Воспоминания "атамана" астраханских казаков о русско-японской войне.
Оригинал взят у mr_ocean_67 в Моим предостережением государь пренебрег.
23 августа - памятная дата в российской истории. В этот день, в 1905 году, был подписан Портсмутский мир, положивший конец тяжелой и изнурительной войне между двумя тихоокеанскими державами. Чувство боли и стыда вызвали в российском обществе поражения под Мукденом и Ляояном, сдача Порт-Артура и Цусимская катастрофа. А перед войной российская правящая верхушка упорно не желала прислушаться к голосам здравомыслящих военных и государственных деятелей, предупреждавших о том, что Япония ─ серьезный противник, которого следует принимать всерьез.
Раньше других это понял генерал Бронислав Людвигович Громбчевский. Недавно «Столетие» рассказывало о той роли, которую этот офицер, путешественник-востоковед и разведчик сыграл в Большой игре в Средней Азии, противодействуя попыткам англичан лишить Россию Памира. Получив назначение на Дальний Восток, он достаточно быстро увидел, что не меньшая угроза российскому государству исходит от «Страны Восходящего солнца». Занимая высшую административную должность на Квантунском полуострове, являвшемся главным военно-политическим плацдармом России на Дальнем Востоке, Б.Л. Громбчевский внимательно отслеживал ситуацию в регионе, в том числе по результатам своих неоднократных поездок в Японию.
К началу 1903 года он убедился в том, что приготовления Токио к войне входят в завершающую фазу и Петербургу необходимо срочно принимать контрмеры. Но тщетно Громбчевский пытался достучаться до «верхов»… В своих воспоминаниях «На службе российской» (изданы в Варшаве в 1926 году, прежде на русский язык не переводились) Б.Л.Громбчевский живо и ярко рассказывает о своем общении с «сильными мира сего», не скупясь на подробности, едкие замечания и язвительные оценки. Эти воспоминания, фрагмент которых мы публикуем ─ важный исторический источник и, вместе с тем, интересное и увлекательное чтение.
В 1899-1903 годах я занимал пост Генерального комиссара Квантунской области с резиденцией в Порт-Артуре. По существовавшим тогда правилам всякий, кто нес службу на Дальнем Востоке, имел право на ежегодный отпуск в течение месяца, а каждые три года мог отдыхать шесть месяцев подряд. Я не упускал такой возможности и проводил свой отпуск в Японии, преимущественно в зимнее время, наслаждаясь благоприятным климатом этой страны, который дарило ей теплое течение Куро-Сива. В отсутствие холодных северных ветров и суровых маньчжурских морозов я любовался драценами, камелиями, азалиями и рододендронами.
Еще в 1896 году я провел в Японии несколько месяцев и имел возможность поближе познакомиться с японцами, с их амбициями, патриотизмом, готовностью жертвовать собою ради отчизны. Тогда мне уже стало ясно: этот народ не простит России того, что его лишили плодов победоносной войны с Китаем (имеется в виду японо-китайская война 1894-1895 годов. После ее завершения Россия настояла на том, чтобы Япония отказалась от части своих завоеваний, в частности, от Ляодунского полуострова. - А.Р. ) и исподволь готовит кровавый ответ.
В конце 1902 года, дождавшись очередного шестимесячного отпуска, я выехал в Японию. Чувствовал я себя тогда не очень хорошо и по совету врачей решил провести шесть недель на водах в городке Миянусито, подлечить артрит и вообще восстановить свои силы. Уже по дороге на курорт я заметил у обычно приветливых, обходительных и улыбчивых японцев какой-то новый настрой. Газеты только и печатали, что шовинистические статьи, которые должны были соответствующим образом формировать сознание широких народных масс.
Я подружился с господином Иши, совладельцем одной из крупных японских пароходных компаний, обеспечивавшей товарно-пассажирское сообщение почти со всеми странами мира. Ещё юношей, после окончания коммерческой школы в Токио, он начал работать там рядовым сотрудником и спустя 20 лет не только возглавил эту компанию, но и придал ей гораздо больший размах. Не было такого маршрута на Тихом, Индийском или Атлантическом океанах, по которому бы не курсировали ее суда. Меня тогда особенно интересовало все, связанное с судоходством у берегов Квантунской области, и господин Иши предоставил мне исчерпывающую информацию о японской навигации в этом районе. Он также доверительно сообщил мне о негласной договоренности компании с правительством о том, что по первому требованию властей все ее корабли будут отданы в распоряжение властей, и без специального на то разрешения ни один корабль не покинет порт приписки на расстояние, превышающее один день пути.
Меня удивило подобное соглашение, которое едва ли могло способствовать дальнейшему развитию морского пароходства Японии. Насколько мне было известно, Япония не была еще столь богатой, чтобы позволить себе поставить на прикол в портах сотни торговых судов крупнейшего морского пароходства, и такого рода мера могла быть оправдана лишь в условиях приближающейся войны.
Мое предположение подтвердилось в Токио и Иокогаме, куда я направился после завершения курса лечения в Миянусито. В бурлящей жизни этих двухмиллионных городов, несмотря на умение японцев скрывать от чужеземцев то, что тем не следовало знать, нетрудно было приметить множество фактов, которые укрепили меня в моих выводах: мы находились в преддверии большой войны.
Тем временем в России даже не подозревали об истинном настрое Японии и ее намерениях. Японские власти успокаивали официальных российских представителей в Токио: очарованные предупредительностью и вежливостью японцев, они свято верили в дружеское отношение к нам этой страны.
Но шило в мешке не утаишь. О лихорадочных приготовлениях Японии к войне доносили своим правительствам военные представительства других государств. Полученная ими информация кружным путем доходила до российского военного министра генерала Куропаткина, который весной того же года лично прибыл в Японию с посланием царя, адресованным микадо.
Об этом визите в Токио рассказывали, как об анекдоте. Проходил он с большой помпой, но Куропаткина японцы обманули и показали ему только то, что хотели показать, что свидетельствовало не о военных приготовлениях, а напротив, о миролюбии Токио и его якобы совершенной неготовности к войне. Одураченный японским гостеприимством, генерал вернулся в Россию, находясь в совершенной уверенности относительно стремления Японии к миру, и эту мысль всячески подчеркивал в своем отчете. Как человек неглупый и профессионально квалифицированный, он не мог не обратить внимания на лихорадочно осуществлявшиеся Японией военные закупки, однако объяснял данный факт враждебностью к Америке, с которой Япония, мол, и собиралась вступить в вооруженный конфликт.
