В Беслане много лет пытаются начать новую жизнь. Но не могут... (часть 5, финальная)
«Вы считаете приоритетным общим делом сохранение памяти о трагедии или чтобы люди, наконец, начали жить нормальной жизнью и избавились от этого гнета? - спрашиваю я.
Мой собеседник мнется: «Конечно, сохранение памяти - основная наша задача. Сейчас делаются шаги на уровне руководства СКФО, чтобы увековечить память, чтобы, сколько бы времени ни прошло, эта трагедия нигде не повторилась, чтобы на нашем примере сохранялся мир и спокойствие. Чтобы была память, люди не расслаблялись и помнили, что и такие моменты были в нашей истории. Но, послушай, сама жизнь должна быть нормальной, в первую очередь у наших детей. Мы, да, мы пострадали, прошли через это, знаем эту боль… И младшие поколения, они, конечно будут помнить - у нас есть памятные дни, о которых все знают. Никто не забыл, даже если некоторые люди, которые никогда вслух об этом не говорят, а все равно. Но движению вперед, развитию это не должно мешать: жизнь идет, и дети должны полноценно жить, чтобы они себя никогда и нигде не чувствовали ущемленными. Я хочу, чтобы в Беслане было как можно больше хороших радостных событий, может, тогда эта аура, этот негатив немного рассеются. Если уедешь отсюда во Владикавказ - почувствуешь, что там совсем по-другому все, а здесь люди с этим живут. И эта смена общей атмосферы она важна для следующего поколения, потому что нам-то от этого никуда не деться, но они должны полноценно, нормально жить», - тема нормальной жизни его действительно очень волнует, это особенно заметно на контрасте между тем, с каким жаром он говорит о ней и насколько сдержан, обсуждая другие вопросы.
https://icdn.lenta.ru/images/2018/09/03/12/20180903123409389/pic_4b9bbcd983db350793c6521c909de5e6.jpg
Фото: Reuters
«Любой нормальный мужчина, уважающий себя мужчина, и здесь, в Осетии, и в России, считает себя виновным в том, что мы не смогли сохранить наше самое важное - детей. С этой виной люди живут, любой нормальный мужчина с этим живет, считает, что он виноват в произошедшем, а не винит кого-то, что-то. Да, все произошло, никуда от этого не денешься, но когда начинаются обвинения в тот или иной адрес, я считаю, что это неправильно».
Вопрос, нужно ли по его мнению изжить это чувство вины, вызывает у Фраева недоумение: «Да ты не денешься никуда от него. Ты же не можешь сказать: «Нет, я не виновен». С этим живем мы, да и как тут себя не винить, когда ты…»
Мысль Фраева обрывает скороговорка помощника, он пытался сообщить об этом с начала нашего разговора и нашел «подходящий», на его взгляд, момент: «Вот для информации вам, первый кто отдал свою жизнь, оттого что почувствовал виновным себя, - это его старший брат. И мама Сослана Михайловича погибла в трагедии», - его слова почему-то звучат подобострастно, он, словно бы пытается угодить, но по лицу Сослана видно, что получается это не очень.
«Я не говорю никогда об этом и это такая тема. Но, да, правда, я понимаю, знаю, о чем говорю. Женщины по-своему переживают эту трагедию. И, когда начинаются все эти перепалки в сети… Я и там сказал, что никто не должен их осуждать, решать, кто прав, а кто нет. Я не хочу углубляться. Но кто-то ведь пользуется этой ситуацией и начинает раскручивать в своих политических целях. И тогда тоже ведь так было. В первые годы кто только не прилетал сюда. Говорили: "Ну как же вы так, надо отомстить!" Кому мстить? И сейчас, в этой ситуации, я не хочу, чтобы кто-то на этом спекулировал, как и многие, кто здесь проживает. Вот недавно прочитал, человек какой-то пишет: "Вот Беслан, опять о нем все говорят. Столько лет прошло, а они все о своем!" Да, Александра! Ты сама понимаешь: сколько бы лет ни прошло - это все равно будет у каждого в сердце. От этого как деться, куда? Просто закрыть глаза и сказать, что этого не было, что ли? Такого не может быть. Пойми, никогда не говорю об этом и не хочу говорить, потому что это во мне как бы… - он останавливается и продолжает уже с уверенностью в голосе: - Я не хочу, чтобы меня воспринимали как пострадавшего. Не хочу так! Хотя да, и я сам знаю, и люди знают, но мне важно, чтобы дети мои видели, что надо работать над собой, идти вперед, как бы тяжело ни было, надо идти и жить, а что еще?
