Волчица и Ветер с моря
Я уже и думать забыла про всякие свои посты в темах о доске Колчака, а тут давеча перелогинивалась с датского айпишника и как пошли уведомления. Там люди натурально празднуют победу над доской, передают по кругу чарки, хвалят друг друга за героизм (!) и огневую поддержку, выражают уверенность в победах над прошлыми и будущими досками. И мне такие пишут - ну что, белогвардейская прош....вка, типа, смотри, наш суд признал твоего колчака предателем. Не поленились сходить по всем тредам за пол-года и отписаться, что я, де, пристрастна, и вообще - пора мне нахуй в эмиграцию, чтобы там свои чуждые песни пейсать про Версальский дворец.
Эти борцы с досками, они, я смотрю, не ленивые, как и их европейские коллеги из юкрейниан, те тоже все с чугунками борятся, да с досками, пока страна-недоразумение по гривне утекает, куда надо. Закурила папироску, лампасы отряхнула да и думаю - вот бы эту энергию да в мирных целях использовать. Но, блин, им такой сладкий decoy намазали, что они взяли след и теперь не оторвать. Так борзые собаки бегут круг за кругом за тряпочным зайцем, а кто первый прибежит, ту сяву украшают попонкой и даже гладят. И даже дают право на внеочередное спаривание.
Ладно, как говорил Казанова, имеем то, что имеем. Плюнула я на все это слюной и пошла дальше писать свои чуждые уху простого гражданина сказки. Ну а что, это я умею.
[Читать много букав]
Ветер с моря. Сказка для случайных детей московских отаку.
I.
Швартовка.
Я никогда не любила крутых перемен в жизни, пусть даже и в угоду мечтам. Я всегда мечтала о море, но жила в горах или в зонах рискованного земледелия, где мои таланты могли быть в полной мере раскрыты и оценены. Тщеславие, если хотите. Ну кто может оценить по достоинству работу покровительницы урожаев и всяких колосьев там, где все и так растет и даже дает два урожая в год, как та же клубника? Никто. Ну, других причин жить в неблагодарных широтах, когда есть Крым, я не вижу. Разве что деньги… но человек, не обделенный талантами, вроде меня, везде найдет себе кусочек хлеба с салом (не люблю масло). И тем не менее, там, в южных широтах, я лишь отдыхаю и занимаюсь профилактикой артритов, чтобы потом снова смотреть, как из парной пашни поднимаются ростки будущего урожая, где нибудь в ростовских или сасовских полях. Туда я езжу за сказкой, чтобы, вернувшись в родные колхозы, грезить ею в любую свободную минуту, ведь и мой век кажется мне коротким, я вошла во вкус!
В грозовой, шелестящий валами и ветром, феодосийский вечер я принимала воздушные ванны у края одного из пирсов в дальней части набережной. Ветер обдавал меня водяной пылью, море ломало бетон мощными ударами и все это вместе давало отличный вечерний концерт. На набережной беззвучно гнулись акации и флаги - днем был какой-то праздник.
Когда она вышла из воды, я не заметила. Но рядом с пятном света одного из фонарей в полосе наката, когда очередной вал отступил, я увидела ее. Она могла выйти только из моря. Мокрая, в матроске и плиссированной юбке чуть ниже колен, она стояла спиной к воде и смотрела на свет фонаря. В волосах ее, довольно длинных и темных, вплелись ленты ламинарии.
Ветер закидывал волосы ей в лицо и когда она отвела их руками, я заметила массивные, если не сказать огромные, браслеты на ее запястьях. На боку у девушки висела объемная сумка с торчащими из нее то ли чертежными тубусами, то ли каким-то спортивным инвентарем, а за спиной, кажется, на ремне - то ли удочка, то ли антенна… черте что. Редкие прохожие, давно привыкшие к сумасбродству туристов, шли мимо быстрым шагом людей у которых еще масса дел. Вот-вот обещал начаться добротный ливень. Я никуда не спешила и потому, предчувствуя развлечение, отличное от стряхивания с себя прилипчивого внимания местной шпаны, я пошла к лесенке, ведущей на пляж.
Тем временем вышедшая из моря спортсменка сделала пару шагов, увязая в гальке и медленно опустилась на колени. Как она вообще одолела шторм четыре балла в одежде, с такими браслетами и сумкой, для меня было интригующей загадкой. С десяти шагов, перекрывая шум воды и ветра, я окликнула ее.
- Эй, с вами все в порядке!?
В секунду незнакомка оказалась на ногах, развернулась всем корпусом ко мне и приняла оригинальную спортивную стойку, чуть согнув левую ногу в колене, а правую отведя назад и уперев в землю, как для толчка делают конькобежцы на льду. То, что я приняла за чертежные тубусы в сумке на ее левом плече, шевельнулось и уставилось в мою сторону. Искорки влаги заиграли в свете фонаря на знакомых мне витках ствольной нарезки.
- Бойкая, это ты? - ветер и волосы мешали ей рассмотреть меня, но три орудийных ствола из темноты за ее боком смотрели точно в центр меня. Секунда и они приняли разное возвышение для каскадного накрытия.
- Включи бортовые огни! Назовись! - голос ее, немного нервный и оттого звенящий медью, заставил меня попятиться. Из уважения к калибрам, привитого мне моей службой, я даже подняла одну руку и помахала ей.
- У меня нет бортовых огней… простите. Но все нормально, я и не вооружена…
На левом плече странного создания, выкинутого штормовым морем, вспыхнул огонек и луч поискового фонаря ударил мне в глаза. Потом он заморгал и погас. Так всегда бывает, когда нужен свет.
- Черт возьми… кто ты еще такая? И где эта недотепа Бойкая? - девушка оглядела из-под руки меня и пляж, перевела взгляд на пирсы, потом на набережную. Накатившая на берег волна лизнула наши ноги длинным мокрым языком.
- Я тут… этта.. Отдыхаю, в общем. А ты-то кто?
- Ты слепая что ли? Я линкор “Парижская коммуна” и где-то тут должна быть эсминец “Бойкая” из моего сопровождения, но как всегда в шторм, она теряется… А кстати, чего светомаскировку-то не соблюдаете? Жить надоело, что ли?
- То есть, “жить надоело”, это как?
- Блин, напоролась на убогую… Как, как… Да вот так, прилетят “хейнкели” и “штуки” и сравняют ваш балаган с землей. Кто комендант порта? Придурок…
- Спроси, чего полегче… Откуда я знаю? Я три дня, как прилетела.
- Тааак… Прилетела она, три дня назад. - девушка что-то считала в уме, морща лоб. Я воспользовалась ее замешательством и подошла на пару шагов. Любопытство брало верх. Стволы орудий нехотя и плавно переместили точку прицеливания.