Отчет Куропаткина вполне устраивал российское правительство, которое было заинтересовано в устойчивом мире, чтобы завершить строительство железной дороги в Маньчжурии ─ предприятие, поглощавшее сотни миллионов рублей ежегодно. Боязнь чем-либо вызвать раздражение японцев усилилась настолько, что дело доходило до абсурда. Так, например, министр Витте, руководивший строительством маньчжурской дороги, выступал против увеличения контингента российских войск, численность которых в Маньчжурии составляла всего 40 тыс. чел. Причем они были разбросаны в виде гарнизонов по всему краю, а не сгруппированы в одно целое. Между тем, Япония была в состоянии в течение 36 часов выставить 200-тысячное войско, высадив десанты в заливах Квантунского полуострова Талиенван или Би-Цзы. Хотя эти заливы идеально подходили для десантирования, они должным образом не охранялись российскими частями, как впрочем, и вся территория Квантунской области.
По той же причине Витте отказывал в предоставлении кредитов на фортификационные работы в Порт-Артуре. В то же время он не жалел миллионов рублей, которые давал щедрой рукой на строительство торгового порта Дальний. Этот порт находился в 60 километрах от Порт-Артура, и вся Россия называла его «Лишним». Во время войны портовые сооружения оказались исключительно полезными для японцев, которые использовали их для выгрузки тяжелых артиллерийских орудий и сотен тысяч тонн различной техники, требовавшейся при осаде Порт-Артура.
Витте в такой степени уверовал в необходимость всевозможных уступок Японии, что находясь осенью 1902 года в Порт-Артуре, в доверительной беседе со мной произнес: «Сейчас мы находимся в таком положении, что если бы японцам захотелось плюнуть нам в морду, нам оставалось бы только утереться, сказав, что это “Божья роса”. Ситуацию удастся полностью изменить лишь через два года, и вот тогда мы сполна рассчитаемся с японцами». На мое замечание о том, что японцам наверняка известно о слабости России, и они могут уже сейчас напасть на нас, Витте ответил: “Авось, Бог милостивый этого не допустит”».
Однако «Бог милостивый» допустил. Японцы, зная о временной слабости России на Дальнем Востоке и действуя по принципу «сейчас или никогда», нанесли ей удар, после которого она уже не смогла оправиться.
С учетом выше отмеченных обстоятельств, а также других доказательств того, что японцы могут в скором времени начать войну, я решил прервать свой отпуск, вернуться в Порт-Артур и все рассказать адмиралу Алексееву, который был царским наместником на Дальнем Востоке и командующим там армией и флотом. Я исходил еще из того, что театром военных действий, в первую очередь, должен был стать Квантунский полуостров, ответственность за управление которым была возложена на меня.
Прибыв в Порт-Артур, я немедленно явился к адмиралу Алексееву и подал рапорт, составленный на основе моих наблюдений и собранных сведений. Также я показал ему некоторые документы, которые мне удалось раздобыть в Японии. Слушал он меня с видом человека, который и без того ориентируется в обстановке и располагает самой подробной информацией. Сказал он следующее:
─ Зря вы прервали свой отпуск и потратили время на сбор сведений по вопросу, которым поручено заниматься российскому посольству в Токио. Оно располагает большими возможностями для работы с авторитетными и осведомленными источниками и получает вполне достоверную информацию. Посольство придерживается принципиально иной точки зрения, утверждая, что японское правительство относится сейчас к России как никогда тепло и сердечно. У нас нет ни малейшего повода думать, а тем более говорить о приближающейся войне.
С этими словами адмирал Алексеев вынул из кармана кителя ключик от ящика стола, в котором хранил самые важные и секретные документы, достал оттуда пачку писем от российского посла в Токио барона Розена и с ироничной улыбкой вручил их мне для прочтения.
В этих письмах барон Розен с восторгом писал о дружеских настроениях японцев в отношении России. В качестве свидетельства, подтверждающего это, он ссылался на то, что микадо неизменно уделял особое внимание главе российской дипломатической миссии и его семье.
Упоминалось, что на последнем официальном приеме в императорском дворце микадо собственноручно вручил дочке барона два бриллиантовых колечка.
Прочитав письма посла барона Розена и возвращая их адмиралу, я спокойно сказал, что меня они не убедили в стремлении Японии к миру. А то, что микадо выделял Розена из числа других послов и делал подарки его дочери, следует рассматривать, как попытку ввести в заблуждение российского посла, что является поводом для серьезного внимания и беспокойства.
Я служил с адмиралом Алексеевым уже четвертый год. Будучи главным представителем российской власти на Дальнем Востоке, и став, вскоре после своего назначения, царским наместником, он являлся моим непосредственным начальником. Наши практически ежедневные встречи позволили мне достаточно хорошо его узнать.
Он был человеком знающим, но ему не хватало широкого кругозора, так необходимого для государственного деятеля, занимавшего столь высокий пост. Насколько помню, происходил он из армянской семьи и унаследовал от своих предков необыкновенную сообразительность и ловкость в плане установления и поддержания связей с нужными людьми ─ влиятельными и находящимися у власти. Карьеру свою он сделал благодаря тому, что был воспитателем незаконнорожденного сына великого князя, генерал-адмирала Алексея Александровича. В этом качестве он 14 лет проживал в Париже, одновременно выполняя обязанности военно-морского агента при российском посольстве. При этом его основной отличительной особенностью было непомерное честолюбие.
В результате, занимая исключительно значимые должности, он привыкал смотреть на государственные дела, прежде всего с точки зрения личных интересов, прикидывая, что и в какой мере будет выгодным для его карьеры.
Как раз в то время группа лиц из ближайшего окружения государя создала концессию для разработки лесных ресурсов в Корее, в районе реки Ялу. Министру финансов Витте, занимавшемуся строительством манчьжурской железной дороги, было известно, что Япония стремится включить Корею в сферу своего влияния. Поэтому он выступал против эксплуатации данной концессии и всеми силами старался остановить деятельность этого предприятия. Тогда было решено отстранить Витте от ведения дел в Маньчжурии, а Алексеева, готового всячески содействовать указанной компании, сделать царским наместником на Дальнем Востоке и eo ipso (тем самым (лат.)). вверить его заботам этот коммерческий проект.
