать только крошечную заметку. Он опасался неприятностей. Марина подняла на меня глаза в которых был вопрос - возьмусь ли я за такое дело. Не мешкая, я сказала, что мы снимаем это немедленно. Что мне нужны имена врачей, названия клиник, даты - кто-где-когда и под каким предлогом отказал ее мужу в помощи. И желательно хоть одного свидетеля. Хотя бы косвенного. Марина кивнула и сказала, что есть прямой свидетель: подруга семьи, которая однажды поехала с ее мужем к врачу за компанию - настолько плохо он себя чувствовал, а Марина была в экспедиции...
Я изложила свой план действий - что предложу врачам ответить на вопрос, кто запретил им оказывать помощь этому больному, на что Марина горько улыбнулась, сочувствуя моей наивности, и аккуратно выразила недоверие к тому, что я хоть что-то найду. Я объяснила, что результат меня устраивает любой. Пусть откажут, но я честно скажу, что пыталась добыть официальную информацию, и попытки мои не увенчались успехом.
Марина поняла мой замысел, но при этом мягко дала знать, что съемку ее рассказа откладывать не следует, тк недуг ее не оставляет ей шанса на выздоровление. Я всмотрелась в ее лицо. Тонко сработанная богами, ни одна черточка ее лица не говорила о том, что ей пора перейти в мир иной. Я не знала, какие слова надлежит говорить в таких случаях, но за пару часов посиделки ощутила, что близкая подруга Марины вызывает у меня протест: она разговаривала с Мариной так, словно та уже лежала на смертном одре, а не стояла в джинсиках в обтяжку со мной на балконе. Времени раздумывать не было. Я спросила Марину, не мешает ли ей дым. Она ответила, что сама недавно курила. Я тихо - чтоб не слышали в комнате - склонилась к ней и спросила, если ей вправду жить осталось недолго, какой смысл отказываться от курения? И протянула ей пачку сигарет. Марина потрясенно посмотрела на меня, неожиданно рассмеялась, сказала, что, пожалуй, вы правы, и вытащила сигарету из пачки. Я щелкнула зажигалкой, и мы закурили вдвоем. Зоркая подруга Лена вскочила с криком «Марина, что вы делаете?»
Марина что-то ответила ей. Мы переглянулись, как заговорщики.
Я повторила погромче, что не понимаю, какой смысл ограничивать себя в чем бы то ни было, если завтра умирать, и предложила Марине выпить. Марина рассмеялась чуть громче и жестом велела наливать. Я налила ей бокал какого-то красного вина, что было на столе, и мы выпили. Наши подруги в ужасе смотрели на нас. Тамара понимала, что более Марину я не увижу: Лена об этом позаботится...
А Марина весело стреляла глазами, договариваясь со мной о встрече...
Скажу сразу, что спустя пару месяцев Марина согласилась на операцию, и живет после нее уже 20 с лишним лет. Дай ей Бог до ста. И мы с ней выпили потом еще много прекрасного вина за тот единственный год, когда я снимала, не покладая камеры.
Какое-то время я уточняла детали, делала звонки, прикидывала объекты, которые могут быть в кадре, и вскоре состоялась съемка. Мы снимали дома у Марины. Доснимали потом без нее, а в монтажную она приехала, когда была готова черновая сборка. Артем вышел со мной в ночи встречать Марину, когда она приехала к нам на Шаболовку. Маленькая, в белых джинсах и белой рубахе навыпуск, она вырасла перед ним на тропинке на фоне черных деревьев. Артем воскликнул "Какая вы красивая!" и не принял ее руку, протянутую для рукопожатия, а церемнно склонился к руке и поцеловал. Он уже прослушал на экране ее историю, которую Марина выбрала доверить нашей программе. А история была страшная.
Мы выбрали рассказать о ней, сидя в кабинете особняка, некогда принадлежавшего Лаврентию Берия. В кадре был Артем Боровик, который задумчиво оглядывал кабинет.
