Волчица и Воскресение
Когда "Медведи" были большими...
Я лежу в березовой посадке, что недалеко от периметра N-ского аэродрома дальней авиации. Этот аэродром я знаю с детства, я видела его смерть, знала, как спиваются без неба отцы моих друзей, штурмана "медведей" и водители "бэкфайеров". Сейчас иных уж нет, да и у друзей детства свои дети и свои дороги. Но когда я тут, все как-бы снова тогда. И аэродром работает, как тогда, и ползут в свете стартовых прожекторов низкие осенние тучи, и шелестят березы, изрядно подросшие с тех времен, когда. Ну, правда, гул взлетающих машин, это как фрагмент пазла, без которого не складывалась картина моего детства, моего прошлого, тот кусок, что выпал из хроники на долгие годы. Я приезжала, уезжала, переезжала, а аэродром молчал. Летчики ходили на работу с потерянными, отечными лицами, зная, что и сегодня опять на земле. Троллейбус "единичка" разворачивался у военного городка и летный капитан, сунув лицо в ворот шевретки, утыкался виском в стекло и не выходил, ехал, как говорили летчики, "на второй круг". Куда спешить, керосина все равно нет...
Увидеть в те годы взлетающего "медведя" было сродни исполнению пророчества, давно забытого, но от времени не ставшего тусклым. Стартовый коридор проходил ввиду пятого этажа нашей школы, и услышав этот звук, мы не стеснялись подойти к окну и смотреть, как медленно и уверенно машина набирает эшелон, блестя на ярком осеннем солнце. И учитель никогда нас не одергивал, он был мудр, хотя и молод. Мне тогда сказали друзья - девчонок в экипажи не берут, бэээ! И я злилась, краснея, и очень быстро стала чемпионом по "Tomcat Alley" на "сеге" в нашем д/к профсоюзов, просто из вредности вынося по очкам всех этих самоуверенных конопатых соколов.
К концу десятого класса они перестали летать совсем... Конверсия прошла отбойным молотком по нашим местным оборонным заводам и военным частям. "Медведей" начали резать, слава богу не тут, не у нас на виду, их угоняли куда-то на остатках топлива, стыдливо, ночами. Раньше с березы можно было видеть стадо хвостов под сетями у капониров, а в тот год их осталось всего-ничего. В тот же год я узнала, что мне никогда не летать, только если пассажиром авиалайнера.
А сегодня они снова проходят надо мной, низко, с давно знакомым рокочущим гулом, перетряхивают форсажем мой хрупкий организм, и я смеюсь им вслед от того, что пазл закончен. Они вернулись, я вернулась, и все на своих местах. Такая уж эта осень, оглядитесь, все на своих местах. Живые среди живых, вот они, любимые рядом, протяни только руку и в ответ услышишь тепло, мертвые в памяти, навечно в списках части, не пустыми местами, а весом, или даже грузом, но все на месте. И школа на месте, но вход закрыт уже, не по ранжиру, увы, и осеннее солнце все так же топит в себе пятый этаж. Осень подобна ветру, она сдувает пески времени с мельчайших деталей жизни и все снова остро, снова ощутимо. И пахнут яблоками сады вдоль дорог. И хризантемы в росе. И сталь, что их срежет, все так же не знает промаха.
( из цикла "Когда "медведи" были большими", о детстве.)
Я лежу в березовой посадке, что недалеко от периметра N-ского аэродрома дальней авиации. Этот аэродром я знаю с детства, я видела его смерть, знала, как спиваются без неба отцы моих друзей, штурмана "медведей" и водители "бэкфайеров". Сейчас иных уж нет, да и у друзей детства свои дети и свои дороги. Но когда я тут, все как-бы снова тогда. И аэродром работает, как тогда, и ползут в свете стартовых прожекторов низкие осенние тучи, и шелестят березы, изрядно подросшие с тех времен, когда. Ну, правда, гул взлетающих машин, это как фрагмент пазла, без которого не складывалась картина моего детства, моего прошлого, тот кусок, что выпал из хроники на долгие годы. Я приезжала, уезжала, переезжала, а аэродром молчал. Летчики ходили на работу с потерянными, отечными лицами, зная, что и сегодня опять на земле. Троллейбус "единичка" разворачивался у военного городка и летный капитан, сунув лицо в ворот шевретки, утыкался виском в стекло и не выходил, ехал, как говорили летчики, "на второй круг". Куда спешить, керосина все равно нет...
Увидеть в те годы взлетающего "медведя" было сродни исполнению пророчества, давно забытого, но от времени не ставшего тусклым. Стартовый коридор проходил ввиду пятого этажа нашей школы, и услышав этот звук, мы не стеснялись подойти к окну и смотреть, как медленно и уверенно машина набирает эшелон, блестя на ярком осеннем солнце. И учитель никогда нас не одергивал, он был мудр, хотя и молод. Мне тогда сказали друзья - девчонок в экипажи не берут, бэээ! И я злилась, краснея, и очень быстро стала чемпионом по "Tomcat Alley" на "сеге" в нашем д/к профсоюзов, просто из вредности вынося по очкам всех этих самоуверенных конопатых соколов.
К концу десятого класса они перестали летать совсем... Конверсия прошла отбойным молотком по нашим местным оборонным заводам и военным частям. "Медведей" начали резать, слава богу не тут, не у нас на виду, их угоняли куда-то на остатках топлива, стыдливо, ночами. Раньше с березы можно было видеть стадо хвостов под сетями у капониров, а в тот год их осталось всего-ничего. В тот же год я узнала, что мне никогда не летать, только если пассажиром авиалайнера.
А сегодня они снова проходят надо мной, низко, с давно знакомым рокочущим гулом, перетряхивают форсажем мой хрупкий организм, и я смеюсь им вслед от того, что пазл закончен. Они вернулись, я вернулась, и все на своих местах. Такая уж эта осень, оглядитесь, все на своих местах. Живые среди живых, вот они, любимые рядом, протяни только руку и в ответ услышишь тепло, мертвые в памяти, навечно в списках части, не пустыми местами, а весом, или даже грузом, но все на месте. И школа на месте, но вход закрыт уже, не по ранжиру, увы, и осеннее солнце все так же топит в себе пятый этаж. Осень подобна ветру, она сдувает пески времени с мельчайших деталей жизни и все снова остро, снова ощутимо. И пахнут яблоками сады вдоль дорог. И хризантемы в росе. И сталь, что их срежет, все так же не знает промаха.
( из цикла "Когда "медведи" были большими", о детстве.)