Понятно, что для его осуществления была необходима абсолютная уверенность в слабости Японии, ее неспособности дать отпор российскому колоссу.
Обойти адмирала Алексеева и не поделиться с ним своим мнением я не имел права. Однако я не собирался с ним пререкаться и оспаривать имевшиеся у него сообщения о якобы мирных планах Японии.
Воспользовавшись своим шестимесячным отпуском, я решил ехать в Петербург ─ на прием к военному министру, чтобы информировать его о действительном положении дел в соседней стране.
Министр, генерал Куропаткин, выслушал меня с большим вниманием и, поразмыслив минуту, изрек: «Простить себе не могу, что во время своего визита в Японию не взял вас с собой. Но в этом виноват Алексеев, который говорил, что не мог обойтись без вас в Порт-Артуре в связи с приездом туда Витте. Рядом со мной не было никого, кто знал бы японцев. Хотя по результатам визита у меня создалось впечатление диаметрально противоположное вашему, факты, которые вы привели, настолько важны, что нельзя исключать: находясь в Японии, я видел не то, что должен был увидеть как военный министр, а только то, что хотели показать мне японцы. Что там ни говори, но дело это столь значимое, что я не могу брать на себя всю ответственность, утверждая, что Япония настроена миролюбиво. В этом меня уверяло наше посольство, а также военный агент. Вы должны обратиться к царю. Поручаю вам изложить ему все и во всех подробностях. Мне будет неприятно, если я совершил ошибку, но что поделаешь. Буду пожинать плоды собственной беспечности».
В ответ я сказал, что надлежащим образом исполню это поручение, если буду иметь соответствующую возможность. Ведь министр знает, как проходят такие аудиенции. Царь здоровается, задает несколько вопросов, касающихся вопросов жизни в провинции, потом желает хорошо провести время в столице, подает еще раз руку, ─ и все. Аудиенция уже закончена, хоть длилась она не более двух-трех минут.
На это генерал Куропаткин посоветовал, чтобы я не записывался на прием в Министерстве двора, а подождал пока он не договорится о специальной аудиенции для меня.
Действительно, через пару дней после этого я получил извещение о том, что буду принят в два часа пополудни. Встреча состоится в Александровском дворце и специальный поезд отвезет меня туда с Балтийского вокзала.
В приемной был только дежурный флигель-адъютант, который тут же доложил обо мне. Царь встретил меня словами: «Военный министр сообщил мне, что вы специально приехали из Порт-Артура, чтобы предупредить нас о военных намерениях Японии. У меня есть время до трех часов дня. Слушаю вас».
Я подготовился заранее и начал все рассказывать по порядку. На это у меня ушло около получаса. Царь слушал меня с большим интересом. Затем он произнес:
─ Вы меня не убедили. Ни на минуту не могу допустить, чтобы эти макаки осмелились объявить мне войну. Да мы их шапками закидаем.
─ Так бы и произошло, ─ сказал я, ─ если бы война началась в Центральной России. Однако боевые действия развернутся в Маньчжурии, в колонии, отстоящей на 10 тысяч километров от центра России и связанной с ней одноколейной железной дорогой. Это тонкая ниточка, которую всегда и в любом месте можно оборвать. Нужно еще помнить, что в Маньчжурии нет ничего, кроме мяса и хлеба. Каждого солдата, каждый патрон, каждую пару обуви, коробку с лекарствами, словом, все придется доставлять из метрополии той самой железной дорогой. Сосредоточить в Маньчжурии в достаточном количестве российские вооруженные силы можно будет только за год, а, возможно, и за более длительный срок. Ведь посылать подкрепления придется малыми партиями вследствие пропускной способности указанного пути сообщения. Наша вера в стремление Японии к миру привела к тому, что сейчас мы безоружны. На всю Маньчжурию у нас всего 35 тысяч солдат, тогда как японцы в течение 36 часов могут высадить на Квантунском полуострове 200 тысяч!
Царь, вероятно, задетый за живое, внезапно вскочил с кресла и, прервав меня, выкрикнул: «Вы что себе думаете? Что мой огромный тихоокеанский флот будет оставаться на месте и спокойно смотреть, как японские транспорты будут доставлять свой десант на Квантун?!»
Я с удивлением посмотрел на царя. Раздражение было явственно видно на его лице, поэтому я отреагировал быстро и спокойно:
─ Я не моряк, Ваше императорское величество, и не могу знать, как поступит командование флотом. Но я знаю японцев и глубоко убежден, что они сделают все возможное, чтобы вывести из строя российский флот. На карту будет поставлено существование их государства, и они не станут принимать во внимание какие-либо международные правила или гуманитарные соображения.
Похоже, что мой ответ еще больше разгневал царя, и он начал говорить повышенным тоном:
─ Поверьте, я весьма ценю ваши заслуги, честность и порядочность. Но при этом не могу не заметить, что длительное пребывание на Дальнем Востоке расстроило вашу нервную систему. Вы не видите того, что имеет место в действительности. Нужно вам дать возможность отдохнуть. Можете сообщить генералу Куропаткину, что я приказал предоставить вам дополнительный шестимесячный отпуск для отдыха за границей с сохранением в полном объеме вашего жалованья, которое вы получали в Порт-Артуре.
На этом он подал мне руку в знак прощанья.
Аудиенция была завершена. Когда я вышел из кабинета, то был в таком состоянии, что у меня тряслись губы. Проклинал себя за свое чрезмерное рвение и самоотверженность.
За свой счет примчался сюда с другого конца света, чтобы предупредить его о грозящей стране огромной опасности, а он усмотрел в этом моем порыве одни лишь расстроенные нервы и неспособность разобраться в реальном положении вещей!
Под тяжестью горьких мыслей я написал заявление, в котором, ссылаясь на царские слова о своем длительном пребывании на Дальнем Востоке, просил предоставить мне соответствующую должность в европейской России или отправить в отставку.
Вручая заявление министру, я особо подчеркнул, что за все время многолетней службы на благо России единственное состояние, которое я нажил ─ мое доброе имя. Рисковать им, продолжая принимать участие в порт-артурской афере, ведущей к неминуемой катастрофе, я не намерен.
Генерал Куропаткин, которого я близко знал в молодости, по совместной службе у генерала Скобелева, пытался меня успокоить и уговаривал воспользоваться предложенным царем отпуском. За это время, если я не передумаю и не захочу возвращаться в Порт-Артур, что-нибудь для меня найдется. Прошение же об отставке он категорически отказался принять.