- Так, ясно, ясно… Что нихрена не ясно. Это же Новороссийск?
- Нет. Это город-герой Феодосия, здрасьте, приплыли. А вон там музей Айвазовского. А вооон там…
- Ты мне зубы-то не заговаривай. Город-герой… Как, еще раз?!
- Город. Герой. Феодосия. - отчеканила я.
- Какой герой, сейчас январь 1942 года, до героев еще, как до Берлина на карачках…
- Сейчас вообще-то август 2014 года.
Это ее подкосило. Она опустила руки и локтем толкнула орудийную башню на боку, та поникла стволами и отъехала за спину. Опустилась на гальку, скрестив ноги, юбка задралась и повисла краями на острых ее коленях, разведенных в стороны. Подперла рукой с браслетом (теперь я увидела, что это тоже орудийная башенка, только меньшего калибра.) щеку и уставилась в пространство.
- Это что, такой оригинальный косплей? Типа, девушка-линкор…
- Чеегооо? Вот сейчас как дам залп, узнаешь, что это такое!
- Ладно, не надо залпов. Пошли отсюда, если ты, конечно, обратно в Новороссийск сейчас не собралась.
- Угу. Скажи еще - обратно в 1942 год, да? Не могу я идти во всем этом… - она обвела орудия и мачту за спиной кивком головы.
- Да и есть хочется, если честно. Знаешь, сколько эти турбины жрут?
Я подошла к ней вплотную и сняла плеть ламинарии с её склоненной головы. Сколько “эти турбины жрут”, я не знала, но есть мне тоже хотелось. Скинула рюкзак и достала из спинного кармана махровое полотенце, бросила ей на руки.
- Вытирайся, а я пока ремешки тебе расстегну. Меня зовут Волчица, кстати.
- Коммуна. Парижская.
- Тогда я Волчица Крымская.
- Снимай уже, хватит болтать, а то заночуем тут, в городе-герое Феодосии. - пробурчала под нос линкор, расстегивая ремешки маленьких башенок на запястьях. На месте ремешков на коже ее рук оставались красные растертые полосы.
Я обошла ее кругом и сзади обнаружила что-то типа портупеи с хитрой системой замочков, растяжек, ремешков, тросиков и цепочек. Тонкая, однако, работа. За двадцать минут кое-как управилась. Свет фонаря уже ощутимо колебался на окрепшем ветру, кидаясь тенями в разные стороны. Линкор потянулась, длинно, с хрустом, встала на одно колено и стала снимать обувь - стальные тяжелые туфельки с каблуками, на которых были красные гребные винты и перья рулей. Пояс с башнями главного калибра уже лежал на земле и вокруг него водоворотами крутился накат.
- А ты что такая мелкая? Ну, то есть я хочу сказать - ты как-то мелковата для линкора…
- Все сказала? - огрызнулась девушка беззлобно, щуря на меня карие, теплые глаза. - вообще-то в 1942 году я была нормальным кораблем, без вот этого всего… косплея, как ты выразилась. Что и как тут у вас, мне и невдомек. Мы есть идем?
Она упихивала снятое с себя железо в объемистый баул, поднять который у меня лично не получилось. Но, закончив сборы, она легко повесила его на плечо.
По ступенькам мы поднялись на набережную. Парижская Коммуна неоднозначно посмотрела на зеленые акации и платаны с шариками плодов. Это точно не январь, сказала она со вздохом. Из прибрежных пансионатов доносилась музыка, где-то неловко пели караоке. Она прислушалась. И да, это, конечно, не сорок второй год. Тряхнув головой, она сравняла шаг с моим и упрямо уставилась в плитки тротуара.
- Мне надо найти Бойкую и вернуться. Нас там ждут.
- Сперва поедим, потом организуем поиски. Как она хоть выглядит-то, эта Бойкая?
- Нууу… - Парижская Коммуна оглядела себя, вытянула перед собой руки, покрутила ладонями.
- Хрен теперь её знает, как она выглядит. Наверное, как и я, девчонкой стала, только она помельче должна быть. А так она обычный эсминец седьмого проекта, заложена в 36 году. Она довольно шустрая, но без командира в голове, постоянно проблемы с ней. Храбрая слишком…
- Как и все эсминцы, наверное?
- Так ты разбираешься в кораблях?
- Не особо, если честно. Читала про вас всякое. Книжки там, википедию.
- Вики… что?
- Энциклопедию. Большую Советскую.
- Ааа, это уже понятнее. Ну что, еда уже скоро? А то так недолго и шкоты протянуть.
- Да мы пришли уже, заходи.
Мы вошли в полутемный бар гостиницы “Яцек”, мягкие кресла, крошечные светильники и панно английских мастеров на стенах. Бармен кивнул на ряд свободных столиков и кликнул официантку.
- Ты что обычно ешь, ну, то есть ела там, в январе 1942 года? Пайки? Тушенку?
Парижская Коммуна подбоченилась и посмотрела на меня свысока, через плечо.
- Я хоть и выгляжу простушкой, но все же боевой корабль. Так что прояви толику уважения. Какая тушенка? Мазут. Черный, ароматный, густой! И много! Ммм! Она мечтательно закатила глаза.
- Тут таких разносолов нет, увы. Щи да каша - пища наша. Короче, будешь то же, что и я, договорились?
- Я готова съесть и водоросли, так голодна…
Я заказала две солянки, большую пиццу наполи, пару греческих салатов и известный на весь город венский штрудель с кофе. Официантка ушла и мы остались один на один.
- Получается, что у меня тоже вроде как увольнительная... - сказала Коммуна, разглаживая на коленях ладонями мое полотенце.
- А что… я все равно должна была идти в ремонт после этой операции, стволы под замену, элеваторы, еще всякая мелочь. А вот Бойкой влетит за то, что… Видишь, прости, не могу о ней не думать!
Парижская Коммуна повернулась к двусветному окну, за которым уже начался плотный вечер и ливень.
- Мы сидим тут в тепле, а она, маленькая, беззащитная, мерзнет где-то…
Но тут принесли солянку и линкор переключилась на еду. Зажав в кулаке ложку, она голодным зверем набросилась на тарелку с супом.
II.
Вечер на рейде.
От нашего ужина мне достался ломтик пиццы, кофе и треть штруделя. Зато Парижская Коммуна наелась до отвала. И как в такую стройняшку поместилось? Но, видимо, были скрытые резервы. Если она будет столько есть и дальше, мне придется затянуть пояса… бюджет отпуска был рассчитан на меня одну. Но я должна была признать, что с ней было необычно, не скучно и даже в чем-то приятно. Ее прямота доставляла. А характер, бесшабашный и дикий, нравился мне все больше. Посмотрим. Может, утром она исчезнет так же внезапно, как и появилась тут.