ЗДЕСЬ можно увидеть видео, а ниже - прочитать расшифровку
https://www.youtube.com/watch?v=3yhuEsnzWpU
Артем Боровик: -Чем дольше бродишь по коридорам, спальням и многочисленным кабинетам бериевского особняка, тем зримее встает перед глазами образ его бывшего владельца. А когда задумываешься не только над тем, что творилось внутри этого дома четыре десятка лет назад, но и над тем, что происходило вокруг него всего десять или даже пять лет назад, то образ Лаврентия начинает обретать плоть. И преимущественно в делах его верных последователей.
Вряд ли можно найти человека, который сможет рассказать об этом лучше, чем Марина Шемаханская-Кистяковская, вдова Андрея Кистяковского, который был последним распорядителем фонда Солженицына в Москве.
Трагически сложилась жизнь распорядителей фонда. Андрей Кистяковский - не исключение. Во враги советской системы он был зачислен лишь за то, что посмел перевести книгу Артура Кёстлера «Слепящая Тьма». Незадолго до смерти он с уверенностью писал, что читая ее по-русски, человек по крайней мере не рискует жизнью. Однако система очень скоро с фантастическим цинизмом опровергла эту наивную мысль.
Сегодня мы не стали называть всех имен врачей, что отказали Кистяковскому в лечении его смертельной болезни. Мы по-прежнему готовы предоставить им слово в нашем эфире. Но на сей день нас удостоили лишь формального ответа.
Марина Шемаханская-Кистяковская
- Мой муж Андрей Кистяковский был профессиональным переводчиком английской художественной литературы. Он был известным переводчиком. Он никогда не занимался политикой и не был функционирующим диссидентом. Естественно, что мировоззрение у него было соответствующее взглядам диссидентов. Но каким образом он вошел в эти круги? Через свое профессиональное дело. Он перевел книгу Артура Кёстлера «Слепящая тьма». Он считал это очень важным делом, потому что эта книга рассказывала о психологических причинах, - почему люди раскалывались на процессах, происходивших в 30-е годы. Опубликовать эту книгу здесь было невозможно, поэтому необходимо было переправить ее на Запад, чтобы там опубликовали, и уже в западной публикации она пришла в Россию, и здесь ее прочитали. А чтобы прочитали в России, Андрею казалось чрезвычайно важным.
Он попал в дом к Татьяне Сергеевне Ходорович. В то время она была распорядителем фонда помощи политзаключенным и их семьям, который существовал на общественные деньги и на деньги Солженицына , полученные от издания «Архипелага ГУЛАГ». Через них он надеялся переправить ее за границу. Так оно и получилось - книга вышла на Западе. Более того, он получил одобрение на ее издание от самого Кёстлера. Пришло от него письмо с благодарностью - относительно именно его перевода. Но по представлениям Андрея, невозможно было сохранять какие-то архивы, поэтому все письма уничтожались. И его письмо, к сожалению, тоже было уничтожено. И вот через эту рукопись он познакомился с семьей Ходоровичей.
Вскоре Татьяну Сергеевну вынудили уехать из России. Ей сказали, что или ее посадят, или чтобы она уезжала. Все друзья уговорили ее уехать. После нее распорядителем фонда - такая преемственность была непрерывной, - сделался ее родственник Сергей Ходорович, который стал большим другом Андрея.
Известна судьба каждого распорядителя - трагическая судьба. Или высылка из России, или посадка. И Сергея тоже посадили. Андрей начал ему помогать еще когда распорядителем был Сергей. И Сережа готовил его в свои преемники. После того как его посадили, Андрей вскорости объявил себя распорядителем, потому что по позиции Андрея он должен был заявить, что распорядитель теперь он. Потому что он считал это не политическим делом, а делом милосердия, которое могло совершаться только открыто.
После того как он заявил о себе в качестве распорядителя, начали развертываться, к сожалению, трагические события. Он заболел раком - меланомой.
В кадре - кинохроника - новое здание онкоцентра. Бравурный дикторский комментарий за кадром повествует: «Не жалеет государство средств ... на лечение. Только в 1980 году на здравоохранение и физическую культуру было отпущено свыше 14 млрд рублей. Вот одно из новых лечебных заведений Москвы - онкологический центр. Здесь работают около 4 тыс. специалистов. Возглавляет коллектив известный советский ученый академик Нахимов.»