В августе 1903 года я находился в Венеции. Остановившись в «Grand Hotel des Bains» на Лидо, я наслаждался великолепным пляжем и морскими купаниями. Неожиданно пришла телеграмма следующего содержания: «Указом от 27 августа 1903 государь назначил вас Губернатором Астраханским и наказным гетманом астраханского казачьего войска. Генерал-адъютант Куропаткин». Я был приятно удивлен таким неожиданным назначением. Это давало мне высокое положение и возвращало на военную службу, которую я давно оставил, занимая различные должности в администрации провинций, хоть и находившихся в ведении военного министерства.
Вернувшись в Петербург, я дождался аудиенции у государя. Она была назначена на 3 октября. Прибыл я на нее в мундире астраханских казаков, с булавой наказного гетмана. Царь принял меня исключительно тепло, поздравил с назначением и сказал: «Я долго думал перед тем, как сделать вас наказным гетманом. За весь период моего правления, а также отца или деда и, насколько помню, и прадеда, не было такого случая, чтобы поляк и католик становился наказным гетманом казаков, которые являются опорой трона и династии. Из этого следует, как высоко я ценю ваши заслуги и как вам доверяю. Верю, что я сделал правильный выбор, и что вы поднимете уровень благосостояния астраханских казаков и заслужите их признательность».
Спустя два дня я уже был в Астрахани и вступил в должность.
26 января 1904 года, то есть через три месяца после приезда своего в Астрахань, я устроил у себя костюмированный благотворительный бал. Средства должны были пойти в местное отделение Красного креста, председателем которого я являлся. На этом балу собралась вся Астрахань. Огромная зала гетманского дворца и две соседние комнаты были заполнены танцующими. Внезапно, около трех часов ночи, поступила срочная депеша.
Военный министр ставил меня в известность, что в этот день, около восьми часов вечера, российский флот, стоявший на рейде Порт-Артура, был вероломно и без объявления войны атакован японцами, которым удалось вывести из строя семь наших кораблей. Были убитые и раненые.
Больше никаких подробностей не приводилось.
Легко себе представить, какое впечатление на меня произвела эта телеграмма. Я вошел в гетманскую залу, где между старинными казацкими знаменами висел портрет царя в полный рост, встал на ступеньках под портретом и попросил остановить музыку и танцы. Я вслух зачитал телеграмму и предложил, чтобы собранные деньги переслать на нужды раненых в Порт-Артуре. Оркестр заиграл государственный гимн, и моя жена вместе с двумя сестрами Красного креста стала обходить гостей, собирая пожертвования для раненых и семей убитых.
Всех охватил необыкновенный душевный подъем.
На поднос бросали не только деньги, но и любые ценные вещи, имевшиеся у людей. Помимо драгоценностей, было собрано 13 тысяч рублей.
Деньги и драгоценности были переданы присутствовавшему на балу директору Волжско-Камского банка. На следующий же день с учетом стоимости драгоценностей он перевел всю сумму. Это был первый взнос на нужды раненых, который был получен в Порт-Артуре.
* * *
Очевидно, что безвозвратные потери, которые понесла российская Тихоокеанская эскадра в результате подлого нападения Японии, были бы гораздо меньшими, если бы в Порт-Артуре, военном порте, соблюдалась самая элементарная осторожность.
Если бы, например, в сумерки, как того требовали правила, вход в порт закрывали бы цепями и плавающими балками, окованными железом. В этом случае японские миноносцы не сумели бы столь внезапно прорваться в гавань. Если бы стоявшие на рейде российские крейсера были ограждены на ночь заградительными сетями, то, возможно, выпущенные японцами мины запутались и взорвались бы в сетях. Крейсерам был бы нанесен ущерб, но они не получили бы таких пробоин и не были бы затоплены. И, наконец, если бы часовые на Золотой горе, расположенной у входа на внутренний рейд, хотя бы в какой-то степени исполнили свои обязанности, то японские суда не только не смогли бы незамеченными войти на внутренний рейд, но даже приблизиться к ведущему в порт узкому проходу между двумя горами.
Возмущение в России неслыханным легкомыслием портовых властей Порт-Артура и даже подозрение их в предательстве приняли повсеместный характер. Однако влияние военно-морского командования при дворе было столь велико, что ни комендант порта, немец, адмирал Старк, ни тем более адмирал Алексеев, в присутствии которого все произошло, не только не были привлечены к ответственности, но даже не оказались под следствием.
Между тем, предупреждений о том, что японцы готовятся к враждебной акции, было немало. Примечательно, что за час до нападения на российский флот Порт-Артур покинул японский корабль, на котором японский консул в Инкау (город в Маньчжурии) с личного разрешения адмирала Алексеева отправил на родину 300 семей японских коммерсантов, занимавшихся торговлей в Порт-Артуре.
Казалось, тут и слепому должно было бы стать ясно, что происходит: целая японская колония бросает свои товары, все кровно нажитое имущество и торопится отплыть, беря с собой лишь то, что под руку попадется. Никаких выводов из этого власти Порт-Артура не сделали. Напротив, в семь вечера адмирал Алексеев угощал обедом японского консула и весело с ним шутил. А через несколько часов семь кораблей российской эскадры были уже затоплены или серьезно повреждены.
Власти Порт-Артура настолько уверовали, что война невозможна, что орудия, которые должны были защищать форты, находились не на валах, а в казематах. Только на следующее утро после нападения японцев комендант крепости генерал Смирнов приказал поднять пушки на валы. Если бы одновременно с нападением на флот японцы догадались атаковать никак не защищенные форты, то они бы заняли Порт-Артур годом раньше, и не понадобилось осады, стоившей им 20 тысяч убитых.
В последовавших поражениях российской армии (при Ляояне, Мукдене, на реке Шахе) царь усмотрел Божью кару, обрушившуюся лично на него.
Знаю об этом со слов представителей его ближайшего окружения: коменданта главной императорской квартиры генерала Дедюлина, адмирала Нилова и флигель-адъютанта Воейкова. Государь винил только себя, вспоминая, что еще за восемь месяцев до начала войны я предупреждал его о том, что подобное может произойти. Тогда было еще достаточно времени, чтобы многое исправить и провести необходимую подготовку, но моим предостережением государь пренебрег и теперь пожинал плоды этого.