Милицейский патруль 4 участка курортной зоны “Айвазовская” около полуночи наткнулся в районе нефтебазы на девочку лет пятнадцати со старым армейским сидором за плечами, одетую в матроску, темно-синие школьный передник и юбку. На груди девочки алел пионерский галстук, а на мокрых грязных, когда-то соломенного цвета, волосах была приколота черная флотская пилотка с “крабом”, типа тех, что в изобилии продают с лотков туристам на набережных от Керчи до Севастополя. Девочка шла босая по шпалам подъездных путей Айвазовской к нефтехранилищам. Прямо на охраняемый периметр. Патрульный, сержант Стеценко при попытке задержать девочку получил перелом трех ребер, ключицы и правого запястья. Водитель, прапорщик Кравцов - сложный перелом бедра, многочисленные ушибы (падение в штабель упаковочных поддонов, после 15 метрового перелета). Старший патруля, капитан Куцевич, изготовился применить табельное оружие, но не смог выстрелить в ребенка, раскидавшего его сослуживцев. Девочка резво скрылась в ночи, ругая милиционеров “фашистами недобитыми” и “глубиными чертями”. Примерно через час с небольшим сотрудники частного охранного предприятия сообщили о плотном задымлении территории восьмого резервуара. Следов пожара обнаружить не удалось, однако из пробоины в двойной, взрывозащищенной стене нефтяного танка началась утечка. Ее, впрочем, быстро ликвидировали. Видеонаблюдение в районе инцидента вроде как отметило смутные очертания нарушителя, но детали скрыл дым. А вот камера на противоположном выходе дала четкую картинку - девочка в матросской рубахе и школьной юбке с фартуком, при пионерском галстуке, в пилотке и с вещмешком, бодрым шагом покидает нефтебазу, пинком выгнув наружу откатные решетчатые ворота кпп.
Мы ехали в моей машине в Песочное, на ночевку, когда по местному радио передали сообщение о девочке, раскидавшей милицейский патруль на Айвазовской.
- Ну, что я тебе говорила… совсем без компАса эта Бойкая! Смотри, чего учудила, родную милицию месит. - с оттенком гордости произнесла Парижская Коммуна, рукой показывая мне разворачиваться обратно в Фео.
- Где мы ее сейчас будем искать, в ночном городе-то?
- У меня радар есть, плохонький, правда, но если будем рядом, я ее увижу. К тому же она налопалась до отвала и сейчас, скорее всего, найдет местечко тихое и будет спать до утра. Я бы тооооже поспала часов тридцать…
Бойкая отошла от места свой диверсии на три километра, до пляжа пансионата “Жемчужина”, где забралась в сарайчик с каяками и уснула на куче кранцев и старых спасжилетов. Она не проснулась, когда Коммуна на руках перенесла ее в машину. В Песочном, осоловело глядя на романцовский дворец, Бойкая вздохнула и покорно заняла кровать у окна, сонно промурлыкав “До завтречка”. То, что нам с Парижской Коммуной пришлось спать на одной кровати, ее совсем не беспокоило. Дитя войны, они там и плотнее спали…
III
Увольнительный.
Утром выяснилось, что Бойкая спит в ногах нашей массивной кровати поперек нас, притащив еще и свое одеяло. Ни ранние сельские петухи, ни степные вороны со своим гортанным сопрано не смогли разбудить измученные ночными маневрами корабли. Время текло к полудню, звуки села постепенно затихали в предобеденной сиесте.
Пришлось вставать первой, но это и определенные преференции. Весь санузел в твоем полном распоряжении, как и нагретая солнцем вода в душе. Поставила на плиту полный трехлитровый чайник с копчеными боками и пошла плескаться. Через десять минут легкая деревянная дверка душевой, пынькнув вырванным с мясом крючком из сотого гвоздика, распахнулась, и в проеме оказалась Парижская Коммуна, с прической на одну сторону, отлежанным взглядом и в моей футболке, которая была ей едва до пупка.
- Извини, думала, не заперто… - она виновато посмотрела на лежащий на кафеле крючок и пожала плечами.
- Теперь точно не заперто…
- Да ладно, чего я там не видела-то… - линкор тем не менее деловито заглянула ко мне за занавеску и удовлетворенно угукнула.
На кухне с грохотом что то обрушилось, звякнуло стекло, потом металл, хлопнула дверца допотопной “Бирюсинки” с олимпийскими кольцами на эмблеме. Надо заметить, что холодильники в Крыму живут и работают, как “Победы” и “Бьюики” на Кубе. Долго. Парижская Коммуна выглянула в кухню, плавным жестом схватила за хивок Бойкую в холщовых спальных бриджиках и втянула ее в душевую. Вынув изо рта эсминца ломоть серого хлеба с маслом, густо посыпанный сахарным песком, она поставила ее к раковине и включила воду.
- Сперва ют помой, потом будешь лопать, сколько раз говорить! - Парижская Коммуна устроилась верхом на бельевой корзине, жуя хлеб и расчесывая свои просоленные волосы моим гребнем. Мыться Бойкая не любила, что такое зубная паста, оба корабля и понятия не имели. Жидкое мыло из дозатора тоже было проблемой. В пять минут в душевой возник правильный четкий бедлам с визгами, паром и голыми телами. Сперва мы поймали и в четыре руки выстирали Бойкую и ее бриджики. Замотали в полотенце и выгнали в комнату. Потом мне пришлось мыть голову Парижской Коммуне, которая охала и причитала, глядя на мой походный несессер с разными пенками, тониками, шампунями и масками для волос. Строила из себя деревенскую простушку и всяко забавлялась. Я тоже забавлялась, выдирая ей колтуны и исподволь разглядывая. Сложена она была недурно, гармонично, но не модельно. Длинные ноги, но чуть полноваты икры. Талия есть, но не сильно уже размаха довольно накачанных плечей. Руки, предплечья и запястья покрывали шрамы от заделанных входных отверстий и рваных ран, видимо, она любила и умела работать руками. На левом боку, выходя из-под лопатки, тянулся к плоскому животу длинный грубый рубец.
- Наскочила на рифы в Ирбенском проливе, было дело… - она заметила, что моя рука прошла по шву - ты мой, мой, не отвлекайся, так хорошоооо!
Пока она отжимала волосы, склонясь на правую сторону, я закончила свой туалет
Выяснилось, что у нас одно полотенце на двоих и то маленькое, для рук.
- Бойкая, тащи сюда полотенце! - крикнула Коммуна в дверь, но никто не отозвался. Она пожала плечами и, уложив расчесанные волосы так, чтобы прикрыть грудь, смело вышла из душевой. Я и сама так делаю иногда, не сидеть же тут до темна… Никто нас не увидел, а Бойкая, разомлев после купания, мирно сопела в старом кресле у стены, забравшись в него с ногами и свернувшись калачиком. Парижская Коммуна с удовольствием завалилась на кровать поверх одеял и закинула ногу на ногу, нюхая прядь своих свежевымытых волос.