Марина Шемаханская-Кистяковская:
- С этой меланомой Андрей попал на операцию в онкологический центр на Каширку. Операцию ему сделал доктор Карапетян. После операции я с ним встретилась. Он сказал, что операция прошла нормально, и после соответствующего лечения и выписки из больницы есть надежда как-то еще протянуть. Хотя известно, что меланома - это смертельная форма рака. Перед выпиской ко мне подошел врач из отделения общей онкологии и сказал, что ему нужно со мной поговорить. Для разговора он вывел меня на улицу. Он сказал, что в отделение приходили люди из КГБ, разговаривали с врачами, спрашивали, знают ли они, кого лечат, интересовались историей болезни. И после этого шли к начальству, то есть к академику Трапезникову, который был в это время зав. отделением, и к Блохину, директору онкоцентра. И после этого Андрея выписывают из больницы без лечения, хотя химиотерапия по всем медицинским показаниям ему необходима. И мне нужно найти возможность ее провести. Помочь в этом мне он не может.
Поверить во все происходящее было очень трудно. Андрея выписали. Карапетян перед выпиской мне сказал, что наблюдения врача не нужны и дальнейшее лечение тоже не нужно.
Я начала метаться в поисках возможности провести химиотерапию. Сначала пришла в онкоцентр, в ту поликлинику, через которую Андрей поступил в эту больницу. Попала в кабинет, в который он до операции ходил, и там был тот же доктор Карапетян. Увидев меня, он закричал на меня: «Я же вам сказал, чтобы вы не смели сюда приходить!»
Я вышла из кабинета. Стала искать возможности провести химиотерапию в каких-то других мед. учреждениях, но никуда история болезни передана не была. В районе об этом ничего не знали. Я стала искать, естественно, каких-то знакомых, которые помогли бы мне. И мне посоветовали обратиться к консультанту онкоцентра. Сказали, что это замечательный человек. Я пошла к нему. Отказ от лечения объяснила недоразумением, ничего не сказала про посещение КГБ. Консультант удивился, поразился, разохался, побежал к химиотерапевту и сказал, что лечение немедленно будет начато.
Мы вошли вместе в кабинет химиотерапевта Мусатова. Мне показалось, что это замечательный врач с добрыми проникновенными глазами. И действительно, он сразу начал проводить курс химиотерапии. Показал он его и главному специалисту по меланоме профессору Яворскому. Яворский разговаривал со мной и сказал, что это очень тяжелая болезнь, но проведя несколько курсов химиотерапии подтвердил, что как-то можно будет еще протянуть. Андрею провели два курса, после этого должны были сделать перерыв. И когда мы уходили, я не знала, насколько Мусатов посвящен в ситуацию. «А не получится ли то же самое, что уже было?» - спросила я. Он внимательно и вдумчиво на меня посмотрел, как мне показалось, с пониманием, и говорит: «Не беспокойтесь. Карта будет у меня.» С тем мы и ушли.
Потом положение здоровья Андрея осложнилось. У него появились боли в спине. Он пошел в районную поликлинику. Врач назначил ему массаж, но увидев шов через всю спину, спросил: «А это что такое?»
Он сказал, что была операция по удалению меланомы. В районной поликлинике об этом ничего не было известно. И тогда он попросил принести справку, подтверждающую возможность проведения массажа. Андрей пошел в онкоцентр - в поликлинику, и сразу попал в кабинет химиотерапевта. И в это время там был Яворский, который сказал, что хочет поговорить с женой. Я в это время была больна, и вместе с Андреем пошла наш большой друг Нина Петровна Лисовская.
Нина Петровна Лисовская:
- Он сказал: «Очень хорошо, что вы пришли. Мне нужно вам что-то сказать.» Пригласил меня сесть, но ни разу не взглянул на меня и говорил прерывающимся голосом и не очень связно. Он сказал мне буквально следующее: «Мы вас вызвали для того чтобы сказать, что мы больше не можем его лечить. Я к нему прекрасно отношусь. Мне он очень приятен и я бы очень хотел ему помочь.» Я спросила: «Что же, положение настолько бенадежно?» - «Нет-нет, совсем не то! Нам запретили его лечить.» И быстро добавил: «Но я вам не советую стараться узнать, кто запретил. И карточку его забрали.»