Бронислав Громбчевский.
Источник:http://topwar.ru/.
23 августа - памятная дата в российской истории. В этот день, в 1905 году, был подписан Портсмутский мир, положивший конец тяжелой и изнурительной войне между двумя тихоокеанскими державами. Чувство боли и стыда вызвали в российском обществе поражения под Мукденом и Ляояном, сдача Порт-Артура и Цусимская катастрофа. А перед войной российская правящая верхушка упорно не желала прислушаться к голосам здравомыслящих военных и государственных деятелей, предупреждавших о том, что Япония ─ серьезный противник, которого следует принимать всерьез.
Раньше других это понял генерал Бронислав Людвигович Громбчевский. Недавно «Столетие» рассказывало о той роли, которую этот офицер, путешественник-востоковед и разведчик сыграл в Большой игре в Средней Азии, противодействуя попыткам англичан лишить Россию Памира. Получив назначение на Дальний Восток, он достаточно быстро увидел, что не меньшая угроза российскому государству исходит от «Страны Восходящего солнца». Занимая высшую административную должность на Квантунском полуострове, являвшемся главным военно-политическим плацдармом России на Дальнем Востоке, Б.Л. Громбчевский внимательно отслеживал ситуацию в регионе, в том числе по результатам своих неоднократных поездок в Японию.
К началу 1903 года он убедился в том, что приготовления Токио к войне входят в завершающую фазу и Петербургу необходимо срочно принимать контрмеры. Но тщетно Громбчевский пытался достучаться до «верхов»… В своих воспоминаниях «На службе российской» (изданы в Варшаве в 1926 году, прежде на русский язык не переводились) Б.Л.Громбчевский живо и ярко рассказывает о своем общении с «сильными мира сего», не скупясь на подробности, едкие замечания и язвительные оценки. Эти воспоминания, фрагмент которых мы публикуем ─ важный исторический источник и, вместе с тем, интересное и увлекательное чтение.
В 1899-1903 годах я занимал пост Генерального комиссара Квантунской области с резиденцией в Порт-Артуре. По существовавшим тогда правилам всякий, кто нес службу на Дальнем Востоке, имел право на ежегодный отпуск в течение месяца, а каждые три года мог отдыхать шесть месяцев подряд. Я не упускал такой возможности и проводил свой отпуск в Японии, преимущественно в зимнее время, наслаждаясь благоприятным климатом этой страны, который дарило ей теплое течение Куро-Сива. В отсутствие холодных северных ветров и суровых маньчжурских морозов я любовался драценами, камелиями, азалиями и рододендронами.
Еще в 1896 году я провел в Японии несколько месяцев и имел возможность поближе познакомиться с японцами, с их амбициями, патриотизмом, готовностью жертвовать собою ради отчизны. Тогда мне уже стало ясно: этот народ не простит России того, что его лишили плодов победоносной войны с Китаем (имеется в виду японо-китайская война 1894-1895 годов. После ее завершения Россия настояла на том, чтобы Япония отказалась от части своих завоеваний, в частности, от Ляодунского полуострова. - А.Р. ) и исподволь готовит кровавый ответ.
В конце 1902 года, дождавшись очередного шестимесячного отпуска, я выехал в Японию. Чувствовал я себя тогда не очень хорошо и по совету врачей решил провести шесть недель на водах в городке Миянусито, подлечить артрит и вообще восстановить свои силы. Уже по дороге на курорт я заметил у обычно приветливых, обходительных и улыбчивых японцев какой-то новый настрой. Газеты только и печатали, что шовинистические статьи, которые должны были соответствующим образом формировать сознание широких народных масс.
Я подружился с господином Иши, совладельцем одной из крупных японских пароходных компаний, обеспечивавшей товарно-пассажирское сообщение почти со всеми странами мира. Ещё юношей, после окончания коммерческой школы в Токио, он начал работать там рядовым сотрудником и спустя 20 лет не только возглавил эту компанию, но и придал ей гораздо больший размах. Не было такого маршрута на Тихом, Индийском или Атлантическом океанах, по которому бы не курсировали ее суда. Меня тогда особенно интересовало все, связанное с судоходством у берегов Квантунской области, и господин Иши предоставил мне исчерпывающую информацию о японской навигации в этом районе. Он также доверительно сообщил мне о негласной договоренности компании с правительством о том, что по первому требованию властей все ее корабли будут отданы в распоряжение властей, и без специального на то разрешения ни один корабль не покинет порт приписки на расстояние, превышающее один день пути.
Меня удивило подобное соглашение, которое едва ли могло способствовать дальнейшему развитию морского пароходства Японии. Насколько мне было известно, Япония не была еще столь богатой, чтобы позволить себе поставить на прикол в портах сотни торговых судов крупнейшего морского пароходства, и такого рода мера могла быть оправдана лишь в условиях приближающейся войны.
Мое предположение подтвердилось в Токио и Иокогаме, куда я направился после завершения курса лечения в Миянусито. В бурлящей жизни этих двухмиллионных городов, несмотря на умение японцев скрывать от чужеземцев то, что тем не следовало знать, нетрудно было приметить множество фактов, которые укрепили меня в моих выводах: мы находились в преддверии большой войны.
Тем временем в России даже не подозревали об истинном настрое Японии и ее намерениях. Японские власти успокаивали официальных российских представителей в Токио: очарованные предупредительностью и вежливостью японцев, они свято верили в дружеское отношение к нам этой страны.
Но шило в мешке не утаишь. О лихорадочных приготовлениях Японии к войне доносили своим правительствам военные представительства других государств. Полученная ими информация кружным путем доходила до российского военного министра генерала Куропаткина, который весной того же года лично прибыл в Японию с посланием царя, адресованным микадо.
Об этом визите в Токио рассказывали, как об анекдоте. Проходил он с большой помпой, но Куропаткина японцы обманули и показали ему только то, что хотели показать, что свидетельствовало не о военных приготовлениях, а напротив, о миролюбии Токио и его якобы совершенной неготовности к войне. Одураченный японским гостеприимством, генерал вернулся в Россию, находясь в совершенной уверенности относительно стремления Японии к миру, и эту мысль всячески подчеркивал в своем отчете. Как человек неглупый и профессионально квалифицированный, он не мог не обратить внимания на лихорадочно осуществлявшиеся Японией военные закупки, однако объяснял данный факт враждебностью к Америке, с которой Япония, мол, и собиралась вступить в вооруженный конфликт.