- Приятный аромат, мммм… Ты умеешь выбирать… - она помолчала, следя, как я расчесываюсь.
- Слушай, мне надеть нечего, пока я форменку не постираю, а сейчас таааак ленивооо! Одолжи мне что-нибудь из своего гардероба на время, я верну, клянусь.
- И мне, и мне! - вскинулась в кресле Бойкая, помытая и румяная. Это тоже было забавно, одевать их, клянусь хвостом. Я поставила на кровать свой штурмовой рюкзак, развязала горловину и стала выгружать одежду. Парижская Коммуна уселась рядом по-турецки и ловко выхватила из стопки пакет с моим нижним бельем, заглянув внутрь. Вскинула брови. Покраснела. Свернула пакет и сунула себе под коленку, закатив глаза. Справа от меня пролезла голова Бойкой, защекотав меня мокрыми тонкими волосами и через секунду эсминец, радостно вереща, вытянул из стопки на свет хеликоновскую флиску, “патриот” с капюшоном, цвета выгоревшей на солнце тарханкутской степи. Мокрое полотенце полетело прочь, а Бойкая юркнула в куртку, не расстегивая молнию. Патриот был ей до колен, рукава длинны, но она наотрез отказалась вылезать, кружась по комнате, как мультяшное приведение. Я научила ее пользоваться молниями и она просунула руки в вентиляционные прорези подмышками. Все прочее было ей уже не интересно, а только она сама, и все кончилось тем, что она в порыве вращения захватила противомоскитную штору, замоталась в нее и получила сорванной гардиной между ушей. Почесывая лоб, Бойкая заметила, что есть теперь охота даже сильнее, чем до мытья.
Парижская Коммуна посмотрела на нее через мои кружевные трусики и сказала - объедать мы тут никого не станем, сейчас поешь хлебца и бегом на рыбалку! Бойкая показала ей язык и подбежала к своему сидору и стала, громыхая, раскладывать вокруг себя свои снасти. Маленькие орудийные башенки на браслетах, мотки лееров, тубусы торпедных аппаратов, сигнальные флажки, коробочку с зенитными автоматами, банки дымовых шашек, два красных глянцевых паравана.
- Уффф… Да где же… блин.. неужели, забыла… вот незадача..
Наконец, с самого дна она извлекла дощатую решетку с закрепленными на ней черными цилиндрами.
- Вот они, не забыла! Глубинночки мои, ненаглядные. Хе-хе! Одну бултых и скумбрии у нас будет сто кило!
Довольная Бойкая отцепила две глубинных бомбы от поддона и сунула по одной в передние карманы “патриота”. Грудь у нее из нулевого размера сразу стала третьим.
- На место положи. - строго сказала одевшая мою потертую немецкую рубаху Парижская Коммуна. Но, увидев, что Бойкая готовится заплакать, она смягчилась и подошла к ней. Присела на корточки и погладила Бойкую по голове, как медвежонка, ероша пальцами волосы.
- Ну куда нам сто килограмм скумбрии, ну правда же… Нам бы десяток рыб и хватит на сегодня. Еще накидаешься этих глубинок, не переживай. Еще надоест. Ну, давай их сюда, давай…
Бойкая, обиженно выпятив нижнюю губку, нехотя отдала ей свои “глубинночки”.
- Прицепи параваны и пройдись сеткой пару раз вдоль пляжей, всяко выловишь нам на обед, хорошо?
- Хорошо, есть!
- Вот так мне нравится больше, Бойкая. Ну, беги скорее.
Пока эсминец складывала тросы, параваны, сетку и ходовые тапки в пляжную сумку, Парижская Коммуна сходила на кухню и сделала ей два бутерброда со сливовым джемом. Увидев, как Бойкая цепляет на левую руку браслет с орудийной башенкой, Коммуна опять нахмурилась, но эсминец деловито сказала - я тебе не какой-то сейнер, а боевой корабль, смирись. В моих солнечных очках, куртке и с сумкой Бойкая выглядела почти как нормальная девочка. Только башенка и параваны… но кто сейчас знает это слово?
Жуя бутерброд, Бойкая пошла курсом на море, а Парижская Коммуна раскрыла пакет с бельем и стала красоваться перед зеркалом, прикладывая то одно, то другое. Я не мешала ей, где-то глубоко внутри понимая, что если то, что я вижу правда, то этим заблудшим душам в кой-то веки выпал светлый день без крови и пороха, и надо быть последней сволочью, чтобы это все обломать.
- А знаешь что? - сказала Коммуна, стоя в проеме двери уже в моей черной шелковой ночнушке с вырезами и строгими кружевами - я всегда считала вашу береговую жизнь немного скучной и пресной, полагая, что настоящая жизнь кипит лишь в море, среди ритма волн, свиста ветра в оснастке и четкого темпа орудийных раскатов. По сути, я и не знала иной жизни, однажды сойдя со стапелей в воду моря. Просто проходя вблизи берегов я всегда смотрела на вас, своих создателей, думая о том, что вы, наверное, достали из глубин своих душ все самое красивое и лучшее, чтобы построить меня, свой боевой корабль. Вы соединяли свои судьбы с моей и я считала это за честь, считаю так и сейчас. Вот ты, к примеру. Что стоило тебе пройти мимо или сдать меня, куда у вас тут положено… но не сдала же? Не сдала. Накормила. Впустила в свой дом...
- Я видела существа и более странные, поверь. - я поставила чашку с кофе на подоконник и устроилась поудобнее на полу у стены, наблюдая за ней.
- К тому же было бы высшей неблагодарностью пройти мимо такого… такой…, в общем, ты столько сделала для нашего теперешнего времени, что ужин в баре и койка в деревне это мизер.
- Ты что, серьезно веришь, что я линкор Парижская Коммуна из 1942 года? Ты точно сумасшедшая…
- Может быть. - я достала из кармана кисет и трубку, в раздумии ковыряя мизинцем в чашке из красной вишни.
- Со мной происходило довольно странных вещей за всю мою жизнь. Так что то, что передо мной сейчас стоит якобы живое воплощение стального боевого корабля, почти раздетое, это как конфетка в еще один праздничный день. Я не собираюсь от этого бежать или отказываться, хоть бы это и было признаком сумасшествия. Как ты верно заметила, наша береговая жизнь скучновата и полна штамповки. То, что я подобрала вас, внесет в мой отпуск разнообразие. Обычно я не жалуюсь тут на скуку, но две воображаемые подруги это еще веселее...
- Я тебя укушу сейчас за шею и это будет самая всамделешная гематомка!
