Как рождался кулак
Читаю ihistorian .
Журнал интересный, посвящен историческим изысканиям в области изучения голода 30-х годов. Автором журнала анализируются причины голода, собирается фактический и статистический материал по теме.
Я сам имею склонность к изучению истории и журнал пришелся мне по душе.
Однако как и всякий информационный ресурс историка журнал несколько суховат. Поэтому пришла мысль давать в связи с публикуемыми там материалами живые примеры из литературы.
Сегодня это будет цитата из "Поднятой целины" Михаила Шолохова и связанна она будет вот с этим материалом: http://ihistorian.livejournal.com/379230.html
И так, вот пример перерождения из красного партизана в кулака, описанный Шолоховым в своей книге:
"Собрание единогласно утвердило еще четыре кулацких хозяйства.
Но когда Давыдов сказал:
- Тит Бородин. Кто "за"? - собрание тягостно промолчало. Нагульнов смущенно
переглянулся с Размет-новым. Любишкин папахой стал вытирать мокрый лоб.
- Почему тишина? В чем дело? - Давыдов, недоумевая, оглядел ряды сидевших людей
и, не встретившись ни с кем глазами, перевел взгляд на Нагульнова.
- Вот в чем, - начал тот нерешительно. - Этот Бородин, по-улишному Титок мы его
зовем, вместе с нами в восемнадцатом году добровольно ушел в Красную гвардию.
Будучи бедняцкого рода, сражался стойко. Имеет раны и отличие - серебряные часы
за революционное прохождение. Служил он в Думенковом отряде. И ты понимаешь,
товарищ рабочий, как он нам сердце полоснул? Зубами, как кобель в падлу,
вцепился в хозяйство, возвернувшись домой... И начал богатеть, несмотря на наши
предупреждения. Работал день и ночь, оброс весь дикой шерстью, в одних
холстинных штанах зиму и лето исхаживал. Нажил три пары быков и грызь от
тяжелого подъема разных тяжестев, и все ему было мало! Начал нанимать работников,
по два, по три. Нажил мельницу-ветрянку, а потом купил пятисильный паровой
двигатель и начал ладить маслобойку, скотиной переторговывать. Сам, бывало,
плохо жрет и работников голодом морит, хоть и работают они двадцать часов в
сутки да за ночь встают раз по пять коням подмешивать, скотине метать. Мы
вызывали его неоднократно на ячейку и в Совет, стыдили страшным стыдом, говорили:
"Брось, Тит, не становись нашей дорогой Советской власти поперек путя! Ты же за
нее, страдалец, на фронтах против белых был..." - Нагульнов вздохнул и развел
руками. - Что можно сделать, раз человек осатанел? Видим, поедает его
собственность! Опять его призовем, вспоминаем бои и наши обчие страдания,
уговариваем, грозим, что в землю затопчем его, раз он становится поперек путя,
делается буржуем и не хочет дожидаться мировой революции.
- Ты короче, - нетерпеливо попросил Давыдов.
Голос Нагульнова дрогнул и стал тише.
- Об этом нельзя короче. Эта боль такая, что с кровью... Ну, он, то есть Титок,
нам отвечает: "Я сполняю приказ Советской власти, увеличиваю посев. А работников
имею по закону: у меня баба в женских болезнях. Я был ничем и стал всем, все у
меня есть, за это я и воевал. Да и Советская власть не на вас, мол, держится. Я
своими руками даю ей что жевать, а вы - портфельщики, я вас в упор не вижу".
Когда о войне и наших вместе перенесенных трудностях мы ему говорим, у него иной
раз промеж глаз сверканет слеза, но он не дает ей законного ходу, отвернется,
насталит сердце и говорит: "Что было, то быльем поросло!" И мы его лишили голосу
гражданства. Он было помыкнулся туда и сюда, бумажки писал в край и в Москву. Но
я так понимаю, что в центральных учреждениях сидят на главных постах старые
революционеры и они понимают: раз предал - значит, враг, и никакой к тебе пощады!
- А ты все же покороче...
- Зараз кончаю. Его и там не восстановили, и он до се в таком виде, работников,
правда, расчел...
- Ну, так в чем дело? - Давыдов пристально всматривался в лицо Нагульнова.
Но тот прикрыл глаза короткими сожженными солнцем ресницами, отвечал:
- Потому собрание и молчит. Я только объяснил, какой был в прошлом дорогом
времени Тит Бородин, нынешний кулак.
Давыдов сжал губы, потемнел:
- Чего ты нам жалостные рассказы преподносишь? Был партизан - честь ему за это,
кулаком стал, врагом сделался - раздавить! Какие тут могут быть разговоры?
- Я не из жалости к нему. Ты, товарищ, на меня напраслину не взводи!
- Кто за то, чтобы Бородина раскулачить? - Давыдов обвел глазами ряды.
Руки не сразу, вразнобой, но поднялись."
"- Тита Бородина ты близко знаешь? - шагая, раздумчиво спросил Давыдов.