Отчет Куропаткина вполне устраивал российское правительство, которое было заинтересовано в устойчивом мире, чтобы завершить строительство железной дороги в Маньчжурии ─ предприятие, поглощавшее сотни миллионов рублей ежегодно. Боязнь чем-либо вызвать раздражение японцев усилилась настолько, что дело доходило до абсурда. Так, например, министр Витте, руководивший строительством маньчжурской дороги, выступал против увеличения контингента российских войск, численность которых в Маньчжурии составляла всего 40 тыс. чел. Причем они были разбросаны в виде гарнизонов по всему краю, а не сгруппированы в одно целое. Между тем, Япония была в состоянии в течение 36 часов выставить 200-тысячное войско, высадив десанты в заливах Квантунского полуострова Талиенван или Би-Цзы. Хотя эти заливы идеально подходили для десантирования, они должным образом не охранялись российскими частями, как впрочем, и вся территория Квантунской области.
По той же причине Витте отказывал в предоставлении кредитов на фортификационные работы в Порт-Артуре. В то же время он не жалел миллионов рублей, которые давал щедрой рукой на строительство торгового порта Дальний. Этот порт находился в 60 километрах от Порт-Артура, и вся Россия называла его «Лишним». Во время войны портовые сооружения оказались исключительно полезными для японцев, которые использовали их для выгрузки тяжелых артиллерийских орудий и сотен тысяч тонн различной техники, требовавшейся при осаде Порт-Артура.
Витте в такой степени уверовал в необходимость всевозможных уступок Японии, что находясь осенью 1902 года в Порт-Артуре, в доверительной беседе со мной произнес: «Сейчас мы находимся в таком положении, что если бы японцам захотелось плюнуть нам в морду, нам оставалось бы только утереться, сказав, что это “Божья роса”. Ситуацию удастся полностью изменить лишь через два года, и вот тогда мы сполна рассчитаемся с японцами». На мое замечание о том, что японцам наверняка известно о слабости России, и они могут уже сейчас напасть на нас, Витте ответил: “Авось, Бог милостивый этого не допустит”».
Однако «Бог милостивый» допустил. Японцы, зная о временной слабости России на Дальнем Востоке и действуя по принципу «сейчас или никогда», нанесли ей удар, после которого она уже не смогла оправиться.
С учетом выше отмеченных обстоятельств, а также других доказательств того, что японцы могут в скором времени начать войну, я решил прервать свой отпуск, вернуться в Порт-Артур и все рассказать адмиралу Алексееву, который был царским наместником на Дальнем Востоке и командующим там армией и флотом. Я исходил еще из того, что театром военных действий, в первую очередь, должен был стать Квантунский полуостров, ответственность за управление которым была возложена на меня.
Прибыв в Порт-Артур, я немедленно явился к адмиралу Алексееву и подал рапорт, составленный на основе моих наблюдений и собранных сведений. Также я показал ему некоторые документы, которые мне удалось раздобыть в Японии. Слушал он меня с видом человека, который и без того ориентируется в обстановке и располагает самой подробной информацией. Сказал он следующее:
─ Зря вы прервали свой отпуск и потратили время на сбор сведений по вопросу, которым поручено заниматься российскому посольству в Токио. Оно располагает большими возможностями для работы с авторитетными и осведомленными источниками и получает вполне достоверную информацию. Посольство придерживается принципиально иной точки зрения, утверждая, что японское правительство относится сейчас к России как никогда тепло и сердечно. У нас нет ни малейшего повода думать, а тем более говорить о приближающейся войне.
С этими словами адмирал Алексеев вынул из кармана кителя ключик от ящика стола, в котором хранил самые важные и секретные документы, достал оттуда пачку писем от российского посла в Токио барона Розена и с ироничной улыбкой вручил их мне для прочтения.
В этих письмах барон Розен с восторгом писал о дружеских настроениях японцев в отношении России. В качестве свидетельства, подтверждающего это, он ссылался на то, что микадо неизменно уделял особое внимание главе российской дипломатической миссии и его семье.
Упоминалось, что на последнем официальном приеме в императорском дворце микадо собственноручно вручил дочке барона два бриллиантовых колечка.
Прочитав письма посла барона Розена и возвращая их адмиралу, я спокойно сказал, что меня они не убедили в стремлении Японии к миру. А то, что микадо выделял Розена из числа других послов и делал подарки его дочери, следует рассматривать, как попытку ввести в заблуждение российского посла, что является поводом для серьезного внимания и беспокойства.
Я служил с адмиралом Алексеевым уже четвертый год. Будучи главным представителем российской власти на Дальнем Востоке, и став, вскоре после своего назначения, царским наместником, он являлся моим непосредственным начальником. Наши практически ежедневные встречи позволили мне достаточно хорошо его узнать.
Он был человеком знающим, но ему не хватало широкого кругозора, так необходимого для государственного деятеля, занимавшего столь высокий пост. Насколько помню, происходил он из армянской семьи и унаследовал от своих предков необыкновенную сообразительность и ловкость в плане установления и поддержания связей с нужными людьми ─ влиятельными и находящимися у власти. Карьеру свою он сделал благодаря тому, что был воспитателем незаконнорожденного сына великого князя, генерал-адмирала Алексея Александровича. В этом качестве он 14 лет проживал в Париже, одновременно выполняя обязанности военно-морского агента при российском посольстве. При этом его основной отличительной особенностью было непомерное честолюбие.
В результате, занимая исключительно значимые должности, он привыкал смотреть на государственные дела, прежде всего с точки зрения личных интересов, прикидывая, что и в какой мере будет выгодным для его карьеры.
Как раз в то время группа лиц из ближайшего окружения государя создала концессию для разработки лесных ресурсов в Корее, в районе реки Ялу. Министру финансов Витте, занимавшемуся строительством манчьжурской железной дороги, было известно, что Япония стремится включить Корею в сферу своего влияния. Поэтому он выступал против эксплуатации данной концессии и всеми силами старался остановить деятельность этого предприятия. Тогда было решено отстранить Витте от ведения дел в Маньчжурии, а Алексеева, готового всячески содействовать указанной компании, сделать царским наместником на Дальнем Востоке и eo ipso (тем самым (лат.)). вверить его заботам этот коммерческий проект.
Понятно, что для его осуществления была необходима абсолютная уверенность в слабости Японии, ее неспособности дать отпор российскому колоссу.