- Может, подождешь, пока я докурю?
- Но ты же еще не начала… - линкор сварливо поджала губы и прищурилась.
- Поспешишь - людей насмешишь.
- Но я-то не человек, мне можно.
Целоваться она не умела, пришлось дать ей пару уроков. Схватывает налету, да.
продолжение ну я не знаю )
Эти борцы с досками, они, я смотрю, не ленивые, как и их европейские коллеги из юкрейниан, те тоже все с чугунками борятся, да с досками, пока страна-недоразумение по гривне утекает, куда надо. Закурила папироску, лампасы отряхнула да и думаю - вот бы эту энергию да в мирных целях использовать. Но, блин, им такой сладкий decoy намазали, что они взяли след и теперь не оторвать. Так борзые собаки бегут круг за кругом за тряпочным зайцем, а кто первый прибежит, ту сяву украшают попонкой и даже гладят. И даже дают право на внеочередное спаривание.
Ладно, как говорил Казанова, имеем то, что имеем. Плюнула я на все это слюной и пошла дальше писать свои чуждые уху простого гражданина сказки. Ну а что, это я умею.
[Читать много букав]
Ветер с моря. Сказка для случайных детей московских отаку.
I.
Швартовка.
Я никогда не любила крутых перемен в жизни, пусть даже и в угоду мечтам. Я всегда мечтала о море, но жила в горах или в зонах рискованного земледелия, где мои таланты могли быть в полной мере раскрыты и оценены. Тщеславие, если хотите. Ну кто может оценить по достоинству работу покровительницы урожаев и всяких колосьев там, где все и так растет и даже дает два урожая в год, как та же клубника? Никто. Ну, других причин жить в неблагодарных широтах, когда есть Крым, я не вижу. Разве что деньги… но человек, не обделенный талантами, вроде меня, везде найдет себе кусочек хлеба с салом (не люблю масло). И тем не менее, там, в южных широтах, я лишь отдыхаю и занимаюсь профилактикой артритов, чтобы потом снова смотреть, как из парной пашни поднимаются ростки будущего урожая, где нибудь в ростовских или сасовских полях. Туда я езжу за сказкой, чтобы, вернувшись в родные колхозы, грезить ею в любую свободную минуту, ведь и мой век кажется мне коротким, я вошла во вкус!
В грозовой, шелестящий валами и ветром, феодосийский вечер я принимала воздушные ванны у края одного из пирсов в дальней части набережной. Ветер обдавал меня водяной пылью, море ломало бетон мощными ударами и все это вместе давало отличный вечерний концерт. На набережной беззвучно гнулись акации и флаги - днем был какой-то праздник.
Когда она вышла из воды, я не заметила. Но рядом с пятном света одного из фонарей в полосе наката, когда очередной вал отступил, я увидела ее. Она могла выйти только из моря. Мокрая, в матроске и плиссированной юбке чуть ниже колен, она стояла спиной к воде и смотрела на свет фонаря. В волосах ее, довольно длинных и темных, вплелись ленты ламинарии.
Ветер закидывал волосы ей в лицо и когда она отвела их руками, я заметила массивные, если не сказать огромные, браслеты на ее запястьях. На боку у девушки висела объемная сумка с торчащими из нее то ли чертежными тубусами, то ли каким-то спортивным инвентарем, а за спиной, кажется, на ремне - то ли удочка, то ли антенна… черте что. Редкие прохожие, давно привыкшие к сумасбродству туристов, шли мимо быстрым шагом людей у которых еще масса дел. Вот-вот обещал начаться добротный ливень. Я никуда не спешила и потому, предчувствуя развлечение, отличное от стряхивания с себя прилипчивого внимания местной шпаны, я пошла к лесенке, ведущей на пляж.
Тем временем вышедшая из моря спортсменка сделала пару шагов, увязая в гальке и медленно опустилась на колени. Как она вообще одолела шторм четыре балла в одежде, с такими браслетами и сумкой, для меня было интригующей загадкой. С десяти шагов, перекрывая шум воды и ветра, я окликнула ее.
- Эй, с вами все в порядке!?
В секунду незнакомка оказалась на ногах, развернулась всем корпусом ко мне и приняла оригинальную спортивную стойку, чуть согнув левую ногу в колене, а правую отведя назад и уперев в землю, как для толчка делают конькобежцы на льду. То, что я приняла за чертежные тубусы в сумке на ее левом плече, шевельнулось и уставилось в мою сторону. Искорки влаги заиграли в свете фонаря на знакомых мне витках ствольной нарезки.
- Бойкая, это ты? - ветер и волосы мешали ей рассмотреть меня, но три орудийных ствола из темноты за ее боком смотрели точно в центр меня. Секунда и они приняли разное возвышение для каскадного накрытия.
- Включи бортовые огни! Назовись! - голос ее, немного нервный и оттого звенящий медью, заставил меня попятиться. Из уважения к калибрам, привитого мне моей службой, я даже подняла одну руку и помахала ей.
- У меня нет бортовых огней… простите. Но все нормально, я и не вооружена…
На левом плече странного создания, выкинутого штормовым морем, вспыхнул огонек и луч поискового фонаря ударил мне в глаза. Потом он заморгал и погас. Так всегда бывает, когда нужен свет.
- Черт возьми… кто ты еще такая? И где эта недотепа Бойкая? - девушка оглядела из-под руки меня и пляж, перевела взгляд на пирсы, потом на набережную. Накатившая на берег волна лизнула наши ноги длинным мокрым языком.
- Я тут… этта.. Отдыхаю, в общем. А ты-то кто?
- Ты слепая что ли? Я линкор “Парижская коммуна” и где-то тут должна быть эсминец “Бойкая” из моего сопровождения, но как всегда в шторм, она теряется… А кстати, чего светомаскировку-то не соблюдаете? Жить надоело, что ли?
- То есть, “жить надоело”, это как?
- Блин, напоролась на убогую… Как, как… Да вот так, прилетят “хейнкели” и “штуки” и сравняют ваш балаган с землей. Кто комендант порта? Придурок…
- Спроси, чего полегче… Откуда я знаю? Я три дня, как прилетела.
- Тааак… Прилетела она, три дня назад. - девушка что-то считала в уме, морща лоб. Я воспользовалась ее замешательством и подошла на пару шагов. Любопытство брало верх. Стволы орудий нехотя и плавно переместили точку прицеливания.
- Так, ясно, ясно… Что нихрена не ясно. Это же Новороссийск?
- Нет. Это город-герой Феодосия, здрасьте, приплыли. А вон там музей Айвазовского. А вооон там…
- Ты мне зубы-то не заговаривай. Город-герой… Как, еще раз?!
- Город. Герой. Феодосия. - отчеканила я.
