Сотни лет прогресса...
David Parrott. The Business of War. Military Enterprise and Military Revolution in Early Modern Europe. 2012
What made the Swiss military system work so effectively? Conscripting and equipping the troops might be a collective exercise, but the tactical effectiveness of the great Swiss infantry squares depended on military professionalism and experience at two levels. The forces needed to be led by men who knew how to deploy their troops effectively in very different conditions and against different types of enemy - from French and Burgundian heavy cavalry to Landsknechte who mirrored Swiss battle tactics. This kind of tactical and operational skill had to be combined with distinct leadership qualities. The cooperation of leaders of cantonal contingents needed to be won by consultation and active involvement in decision-making, while the ordinary soldiers had a strong sense of their fighting identity and needed to be handled with respect and restraint. While such leaders were part of the cantonal elites and were involved in decision-making in that context, they were also marked out by their lengthy military service and experience. In general they came from a tight-knit group of noble families with an extensive tradition of military leadership, who looked on military command as a career rather than an occasional act of patriotic duty. A noble family like the Stockalper from Brig held a succession of military commands from the fifteenth to the seventeenth century, with arepresentative figure like Petervon Stockalper leading a large contingent of the Swiss troops in the French army at Pavia in 1525. Another noble family, the Courten von Siders, dominated recruitment and led troops from the Wallis through the sixteenth and seventeenth centuries, combining this with a succession of influential cantonal offices. Service abroad was the obvious means to acquire and develop military experience, while it also provided the opportunity not available at home to make a career and acquire wealth.
Тацит. "О происхождении германцев".
Царей они выбирают из наиболее знатных, вождей - из наиболее доблестных. ... По сравнению с другими германцами хатты чрезвычайно благоразумны и предусмотрительны: своих военачальников они избирают, повинуются тем, кого над собою поставили, применяют различные боевые порядки, сообразуются с обстоятельствами, умеют своевременно воздерживаться от нападения, с пользой употребляют дневные часы, окружают себя на ночь валом, не уповают на военное счастье, находя его переменчивым, и рассчитывают только на доблесть и, наконец, что совсем поразительно и принято лишь у римлян с их воинской дисциплиной, больше полагаются на вождя, чем на войско. Вся их сила в пехоте, которая, помимо оружия, переносит на себе также необходимые для производства работ орудия и продовольствие.
Латынь.
Reges ex nobilitate, duces ex virtute sumunt. ... Multum, ut inter Germanos, rationis ac sollertiae: praeponere electos, audire praepositos, nosse ordines, intellegere occasiones, differre impetus, disponere diem, vallare noctem, fortunam inter dubia, virtutem inter certa numerare, quodque rarissimum nec nisi ratione disciplinae concessum, plus reponere in duce quam in exercitu. Omne robur in pedite, quem super arma ferramentis quoque et copiis onerant: alios ad proelium ire videas, Chattos ad bellum.
Дукс - именно "военный вождь". "Герцог", "воевода".
Rulership in 1st to 14th Century Scandinavia. Royal Graves and Sites at Avaldsnes and Beyond. 2020
Some 150 years after Caesar’s campaign in the 50s BC, Tacitus wrote in a much-debated phrase (ch. 7) that Germanic peoples had two types of leaders: kings by birth, generals by merit (reges ex nobilitate, duces ex virtute sumunt). The Germanic term in Tacitus’ time was probably not konungr (‘king’, the equivalent of rex), but rather kindins or þiudans, both meaning ruler of a people or tribe (de Vries 1956; Wolfram 2009); the latter term is derived from þiuda, ‘people’ or ‘tribe’. The Germanic equivalent to Tacitus’ dux would probably be dróttinn, meaning ‘leader of a military unit’ (Heinertz 1925; Green 1998:121-40). The word is derived from the Germanic *druhti- meaning ‘troop’ or ‘army’ (Bjorvand and Lindeman 2007:187).
David Parrott. The Business of War. Military Enterprise and Military Revolution in Early Modern Europe. 2012
The nobles and other military professionals composing the high command were not the only element pushing for more extensive and flexible military service. While the military effectiveness of the Gevierthaufen appears in much earlier Swiss history as a spontaneous expression of the military spirit of the nation, in reality the striking-power and cohesiveness of the great squares depended on the elite of pikemen, the ‘double-pay men’, who occupied the front ranks of each side of the square. It was their steadfastness and experience in combat that was vital to harness the crude violence and energy of the mass of the soldiers: keeping the square tight, but not dangerously over-compressed, by their own positioning and sticking-power, while moving it forward to a collision with enemy defenders where the survival chances of these front ranks would depend on their skill with the pike and confidence that they would break the enemy. Serving in this ‘double-pay’ role demanded extraordinary qualities, not least physical strength and training to wield and then manoeuvre an unwieldy, iron-tipped 5½ metre pike, while wearing heavy breast and back armour. Absolutely crucial to the cohesion of the unit, it demanded a level of self-discipline and small-group identity which set them apart from the mass of less-experienced ordinary soldiers in the unit. As with the senior officers, the double-pay men were a group who were committed to military service and prepared to regard it, if not as a life-time career, certainly as a choice for a significant period of their early/middle life. The effectiveness of the Swiss military system depended on groups of men who could not easily be reabsorbed into civilian life and for whom military professionalism was both a choice and a necessity. Originally it represented a choice: the Mats were a combination of young and middle-aged unmarried men from within local communities, who would be the obvious group called up in any recruitment. Many of them enjoyed this role, volunteering for successive mercenary units being raised by local commanders, and were reluctant to return to the stable peasant community of their elder, married brothers where they would probably occupy a marginal role. In many cases this service abroad would eventually detach them from any sense of identity with their original community, and they would become Kriegsgurgeln, unsettled and rootless ex-veterans, habituated to risk-taking violence and casual opportunities for military service, never properly reintegrated into civilian life after the end of campaigns. For them, and for those who wanted to control their disruptive impact on settled civil society, military service was now a necessity, the only alternative to begging or crime. They formed a large group outside the normal cantonal recruitment system, but a natural pool of recruits for officers assembling units to take up mercenary contracts.
