Давно Шрайбмана у тебя не было. И вот он здесь, мой любимый Шрайбман. Я даже рассказ придумала про тебя и Шрайбмана, будто ты чекист и арестовал его, а действие происходит в каком-нибудь 1921 году. И Шрайбман в тюрьме пишет и пишет. Пишет и пишет. А ты говоришь: ну, пиши, пиши, гнида. А он: "Я знаю, что вы меня расстреляете, узурпаторы, проклятые наследники робеспьеров, диктаторы, палачи, купающиеся в крови анархистских девственниц, империалисты, оккупанты всего! Но потомки оценят мои труды. Я - Сверхкропоткин и Надбакунин, отец русской анархической самоуправленческой конфедеративной и федеративной демократии и особа, приближенная к антиимператору в вакууме". Но Шрайбмана не расстреливают, а выпускают. Он сначала очень сильно негодует по этому поводу, потому что мечтал пасть жертвой в борьбе роковой. Но потом смиряется. Он переезжает в деревню, продолжая много и плодотворно работать и покупая молоко у доярки не потому, что ему нужно молоко, а потому, что он делится с ней своей писаниной. Доярка по вечерам зачитывает это мужу.
- Чавой-то он сказал? - спрашивает муж, осовело глядя на жену. - А я почем знаю? - Какой умный все ж барин. - Да, умный, - вздыхает доярка. - Ну, ты смотри у меня! - грозит муж.
Так проходят годы. Мирные труды, мирные заботы, мирная деревня.
И никто не знает, как тоскует по ночам в своем домике Шрайбман, сожалея о несостоявшемся расстреле.
"Почему, почему этот негодяй, этот бесстыдный последыш Робеспьера, этот людоед и циник, поправший и растоптавший истинные советы, этот шакал в человеческом обличье Спартако не расстрелял меня?! Он струсил, да, струсил! Не смог расстрелять такую интеллектуальную глыбищу! А жаль. Впрочем, я напишу ему. Я попрошу его о расстреле. Придется унизиться перед ним. Если надо, я и на колени встану. Зато умру героем! Герои не умирают! Героям слава!"
Забавно и самое смешное, что если не брать террор конца тридцатых во-многом так и было. Мученики перед социалистами из ни выдались...мягко говоря, лицемерные. Русский анархист - почти всегда человек буквы, боящийся оглядываться на реальность, но пытающийся заставить реальность оглянуться и увидеть себя. А получающий шиш с хреном. В этом он схож с русским либералом.
- Чавой-то он сказал? - спрашивает муж, осовело глядя на жену.
- А я почем знаю?
- Какой умный все ж барин.
- Да, умный, - вздыхает доярка.
- Ну, ты смотри у меня! - грозит муж.
Так проходят годы. Мирные труды, мирные заботы, мирная деревня.
И никто не знает, как тоскует по ночам в своем домике Шрайбман, сожалея о несостоявшемся расстреле.
"Почему, почему этот негодяй, этот бесстыдный последыш Робеспьера, этот людоед и циник, поправший и растоптавший истинные советы, этот шакал в человеческом обличье Спартако не расстрелял меня?! Он струсил, да, струсил! Не смог расстрелять такую интеллектуальную глыбищу! А жаль. Впрочем, я напишу ему. Я попрошу его о расстреле. Придется унизиться перед ним. Если надо, я и на колени встану. Зато умру героем! Герои не умирают! Героям слава!"
Reply
Русский анархист - почти всегда человек буквы, боящийся оглядываться на реальность, но пытающийся заставить реальность оглянуться и увидеть себя. А получающий шиш с хреном. В этом он схож с русским либералом.
Reply
Reply
Leave a comment