- Как же, мы с ним друзья были, но через то и разошлись, что он до крайности
приверженный к собственности. В двадцатом году мы с ним были на подавлении
восстания в одной из волостей Донецкого округа. Два эскадрона и ЧОН [части
особого назначения, организованные для борьбы с остатками контрреволюции и
бандитизмом] ходили в атаку. Много за слободой оказалось порубанных хохлов.
Титок ночью заявился на квартиру, вносит вьюки в хату. Тряхнул их и высыпал на
пол восемь отрубленных ног. "Сдурел ты, такую твою?! - говорит ему товарищ. -
Удались зараз же с этим!" А Титок говорит ему: "Не будут восставать, б...! А мне
четыре пары сапог сгодятся. Я всю семью обую". Оттаял их на печке и начал с ног
сапоги сдирать. Распорет шашкой шов на голенище, стянет Голые ноги отнес, зарыл
в стог соломы. "Похоронил", - говорит. Ежели б тогда мы узнали - расстреляли бы
как гада! Но товарищи его не выдали. А после я пытал: верно ли это? "Верно, -
говорит, - так снять не мог, на морозе одубели ноги-то, я их и пооттяпал шашкой.
Мне, как чеботарю, прискорбно, что добрые сапоги в земле сгниют. Но теперь, -
говорит, - самому ужасно. Иной раз даже ночью проснусь, прошу бабу, чтобы к
стенке пустила, а то с краю страшно..." ...Ну, вот мы и пришли на мою квартиру.
- Нагульнов вошел во двор, звякнул щеколдой дверей."
Итак, что видим в сухом остатке? Да работал Тит, да недосыпал и недоедал, да за хозяйством смотрел. А началось то с чего? С мародерства на поле боя. Это его товарищи только сапоги увидели, а золотишко и иное барахлишко могли и не заметитить. Вот отсюда и началось "богачество" кулака Тита Бородина, бывшего красного партизана. Трудолюбие, экономия и т.д. это уже потом, а в начале - грабеж мертвых. Отсюда маслобойка, отсюда два-три работника, отсюда справные быки, отсюда же спекуляция скотом. Работников морит голодом, работают они на него 20 часов в сутки. Это вот портрет того самого "сильного и трезвого", которого нам преподносят как идеал крестьянина антисоветчики.
Кто в гражданскую воевал за идеалы мировой революции, а кто за личную маслобойку и сапоги с трупов. Неудивительно что такие граждане оказывали яростное и жестокое сопротивление коллективизации. И неудивительно что их раскулачивали и ссылали в положенные места.
Однако о чем это я? Это же "невинная жертва" сталинского режима вся вина которого в том что он много и тяжело работал на земле.
Журнал интересный, посвящен историческим изысканиям в области изучения голода 30-х годов. Автором журнала анализируются причины голода, собирается фактический и статистический материал по теме.
Я сам имею склонность к изучению истории и журнал пришелся мне по душе.
Однако как и всякий информационный ресурс историка журнал несколько суховат. Поэтому пришла мысль давать в связи с публикуемыми там материалами живые примеры из литературы.
Сегодня это будет цитата из "Поднятой целины" Михаила Шолохова и связанна она будет вот с этим материалом: http://ihistorian.livejournal.com/379230.html
И так, вот пример перерождения из красного партизана в кулака, описанный Шолоховым в своей книге:
"Собрание единогласно утвердило еще четыре кулацких хозяйства.
Но когда Давыдов сказал:
- Тит Бородин. Кто "за"? - собрание тягостно промолчало. Нагульнов смущенно
переглянулся с Размет-новым. Любишкин папахой стал вытирать мокрый лоб.
- Почему тишина? В чем дело? - Давыдов, недоумевая, оглядел ряды сидевших людей
и, не встретившись ни с кем глазами, перевел взгляд на Нагульнова.
- Вот в чем, - начал тот нерешительно. - Этот Бородин, по-улишному Титок мы его
зовем, вместе с нами в восемнадцатом году добровольно ушел в Красную гвардию.
Будучи бедняцкого рода, сражался стойко. Имеет раны и отличие - серебряные часы
за революционное прохождение. Служил он в Думенковом отряде. И ты понимаешь,
товарищ рабочий, как он нам сердце полоснул? Зубами, как кобель в падлу,
вцепился в хозяйство, возвернувшись домой... И начал богатеть, несмотря на наши
предупреждения. Работал день и ночь, оброс весь дикой шерстью, в одних
холстинных штанах зиму и лето исхаживал. Нажил три пары быков и грызь от
тяжелого подъема разных тяжестев, и все ему было мало! Начал нанимать работников,
по два, по три. Нажил мельницу-ветрянку, а потом купил пятисильный паровой
двигатель и начал ладить маслобойку, скотиной переторговывать. Сам, бывало,
плохо жрет и работников голодом морит, хоть и работают они двадцать часов в
сутки да за ночь встают раз по пять коням подмешивать, скотине метать. Мы
вызывали его неоднократно на ячейку и в Совет, стыдили страшным стыдом, говорили:
"Брось, Тит, не становись нашей дорогой Советской власти поперек путя! Ты же за
нее, страдалец, на фронтах против белых был..." - Нагульнов вздохнул и развел
руками. - Что можно сделать, раз человек осатанел? Видим, поедает его
собственность! Опять его призовем, вспоминаем бои и наши обчие страдания,
уговариваем, грозим, что в землю затопчем его, раз он становится поперек путя,
делается буржуем и не хочет дожидаться мировой революции.