По дороге Андрей мне говорил, что когда он был последний раз на приеме, его карточку тщетно искали и так и не нашли. «Но карточку можно и возобновить, если за этим остановка», - сказала я. Профессор мне на это ответил: «Нет-нет, мы не можем его лечить.» А потом добавил: «Если бы вы знали, как они на меня кричали и как угрожали мне!»
Пока я шла по коридору, я подумала, что передать Андрею этот разговор мне будет легче, чем какой-либо диагноз. Что касается нападок вот этой таинственной организации, которую все тогда боялись называть по имени (КГБ), к преследованиям этим Андрей уже несколько притерпелся. У него был уже опыт и он бы не стал остро реагировать на новые проявления активности КГБ. Но когда я ему сказала, мы шли уже к выходу по коридору, он остановился и сказал: «Давайте немножко посидим...» Все-таки это его очень взволновало.
Марина Шемаханская-Кистяковская:
- Андрей знал, какая у него была болезнь. Была с ним договоренность, что я ему все скажу. С тем она и ушла. Болезнь развивалась, появились метастазы меланомы и рак желудка, независимый от меланомы. Я обратилась в институт Герцена. Здесь помогала уже судьба. Нас сразу приняли и положили Андрея в больницу. Я решила посоветоваться с Мусатовым, который проводил химиотерапию и знал его состояние. Я хотела ему сказать, что появились метастазы, и спросить, не нужно ли снова провести химиотерапию. Я пришла к нему и он меня сразу узнал. Я его спросила: «Не могли бы вы посоветовать, что сейчас делать? Появились метастазы.» Он ответил: «Я вам ничего не могу сказать, я должен посоветоваться.»
Он не предложил посмотреть больного, но сказал, что ему нужно посоветоваться. Мне стало понятно, с кем посоветоваться. Я боялась, что его разговор с этими людьми наведет на след Андрея в институте Герцена, и повторится та же самая история. Хотя я не уверена, что она не повторилась. У меня есть к этому некоторые основания.
Я вышла из кабинета. Потом меня обуял страх, что опять может произойти катастрофа. Я вернулась и попросила: «Я прошу вас ни с кем не советоваться. Считайте, что я к вам не приходила». Он ответил: «Хорошо.»
С тем я и ушла. Андрею сделали операцию в институте Герцена и через год после операции он скончался. В «Континенте» это опубликовали в 1989 году. Я сделала еще несколько попыток опубликовать именно здесь, потому что все эти люди остались на своих местах, и вся история осталась скрытой, хотя она не единичная. Я уверена, что таких историй было много, и поэтому врачи так легко пошли на это.
Я теперь просто за вас боюсь.
+
В порядке справки.
Андрей Кистяковский /1936 - 1987/ - из старинного дворянского рода. Праправнук Александра Фёдоровича Кистяковского. Многие члены семьи в 1930-е годы репрессированы. Аресту подвергался отец А. Ю. Кистяковский, который в начале Великой Отечественной войны преподавал в Московском военно-инженерном училище, полковник- инженер, заведовал кафедрой спортивных сооружений в МИСИ.
Андрей ушел из школы в восьмом классе, работал, служил в армии. Был близок к художникам Лианозовской школы, кругу Арк. Штейнберга. Посещал переводческий семинар М. Лорие. В 1971 году окончил романо-германское отделение филологического факультета МГУ.
Начал публиковать переводы ещё студентом в 1967. Переводил с английского языка стихи и прозу. Среди переводческих работ выделяются роман А. Кёстлера «Слепящая тьма», роман Толкиена "Хранители" - в соавторстве с Вл. Муравьёвым, поэтический цикл Э. Паунда «Поднебесная», роман Дж. Хеллера «Поправка-22» (известен как «Уловка-22»), фольклорно-фантастические повести Амоса Тутуолы. А так же переводы Уильяма Фолкнера, Фланнери О‘Коннор, Воле Шойинки, и др.
В конце жизни начал писать, но не успел завершить, роман «Через год, если всё будет хорошо», который - по замыслу - повторял ход его собственной жизни.
С 1978 участвовал в работе созданного Солженицыным Фонда помощи политическим заключенным. Подвергался обыскам, допросам, избиению. Умер от рака. Похоронен на Долгопрудненском кладбище под Москвой.