- Какой герой, сейчас январь 1942 года, до героев еще, как до Берлина на карачках…
- Сейчас вообще-то август 2014 года.
Это ее подкосило. Она опустила руки и локтем толкнула орудийную башню на боку, та поникла стволами и отъехала за спину. Опустилась на гальку, скрестив ноги, юбка задралась и повисла краями на острых ее коленях, разведенных в стороны. Подперла рукой с браслетом (теперь я увидела, что это тоже орудийная башенка, только меньшего калибра.) щеку и уставилась в пространство.
- Это что, такой оригинальный косплей? Типа, девушка-линкор…
- Чеегооо? Вот сейчас как дам залп, узнаешь, что это такое!
- Ладно, не надо залпов. Пошли отсюда, если ты, конечно, обратно в Новороссийск сейчас не собралась.
- Угу. Скажи еще - обратно в 1942 год, да? Не могу я идти во всем этом… - она обвела орудия и мачту за спиной кивком головы.
- Да и есть хочется, если честно. Знаешь, сколько эти турбины жрут?
Я подошла к ней вплотную и сняла плеть ламинарии с её склоненной головы. Сколько “эти турбины жрут”, я не знала, но есть мне тоже хотелось. Скинула рюкзак и достала из спинного кармана махровое полотенце, бросила ей на руки.
- Вытирайся, а я пока ремешки тебе расстегну. Меня зовут Волчица, кстати.
- Коммуна. Парижская.
- Тогда я Волчица Крымская.
- Снимай уже, хватит болтать, а то заночуем тут, в городе-герое Феодосии. - пробурчала под нос линкор, расстегивая ремешки маленьких башенок на запястьях. На месте ремешков на коже ее рук оставались красные растертые полосы.
Я обошла ее кругом и сзади обнаружила что-то типа портупеи с хитрой системой замочков, растяжек, ремешков, тросиков и цепочек. Тонкая, однако, работа. За двадцать минут кое-как управилась. Свет фонаря уже ощутимо колебался на окрепшем ветру, кидаясь тенями в разные стороны. Линкор потянулась, длинно, с хрустом, встала на одно колено и стала снимать обувь - стальные тяжелые туфельки с каблуками, на которых были красные гребные винты и перья рулей. Пояс с башнями главного калибра уже лежал на земле и вокруг него водоворотами крутился накат.
- А ты что такая мелкая? Ну, то есть я хочу сказать - ты как-то мелковата для линкора…
- Все сказала? - огрызнулась девушка беззлобно, щуря на меня карие, теплые глаза. - вообще-то в 1942 году я была нормальным кораблем, без вот этого всего… косплея, как ты выразилась. Что и как тут у вас, мне и невдомек. Мы есть идем?
Она упихивала снятое с себя железо в объемистый баул, поднять который у меня лично не получилось. Но, закончив сборы, она легко повесила его на плечо.
По ступенькам мы поднялись на набережную. Парижская Коммуна неоднозначно посмотрела на зеленые акации и платаны с шариками плодов. Это точно не январь, сказала она со вздохом. Из прибрежных пансионатов доносилась музыка, где-то неловко пели караоке. Она прислушалась. И да, это, конечно, не сорок второй год. Тряхнув головой, она сравняла шаг с моим и упрямо уставилась в плитки тротуара.
- Мне надо найти Бойкую и вернуться. Нас там ждут.
- Сперва поедим, потом организуем поиски. Как она хоть выглядит-то, эта Бойкая?
- Нууу… - Парижская Коммуна оглядела себя, вытянула перед собой руки, покрутила ладонями.
- Хрен теперь её знает, как она выглядит. Наверное, как и я, девчонкой стала, только она помельче должна быть. А так она обычный эсминец седьмого проекта, заложена в 36 году. Она довольно шустрая, но без командира в голове, постоянно проблемы с ней. Храбрая слишком…
- Как и все эсминцы, наверное?
- Так ты разбираешься в кораблях?
- Не особо, если честно. Читала про вас всякое. Книжки там, википедию.
- Вики… что?
- Энциклопедию. Большую Советскую.
- Ааа, это уже понятнее. Ну что, еда уже скоро? А то так недолго и шкоты протянуть.
- Да мы пришли уже, заходи.
Мы вошли в полутемный бар гостиницы “Яцек”, мягкие кресла, крошечные светильники и панно английских мастеров на стенах. Бармен кивнул на ряд свободных столиков и кликнул официантку.
- Ты что обычно ешь, ну, то есть ела там, в январе 1942 года? Пайки? Тушенку?
Парижская Коммуна подбоченилась и посмотрела на меня свысока, через плечо.
- Я хоть и выгляжу простушкой, но все же боевой корабль. Так что прояви толику уважения. Какая тушенка? Мазут. Черный, ароматный, густой! И много! Ммм! Она мечтательно закатила глаза.
- Тут таких разносолов нет, увы. Щи да каша - пища наша. Короче, будешь то же, что и я, договорились?
- Я готова съесть и водоросли, так голодна…
Я заказала две солянки, большую пиццу наполи, пару греческих салатов и известный на весь город венский штрудель с кофе. Официантка ушла и мы остались один на один.
- Получается, что у меня тоже вроде как увольнительная... - сказала Коммуна, разглаживая на коленях ладонями мое полотенце.
- А что… я все равно должна была идти в ремонт после этой операции, стволы под замену, элеваторы, еще всякая мелочь. А вот Бойкой влетит за то, что… Видишь, прости, не могу о ней не думать!
Парижская Коммуна повернулась к двусветному окну, за которым уже начался плотный вечер и ливень.
- Мы сидим тут в тепле, а она, маленькая, беззащитная, мерзнет где-то…
Но тут принесли солянку и линкор переключилась на еду. Зажав в кулаке ложку, она голодным зверем набросилась на тарелку с супом.
II.
Вечер на рейде.
От нашего ужина мне достался ломтик пиццы, кофе и треть штруделя. Зато Парижская Коммуна наелась до отвала. И как в такую стройняшку поместилось? Но, видимо, были скрытые резервы. Если она будет столько есть и дальше, мне придется затянуть пояса… бюджет отпуска был рассчитан на меня одну. Но я должна была признать, что с ней было необычно, не скучно и даже в чем-то приятно. Ее прямота доставляла. А характер, бесшабашный и дикий, нравился мне все больше. Посмотрим. Может, утром она исчезнет так же внезапно, как и появилась тут.