- Ты короче, - нетерпеливо попросил Давыдов.
Голос Нагульнова дрогнул и стал тише.
- Об этом нельзя короче. Эта боль такая, что с кровью... Ну, он, то есть Титок,
нам отвечает: "Я сполняю приказ Советской власти, увеличиваю посев. А работников
имею по закону: у меня баба в женских болезнях. Я был ничем и стал всем, все у
меня есть, за это я и воевал. Да и Советская власть не на вас, мол, держится. Я
своими руками даю ей что жевать, а вы - портфельщики, я вас в упор не вижу".
Когда о войне и наших вместе перенесенных трудностях мы ему говорим, у него иной
раз промеж глаз сверканет слеза, но он не дает ей законного ходу, отвернется,
насталит сердце и говорит: "Что было, то быльем поросло!" И мы его лишили голосу
гражданства. Он было помыкнулся туда и сюда, бумажки писал в край и в Москву. Но
я так понимаю, что в центральных учреждениях сидят на главных постах старые
революционеры и они понимают: раз предал - значит, враг, и никакой к тебе пощады!
- А ты все же покороче...
- Зараз кончаю. Его и там не восстановили, и он до се в таком виде, работников,
правда, расчел...
- Ну, так в чем дело? - Давыдов пристально всматривался в лицо Нагульнова.
Но тот прикрыл глаза короткими сожженными солнцем ресницами, отвечал:
- Потому собрание и молчит. Я только объяснил, какой был в прошлом дорогом
времени Тит Бородин, нынешний кулак.
Давыдов сжал губы, потемнел:
- Чего ты нам жалостные рассказы преподносишь? Был партизан - честь ему за это,
кулаком стал, врагом сделался - раздавить! Какие тут могут быть разговоры?
- Я не из жалости к нему. Ты, товарищ, на меня напраслину не взводи!
- Кто за то, чтобы Бородина раскулачить? - Давыдов обвел глазами ряды.
Руки не сразу, вразнобой, но поднялись."
"- Тита Бородина ты близко знаешь? - шагая, раздумчиво спросил Давыдов.
- Как же, мы с ним друзья были, но через то и разошлись, что он до крайности
приверженный к собственности. В двадцатом году мы с ним были на подавлении
восстания в одной из волостей Донецкого округа. Два эскадрона и ЧОН [части
особого назначения, организованные для борьбы с остатками контрреволюции и
бандитизмом] ходили в атаку. Много за слободой оказалось порубанных хохлов.
Титок ночью заявился на квартиру, вносит вьюки в хату. Тряхнул их и высыпал на
пол восемь отрубленных ног. "Сдурел ты, такую твою?! - говорит ему товарищ. -
Удались зараз же с этим!" А Титок говорит ему: "Не будут восставать, б...! А мне
четыре пары сапог сгодятся. Я всю семью обую". Оттаял их на печке и начал с ног
сапоги сдирать. Распорет шашкой шов на голенище, стянет Голые ноги отнес, зарыл
в стог соломы. "Похоронил", - говорит. Ежели б тогда мы узнали - расстреляли бы
как гада! Но товарищи его не выдали. А после я пытал: верно ли это? "Верно, -
говорит, - так снять не мог, на морозе одубели ноги-то, я их и пооттяпал шашкой.
Мне, как чеботарю, прискорбно, что добрые сапоги в земле сгниют. Но теперь, -
говорит, - самому ужасно. Иной раз даже ночью проснусь, прошу бабу, чтобы к
стенке пустила, а то с краю страшно..." ...Ну, вот мы и пришли на мою квартиру.
- Нагульнов вошел во двор, звякнул щеколдой дверей."
Итак, что видим в сухом остатке? Да работал Тит, да недосыпал и недоедал, да за хозяйством смотрел. А началось то с чего? С мародерства на поле боя. Это его товарищи только сапоги увидели, а золотишко и иное барахлишко могли и не заметитить. Вот отсюда и началось "богачество" кулака Тита Бородина, бывшего красного партизана. Трудолюбие, экономия и т.д. это уже потом, а в начале - грабеж мертвых. Отсюда маслобойка, отсюда два-три работника, отсюда справные быки, отсюда же спекуляция скотом. Работников морит голодом, работают они на него 20 часов в сутки. Это вот портрет того самого "сильного и трезвого", которого нам преподносят как идеал крестьянина антисоветчики.
Кто в гражданскую воевал за идеалы мировой революции, а кто за личную маслобойку и сапоги с трупов. Неудивительно что такие граждане оказывали яростное и жестокое сопротивление коллективизации. И неудивительно что их раскулачивали и ссылали в положенные места.
Однако о чем это я? Это же "невинная жертва" сталинского режима вся вина которого в том что он много и тяжело работал на земле.