Тацит. "О происхождении германцев".
Выдающаяся знатность и значительные заслуги предков даже еще совсем юным доставляют достоинство вождя; все прочие собираются возле отличающихся телесного силой и уже проявивших себя на деле, и никому не зазорно состоять их дружинниками. Впрочем, внутри дружины, по усмотрению того, кому она подчиняется, устанавливаются различия в положении; и если дружинники упорно соревнуются между собой, добиваясь преимущественного благоволения вождя, то вожди - стремясь, чтобы их дружина была наиболее многочисленной и самой отважною. Их величие, их могущество в том, чтобы быть всегда окруженными большой толпою отборных юношей, в мирное время - их гордостью, на войне - опорою. Чья дружина выделяется численностью и доблестью, тому это приносит известность, и он прославляется не только у себя в племени, но и у соседних народов; его домогаются, направляя к нему посольства и осыпая дарами, и молва о нем чаще всего сама по себе предотвращает войны. Но если дело дошло до схватки, постыдно вождю уступать кому-либо в доблести, постыдно дружине не уподобляться доблестью своему вождю. А выйти живым из боя, в котором пал вождь, - бесчестье и позор на всю жизнь; защищать его, оберегать, совершать доблестные деяния, помышляя только о его славе, - первейшая их обязанность: вожди сражаются ради победы, дружинники - за своего вождя. Если община, в которой они родились, закосневает в длительном мире и праздности, множество знатных юношей отправляется к племенам, вовлеченным в какую-нибудь войну, и потому что покой этому народу не по душе, и так как среди превратностей битв им легче прославиться, да и содержать большую дружину можно не иначе, как только насилием и войной; ведь от щедрости своего вождя они требуют боевого коня, той же жаждущей крови и победоносной фрамеи; что же касается их пропитания и хоть простого, но обильного угощения на пирах, то они у них вместо жалованья. Возможности для подобного расточительства доставляют им лишь войны и грабежи. И гораздо труднее убедить их распахать поле и ждать целый год урожая, чем склонить сразиться с врагом и претерпеть раны; больше того, по их представлениям, потом добывать то, что может быть приобретено кровью, - леность и малодушие.
На латыни там comitatus и comites.
И что у остальных народов Германии встречается редко и всегда исходит из личного побуждения, то превратилось у хаттов в общераспространенный обычай: едва возмужав, они начинают отращивать волосы и отпускать бороду и дают обет не снимать этого обязывающего их к доблести покрова на голове и лице ранее, чем убьют врага. И лишь над его трупом и снятой с него добычей они открывают лицо, считая, что наконец уплатили сполна за свое рождение и стали достойны отечества и родителей; а трусливые и невоинственные так до конца дней и остаются при своем безобразии. Храбрейшие из них, сверх того, носят на себе похожую на оковы железную цепь (что считается у этого народа постыдным), пока их не освободит от нее убийство врага. Впрочем, многим хаттам настолько нравится этот убор, что они доживают в нем до седин, приметные для врагов и почитаемые своими. Они-то и начинают все битвы. Таков у них всегда первый ряд, внушающий страх как все новое и необычное; впрочем, и в мирное время они не стараются придать себе менее дикую внешность. У них нет ни поля, ни дома, и ни о чем они не несут забот. К кому бы они не пришли, у того и кормятся, расточая чужое, не жалея своего, пока из-за немощной старости столь непреклонная доблесть не станет для них непосильной.
P.S. Vaughan R. Charles the Bold. The last Valois duke of Burgundy. 1973
This fifteenth-century Swiss federation, or at any rate a large part of it, was dynamic, expansionist and aggressive. Neighbours were terrorized by raids, forced into dependent alliances, if necessary conquered outright. The town of Bern, most westerly and therefore nearest to Burgundy of the Orte, was also a brilliantly successful empire builder on her own account, though she had found it convenient, since 1353, to operate her entirely self-interested and thoroughly aggressive policies within the framework of the federation. Inside her ever-expanding sphere of influence Bern constructed a sort of Eidgenossenschaft of her own which necessarily extended westwards, since her expansion in the area of the Rhine, above Basel, was hampered or even blocked by Zürich and the other Orte. Solothurn had been an ally and virtual satellite of Bern since the late thirteenth century. By the time of Charles the Bold other places, among them Biel, Fribourg and Murten, stood in a similar relationship to her. In Fribourg, the influence of Bern extended to the borders of the French-speaking world, for part of that town was and still is German-speaking and the other part French; and the minutes of the town council in the fifteenth century were entered in a curious mixture of the two languages, with Latin used to help out.