Милицейский патруль 4 участка курортной зоны “Айвазовская” около полуночи наткнулся в районе нефтебазы на девочку лет пятнадцати со старым армейским сидором за плечами, одетую в матроску, темно-синие школьный передник и юбку. На груди девочки алел пионерский галстук, а на мокрых грязных, когда-то соломенного цвета, волосах была приколота черная флотская пилотка с “крабом”, типа тех, что в изобилии продают с лотков туристам на набережных от Керчи до Севастополя. Девочка шла босая по шпалам подъездных путей Айвазовской к нефтехранилищам. Прямо на охраняемый периметр. Патрульный, сержант Стеценко при попытке задержать девочку получил перелом трех ребер, ключицы и правого запястья. Водитель, прапорщик Кравцов - сложный перелом бедра, многочисленные ушибы (падение в штабель упаковочных поддонов, после 15 метрового перелета). Старший патруля, капитан Куцевич, изготовился применить табельное оружие, но не смог выстрелить в ребенка, раскидавшего его сослуживцев. Девочка резво скрылась в ночи, ругая милиционеров “фашистами недобитыми” и “глубиными чертями”. Примерно через час с небольшим сотрудники частного охранного предприятия сообщили о плотном задымлении территории восьмого резервуара. Следов пожара обнаружить не удалось, однако из пробоины в двойной, взрывозащищенной стене нефтяного танка началась утечка. Ее, впрочем, быстро ликвидировали. Видеонаблюдение в районе инцидента вроде как отметило смутные очертания нарушителя, но детали скрыл дым. А вот камера на противоположном выходе дала четкую картинку - девочка в матросской рубахе и школьной юбке с фартуком, при пионерском галстуке, в пилотке и с вещмешком, бодрым шагом покидает нефтебазу, пинком выгнув наружу откатные решетчатые ворота кпп.
Мы ехали в моей машине в Песочное, на ночевку, когда по местному радио передали сообщение о девочке, раскидавшей милицейский патруль на Айвазовской.
- Ну, что я тебе говорила… совсем без компАса эта Бойкая! Смотри, чего учудила, родную милицию месит. - с оттенком гордости произнесла Парижская Коммуна, рукой показывая мне разворачиваться обратно в Фео.
- Где мы ее сейчас будем искать, в ночном городе-то?
- У меня радар есть, плохонький, правда, но если будем рядом, я ее увижу. К тому же она налопалась до отвала и сейчас, скорее всего, найдет местечко тихое и будет спать до утра. Я бы тооооже поспала часов тридцать…
Бойкая отошла от места свой диверсии на три километра, до пляжа пансионата “Жемчужина”, где забралась в сарайчик с каяками и уснула на куче кранцев и старых спасжилетов. Она не проснулась, когда Коммуна на руках перенесла ее в машину. В Песочном, осоловело глядя на романцовский дворец, Бойкая вздохнула и покорно заняла кровать у окна, сонно промурлыкав “До завтречка”. То, что нам с Парижской Коммуной пришлось спать на одной кровати, ее совсем не беспокоило. Дитя войны, они там и плотнее спали…
III
Увольнительный.
Утром выяснилось, что Бойкая спит в ногах нашей массивной кровати поперек нас, притащив еще и свое одеяло. Ни ранние сельские петухи, ни степные вороны со своим гортанным сопрано не смогли разбудить измученные ночными маневрами корабли. Время текло к полудню, звуки села постепенно затихали в предобеденной сиесте.
Пришлось вставать первой, но это и определенные преференции. Весь санузел в твоем полном распоряжении, как и нагретая солнцем вода в душе. Поставила на плиту полный трехлитровый чайник с копчеными боками и пошла плескаться. Через десять минут легкая деревянная дверка душевой, пынькнув вырванным с мясом крючком из сотого гвоздика, распахнулась, и в проеме оказалась Парижская Коммуна, с прической на одну сторону, отлежанным взглядом и в моей футболке, которая была ей едва до пупка.
- Извини, думала, не заперто… - она виновато посмотрела на лежащий на кафеле крючок и пожала плечами.
- Теперь точно не заперто…
- Да ладно, чего я там не видела-то… - линкор тем не менее деловито заглянула ко мне за занавеску и удовлетворенно угукнула.
На кухне с грохотом что то обрушилось, звякнуло стекло, потом металл, хлопнула дверца допотопной “Бирюсинки” с олимпийскими кольцами на эмблеме. Надо заметить, что холодильники в Крыму живут и работают, как “Победы” и “Бьюики” на Кубе. Долго. Парижская Коммуна выглянула в кухню, плавным жестом схватила за хивок Бойкую в холщовых спальных бриджиках и втянула ее в душевую. Вынув изо рта эсминца ломоть серого хлеба с маслом, густо посыпанный сахарным песком, она поставила ее к раковине и включила воду.
- Сперва ют помой, потом будешь лопать, сколько раз говорить! - Парижская Коммуна устроилась верхом на бельевой корзине, жуя хлеб и расчесывая свои просоленные волосы моим гребнем. Мыться Бойкая не любила, что такое зубная паста, оба корабля и понятия не имели. Жидкое мыло из дозатора тоже было проблемой. В пять минут в душевой возник правильный четкий бедлам с визгами, паром и голыми телами. Сперва мы поймали и в четыре руки выстирали Бойкую и ее бриджики. Замотали в полотенце и выгнали в комнату. Потом мне пришлось мыть голову Парижской Коммуне, которая охала и причитала, глядя на мой походный несессер с разными пенками, тониками, шампунями и масками для волос. Строила из себя деревенскую простушку и всяко забавлялась. Я тоже забавлялась, выдирая ей колтуны и исподволь разглядывая. Сложена она была недурно, гармонично, но не модельно. Длинные ноги, но чуть полноваты икры. Талия есть, но не сильно уже размаха довольно накачанных плечей. Руки, предплечья и запястья покрывали шрамы от заделанных входных отверстий и рваных ран, видимо, она любила и умела работать руками. На левом боку, выходя из-под лопатки, тянулся к плоскому животу длинный грубый рубец.
- Наскочила на рифы в Ирбенском проливе, было дело… - она заметила, что моя рука прошла по шву - ты мой, мой, не отвлекайся, так хорошоооо!
Пока она отжимала волосы, склонясь на правую сторону, я закончила свой туалет
Выяснилось, что у нас одно полотенце на двоих и то маленькое, для рук.
- Бойкая, тащи сюда полотенце! - крикнула Коммуна в дверь, но никто не отозвался. Она пожала плечами и, уложив расчесанные волосы так, чтобы прикрыть грудь, смело вышла из душевой. Я и сама так делаю иногда, не сидеть же тут до темна… Никто нас не увидел, а Бойкая, разомлев после купания, мирно сопела в старом кресле у стены, забравшись в него с ногами и свернувшись калачиком. Парижская Коммуна с удовольствием завалилась на кровать поверх одеял и закинула ногу на ногу, нюхая прядь своих свежевымытых волос.
- Приятный аромат, мммм… Ты умеешь выбирать… - она помолчала, следя, как я расчесываюсь.