Обойти адмирала Алексеева и не поделиться с ним своим мнением я не имел права. Однако я не собирался с ним пререкаться и оспаривать имевшиеся у него сообщения о якобы мирных планах Японии.
Воспользовавшись своим шестимесячным отпуском, я решил ехать в Петербург ─ на прием к военному министру, чтобы информировать его о действительном положении дел в соседней стране.
Министр, генерал Куропаткин, выслушал меня с большим вниманием и, поразмыслив минуту, изрек: «Простить себе не могу, что во время своего визита в Японию не взял вас с собой. Но в этом виноват Алексеев, который говорил, что не мог обойтись без вас в Порт-Артуре в связи с приездом туда Витте. Рядом со мной не было никого, кто знал бы японцев. Хотя по результатам визита у меня создалось впечатление диаметрально противоположное вашему, факты, которые вы привели, настолько важны, что нельзя исключать: находясь в Японии, я видел не то, что должен был увидеть как военный министр, а только то, что хотели показать мне японцы. Что там ни говори, но дело это столь значимое, что я не могу брать на себя всю ответственность, утверждая, что Япония настроена миролюбиво. В этом меня уверяло наше посольство, а также военный агент. Вы должны обратиться к царю. Поручаю вам изложить ему все и во всех подробностях. Мне будет неприятно, если я совершил ошибку, но что поделаешь. Буду пожинать плоды собственной беспечности».
В ответ я сказал, что надлежащим образом исполню это поручение, если буду иметь соответствующую возможность. Ведь министр знает, как проходят такие аудиенции. Царь здоровается, задает несколько вопросов, касающихся вопросов жизни в провинции, потом желает хорошо провести время в столице, подает еще раз руку, ─ и все. Аудиенция уже закончена, хоть длилась она не более двух-трех минут.
На это генерал Куропаткин посоветовал, чтобы я не записывался на прием в Министерстве двора, а подождал пока он не договорится о специальной аудиенции для меня.
Действительно, через пару дней после этого я получил извещение о том, что буду принят в два часа пополудни. Встреча состоится в Александровском дворце и специальный поезд отвезет меня туда с Балтийского вокзала.
В приемной был только дежурный флигель-адъютант, который тут же доложил обо мне. Царь встретил меня словами: «Военный министр сообщил мне, что вы специально приехали из Порт-Артура, чтобы предупредить нас о военных намерениях Японии. У меня есть время до трех часов дня. Слушаю вас».
Я подготовился заранее и начал все рассказывать по порядку. На это у меня ушло около получаса. Царь слушал меня с большим интересом. Затем он произнес:
─ Вы меня не убедили. Ни на минуту не могу допустить, чтобы эти макаки осмелились объявить мне войну. Да мы их шапками закидаем.
─ Так бы и произошло, ─ сказал я, ─ если бы война началась в Центральной России. Однако боевые действия развернутся в Маньчжурии, в колонии, отстоящей на 10 тысяч километров от центра России и связанной с ней одноколейной железной дорогой. Это тонкая ниточка, которую всегда и в любом месте можно оборвать. Нужно еще помнить, что в Маньчжурии нет ничего, кроме мяса и хлеба. Каждого солдата, каждый патрон, каждую пару обуви, коробку с лекарствами, словом, все придется доставлять из метрополии той самой железной дорогой. Сосредоточить в Маньчжурии в достаточном количестве российские вооруженные силы можно будет только за год, а, возможно, и за более длительный срок. Ведь посылать подкрепления придется малыми партиями вследствие пропускной способности указанного пути сообщения. Наша вера в стремление Японии к миру привела к тому, что сейчас мы безоружны. На всю Маньчжурию у нас всего 35 тысяч солдат, тогда как японцы в течение 36 часов могут высадить на Квантунском полуострове 200 тысяч!
Царь, вероятно, задетый за живое, внезапно вскочил с кресла и, прервав меня, выкрикнул: «Вы что себе думаете? Что мой огромный тихоокеанский флот будет оставаться на месте и спокойно смотреть, как японские транспорты будут доставлять свой десант на Квантун?!»
Я с удивлением посмотрел на царя. Раздражение было явственно видно на его лице, поэтому я отреагировал быстро и спокойно:
─ Я не моряк, Ваше императорское величество, и не могу знать, как поступит командование флотом. Но я знаю японцев и глубоко убежден, что они сделают все возможное, чтобы вывести из строя российский флот. На карту будет поставлено существование их государства, и они не станут принимать во внимание какие-либо международные правила или гуманитарные соображения.
Похоже, что мой ответ еще больше разгневал царя, и он начал говорить повышенным тоном:
─ Поверьте, я весьма ценю ваши заслуги, честность и порядочность. Но при этом не могу не заметить, что длительное пребывание на Дальнем Востоке расстроило вашу нервную систему. Вы не видите того, что имеет место в действительности. Нужно вам дать возможность отдохнуть. Можете сообщить генералу Куропаткину, что я приказал предоставить вам дополнительный шестимесячный отпуск для отдыха за границей с сохранением в полном объеме вашего жалованья, которое вы получали в Порт-Артуре.
На этом он подал мне руку в знак прощанья.
Аудиенция была завершена. Когда я вышел из кабинета, то был в таком состоянии, что у меня тряслись губы. Проклинал себя за свое чрезмерное рвение и самоотверженность.
За свой счет примчался сюда с другого конца света, чтобы предупредить его о грозящей стране огромной опасности, а он усмотрел в этом моем порыве одни лишь расстроенные нервы и неспособность разобраться в реальном положении вещей!
Под тяжестью горьких мыслей я написал заявление, в котором, ссылаясь на царские слова о своем длительном пребывании на Дальнем Востоке, просил предоставить мне соответствующую должность в европейской России или отправить в отставку.
Вручая заявление министру, я особо подчеркнул, что за все время многолетней службы на благо России единственное состояние, которое я нажил ─ мое доброе имя. Рисковать им, продолжая принимать участие в порт-артурской афере, ведущей к неминуемой катастрофе, я не намерен.
Генерал Куропаткин, которого я близко знал в молодости, по совместной службе у генерала Скобелева, пытался меня успокоить и уговаривал воспользоваться предложенным царем отпуском. За это время, если я не передумаю и не захочу возвращаться в Порт-Артур, что-нибудь для меня найдется. Прошение же об отставке он категорически отказался принять.