- Слушай, мне надеть нечего, пока я форменку не постираю, а сейчас таааак ленивооо! Одолжи мне что-нибудь из своего гардероба на время, я верну, клянусь.
- И мне, и мне! - вскинулась в кресле Бойкая, помытая и румяная. Это тоже было забавно, одевать их, клянусь хвостом. Я поставила на кровать свой штурмовой рюкзак, развязала горловину и стала выгружать одежду. Парижская Коммуна уселась рядом по-турецки и ловко выхватила из стопки пакет с моим нижним бельем, заглянув внутрь. Вскинула брови. Покраснела. Свернула пакет и сунула себе под коленку, закатив глаза. Справа от меня пролезла голова Бойкой, защекотав меня мокрыми тонкими волосами и через секунду эсминец, радостно вереща, вытянул из стопки на свет хеликоновскую флиску, “патриот” с капюшоном, цвета выгоревшей на солнце тарханкутской степи. Мокрое полотенце полетело прочь, а Бойкая юркнула в куртку, не расстегивая молнию. Патриот был ей до колен, рукава длинны, но она наотрез отказалась вылезать, кружась по комнате, как мультяшное приведение. Я научила ее пользоваться молниями и она просунула руки в вентиляционные прорези подмышками. Все прочее было ей уже не интересно, а только она сама, и все кончилось тем, что она в порыве вращения захватила противомоскитную штору, замоталась в нее и получила сорванной гардиной между ушей. Почесывая лоб, Бойкая заметила, что есть теперь охота даже сильнее, чем до мытья.
Парижская Коммуна посмотрела на нее через мои кружевные трусики и сказала - объедать мы тут никого не станем, сейчас поешь хлебца и бегом на рыбалку! Бойкая показала ей язык и подбежала к своему сидору и стала, громыхая, раскладывать вокруг себя свои снасти. Маленькие орудийные башенки на браслетах, мотки лееров, тубусы торпедных аппаратов, сигнальные флажки, коробочку с зенитными автоматами, банки дымовых шашек, два красных глянцевых паравана.
- Уффф… Да где же… блин.. неужели, забыла… вот незадача..
Наконец, с самого дна она извлекла дощатую решетку с закрепленными на ней черными цилиндрами.
- Вот они, не забыла! Глубинночки мои, ненаглядные. Хе-хе! Одну бултых и скумбрии у нас будет сто кило!
Довольная Бойкая отцепила две глубинных бомбы от поддона и сунула по одной в передние карманы “патриота”. Грудь у нее из нулевого размера сразу стала третьим.
- На место положи. - строго сказала одевшая мою потертую немецкую рубаху Парижская Коммуна. Но, увидев, что Бойкая готовится заплакать, она смягчилась и подошла к ней. Присела на корточки и погладила Бойкую по голове, как медвежонка, ероша пальцами волосы.
- Ну куда нам сто килограмм скумбрии, ну правда же… Нам бы десяток рыб и хватит на сегодня. Еще накидаешься этих глубинок, не переживай. Еще надоест. Ну, давай их сюда, давай…
Бойкая, обиженно выпятив нижнюю губку, нехотя отдала ей свои “глубинночки”.
- Прицепи параваны и пройдись сеткой пару раз вдоль пляжей, всяко выловишь нам на обед, хорошо?
- Хорошо, есть!
- Вот так мне нравится больше, Бойкая. Ну, беги скорее.
Пока эсминец складывала тросы, параваны, сетку и ходовые тапки в пляжную сумку, Парижская Коммуна сходила на кухню и сделала ей два бутерброда со сливовым джемом. Увидев, как Бойкая цепляет на левую руку браслет с орудийной башенкой, Коммуна опять нахмурилась, но эсминец деловито сказала - я тебе не какой-то сейнер, а боевой корабль, смирись. В моих солнечных очках, куртке и с сумкой Бойкая выглядела почти как нормальная девочка. Только башенка и параваны… но кто сейчас знает это слово?
Жуя бутерброд, Бойкая пошла курсом на море, а Парижская Коммуна раскрыла пакет с бельем и стала красоваться перед зеркалом, прикладывая то одно, то другое. Я не мешала ей, где-то глубоко внутри понимая, что если то, что я вижу правда, то этим заблудшим душам в кой-то веки выпал светлый день без крови и пороха, и надо быть последней сволочью, чтобы это все обломать.
- А знаешь что? - сказала Коммуна, стоя в проеме двери уже в моей черной шелковой ночнушке с вырезами и строгими кружевами - я всегда считала вашу береговую жизнь немного скучной и пресной, полагая, что настоящая жизнь кипит лишь в море, среди ритма волн, свиста ветра в оснастке и четкого темпа орудийных раскатов. По сути, я и не знала иной жизни, однажды сойдя со стапелей в воду моря. Просто проходя вблизи берегов я всегда смотрела на вас, своих создателей, думая о том, что вы, наверное, достали из глубин своих душ все самое красивое и лучшее, чтобы построить меня, свой боевой корабль. Вы соединяли свои судьбы с моей и я считала это за честь, считаю так и сейчас. Вот ты, к примеру. Что стоило тебе пройти мимо или сдать меня, куда у вас тут положено… но не сдала же? Не сдала. Накормила. Впустила в свой дом...
- Я видела существа и более странные, поверь. - я поставила чашку с кофе на подоконник и устроилась поудобнее на полу у стены, наблюдая за ней.
- К тому же было бы высшей неблагодарностью пройти мимо такого… такой…, в общем, ты столько сделала для нашего теперешнего времени, что ужин в баре и койка в деревне это мизер.
- Ты что, серьезно веришь, что я линкор Парижская Коммуна из 1942 года? Ты точно сумасшедшая…
- Может быть. - я достала из кармана кисет и трубку, в раздумии ковыряя мизинцем в чашке из красной вишни.
- Со мной происходило довольно странных вещей за всю мою жизнь. Так что то, что передо мной сейчас стоит якобы живое воплощение стального боевого корабля, почти раздетое, это как конфетка в еще один праздничный день. Я не собираюсь от этого бежать или отказываться, хоть бы это и было признаком сумасшествия. Как ты верно заметила, наша береговая жизнь скучновата и полна штамповки. То, что я подобрала вас, внесет в мой отпуск разнообразие. Обычно я не жалуюсь тут на скуку, но две воображаемые подруги это еще веселее...
- Я тебя укушу сейчас за шею и это будет самая всамделешная гематомка!
- Может, подождешь, пока я докурю?
- Но ты же еще не начала… - линкор сварливо поджала губы и прищурилась.
- Поспешишь - людей насмешишь.
- Но я-то не человек, мне можно.
Целоваться она не умела, пришлось дать ей пару уроков. Схватывает налету, да.
продолжение ну я не знаю )