В августе 1903 года я находился в Венеции. Остановившись в «Grand Hotel des Bains» на Лидо, я наслаждался великолепным пляжем и морскими купаниями. Неожиданно пришла телеграмма следующего содержания: «Указом от 27 августа 1903 государь назначил вас Губернатором Астраханским и наказным гетманом астраханского казачьего войска. Генерал-адъютант Куропаткин». Я был приятно удивлен таким неожиданным назначением. Это давало мне высокое положение и возвращало на военную службу, которую я давно оставил, занимая различные должности в администрации провинций, хоть и находившихся в ведении военного министерства.
Вернувшись в Петербург, я дождался аудиенции у государя. Она была назначена на 3 октября. Прибыл я на нее в мундире астраханских казаков, с булавой наказного гетмана. Царь принял меня исключительно тепло, поздравил с назначением и сказал: «Я долго думал перед тем, как сделать вас наказным гетманом. За весь период моего правления, а также отца или деда и, насколько помню, и прадеда, не было такого случая, чтобы поляк и католик становился наказным гетманом казаков, которые являются опорой трона и династии. Из этого следует, как высоко я ценю ваши заслуги и как вам доверяю. Верю, что я сделал правильный выбор, и что вы поднимете уровень благосостояния астраханских казаков и заслужите их признательность».
Спустя два дня я уже был в Астрахани и вступил в должность.
26 января 1904 года, то есть через три месяца после приезда своего в Астрахань, я устроил у себя костюмированный благотворительный бал. Средства должны были пойти в местное отделение Красного креста, председателем которого я являлся. На этом балу собралась вся Астрахань. Огромная зала гетманского дворца и две соседние комнаты были заполнены танцующими. Внезапно, около трех часов ночи, поступила срочная депеша.
Военный министр ставил меня в известность, что в этот день, около восьми часов вечера, российский флот, стоявший на рейде Порт-Артура, был вероломно и без объявления войны атакован японцами, которым удалось вывести из строя семь наших кораблей. Были убитые и раненые.
Больше никаких подробностей не приводилось.
Легко себе представить, какое впечатление на меня произвела эта телеграмма. Я вошел в гетманскую залу, где между старинными казацкими знаменами висел портрет царя в полный рост, встал на ступеньках под портретом и попросил остановить музыку и танцы. Я вслух зачитал телеграмму и предложил, чтобы собранные деньги переслать на нужды раненых в Порт-Артуре. Оркестр заиграл государственный гимн, и моя жена вместе с двумя сестрами Красного креста стала обходить гостей, собирая пожертвования для раненых и семей убитых.
Всех охватил необыкновенный душевный подъем.
На поднос бросали не только деньги, но и любые ценные вещи, имевшиеся у людей. Помимо драгоценностей, было собрано 13 тысяч рублей.
Деньги и драгоценности были переданы присутствовавшему на балу директору Волжско-Камского банка. На следующий же день с учетом стоимости драгоценностей он перевел всю сумму. Это был первый взнос на нужды раненых, который был получен в Порт-Артуре.
* * *
Очевидно, что безвозвратные потери, которые понесла российская Тихоокеанская эскадра в результате подлого нападения Японии, были бы гораздо меньшими, если бы в Порт-Артуре, военном порте, соблюдалась самая элементарная осторожность.
Если бы, например, в сумерки, как того требовали правила, вход в порт закрывали бы цепями и плавающими балками, окованными железом. В этом случае японские миноносцы не сумели бы столь внезапно прорваться в гавань. Если бы стоявшие на рейде российские крейсера были ограждены на ночь заградительными сетями, то, возможно, выпущенные японцами мины запутались и взорвались бы в сетях. Крейсерам был бы нанесен ущерб, но они не получили бы таких пробоин и не были бы затоплены. И, наконец, если бы часовые на Золотой горе, расположенной у входа на внутренний рейд, хотя бы в какой-то степени исполнили свои обязанности, то японские суда не только не смогли бы незамеченными войти на внутренний рейд, но даже приблизиться к ведущему в порт узкому проходу между двумя горами.
Возмущение в России неслыханным легкомыслием портовых властей Порт-Артура и даже подозрение их в предательстве приняли повсеместный характер. Однако влияние военно-морского командования при дворе было столь велико, что ни комендант порта, немец, адмирал Старк, ни тем более адмирал Алексеев, в присутствии которого все произошло, не только не были привлечены к ответственности, но даже не оказались под следствием.
Между тем, предупреждений о том, что японцы готовятся к враждебной акции, было немало. Примечательно, что за час до нападения на российский флот Порт-Артур покинул японский корабль, на котором японский консул в Инкау (город в Маньчжурии) с личного разрешения адмирала Алексеева отправил на родину 300 семей японских коммерсантов, занимавшихся торговлей в Порт-Артуре.
Казалось, тут и слепому должно было бы стать ясно, что происходит: целая японская колония бросает свои товары, все кровно нажитое имущество и торопится отплыть, беря с собой лишь то, что под руку попадется. Никаких выводов из этого власти Порт-Артура не сделали. Напротив, в семь вечера адмирал Алексеев угощал обедом японского консула и весело с ним шутил. А через несколько часов семь кораблей российской эскадры были уже затоплены или серьезно повреждены.
Власти Порт-Артура настолько уверовали, что война невозможна, что орудия, которые должны были защищать форты, находились не на валах, а в казематах. Только на следующее утро после нападения японцев комендант крепости генерал Смирнов приказал поднять пушки на валы. Если бы одновременно с нападением на флот японцы догадались атаковать никак не защищенные форты, то они бы заняли Порт-Артур годом раньше, и не понадобилось осады, стоившей им 20 тысяч убитых.
В последовавших поражениях российской армии (при Ляояне, Мукдене, на реке Шахе) царь усмотрел Божью кару, обрушившуюся лично на него.
Знаю об этом со слов представителей его ближайшего окружения: коменданта главной императорской квартиры генерала Дедюлина, адмирала Нилова и флигель-адъютанта Воейкова. Государь винил только себя, вспоминая, что еще за восемь месяцев до начала войны я предупреждал его о том, что подобное может произойти. Тогда было еще достаточно времени, чтобы многое исправить и провести необходимую подготовку, но моим предостережением государь пренебрег и теперь пожинал плоды этого.
Бронислав Громбчевский.
Источник:http://topwar.ru/.