«У нас в Беслане вся жизнь разделилась на до теракта и после, - озвучивает он тезис, кажется, единственный, который здесь разделяют все, - до этих событий город был сплоченным, было единство, по большому счету здесь жили все одной семьей, радовались успехам друг друга, не было никакой зависти. Как центр был в нашей республике, который как магнит всех притягивал. А вот после теракта жизнь изменилась, общество раскололось, словно бацилла какая-то вошла. Я думал, наоборот будет. И только сейчас, когда почти 14 лет прошло, возвращаемся к нормальной такой жизни. Реально люди стеснялись здесь праздники устраивать: во Владикавказ уезжали, чтобы здесь их никто не видел. А это неправильно, мы должны больше здесь делать событий радостных, хороших, - снова повторяет он. - Чем больше будем в этом направлении развиваться, тем лучше здесь будет, ситуация изменится. Многие до сих пор убиты горем, они из дома не выходят, в себя ушли, каждый ведь по-своему переживает эту трагедию. А я вот помню, сколько поддержки было со всей России, со всего мира, все нормальные люди без внимания нас не оставили, и это все, конечно, помогло выжить, ведь, когда человек остается один на один со своим горем - он может и сам уйти. И мы всем благодарны, реально, всему миру, но мы должны за это ответственность чувствовать, потому что иначе для чего все это делалось? Чтобы мы потом начали бытовуху какую-то выяснять? Я не хочу чтобы это куда-то уходило, мы здесь сами должны разбираться. И, когда мы будем звучать с другой стороны, не в контексте теракта, люди, которые помогали нам, были рядом в этот момент тяжелый, смогут понять, что мы эту трагедию пережили и почувствовать, что их помощь была полезна, что они поучаствовали в возрождении».
Несмотря на мягкость формулировок, личная позиция Фраева, которую он, судя по всему, озвучивает в основном своим близким, довольно жесткая: «Моим племянницам, которые тоже там были, я всегда говорю: "Никогда, нигде, никому не говорите, что вы были там, в школе. Люди и так все знают, но, когда вы начинаете это озвучивать, да еще если, как некоторые, спекулировать - сразу выходите из ряда нормальных, в другую категорию переходите. Вы должны нормально развиваться, самостоятельно всего достигать, жить". Но это я своим так говорю. Других же, которые заявляют о себе [как о пострадавших], я не осуждаю тоже. Знаешь, что главное, что я хочу, чтобы ты донесла как мою позицию: здесь нельзя никого винить».
«У нас после теракта было такое, - грустно говорит он, - что те, кто не пострадал, даже стеснялись как будто. Не знали как себя вести с теми, кто потерял кого-то или в заложниках был. Им стыдно было за то, что у них все в порядке, все выжили. Но ведь никто не должен стесняться жить, стесняться радоваться! Свадьбы, торжества - этого должно быть больше и больше. У нас в прошлом году было несколько таких событий и было видно, как люди по всему этому истосковались. Вот мы ипподром открывали и скачки делали -туда тысяч сорок людей пришло», - Фраев с энтузиазмом рассказывает об этом.
«Беслан всегда останется в памяти. Многие боятся, думают: "Мы уйдем, и все забудется". Может, и осмысленный страх, но я не согласен. Кладбище ведь никогда не исчезнет, сама школа тоже. Вот война Великая Отечественная, 25 миллионов погибло, но ведь жили же. Перетерпели такие испытания и радоваться жизни все равно умели. А так… Уйти в себя, говорить, что я такой пострадавший, такой бедный - это неправильно. Не дай бог, конечно, чтобы это кого-то коснулось, и надо всегда с пониманием относиться к тем, кого это коснулось, но все равно неправильно, - он уже размышляет словно про себя, а потом вдруг обычным голосом говорит: - Для чего противопоставлять? Здесь нет оппонентов, здесь одна команда, одна семья».
***
За несколько дней до «траурных мероприятий» и приуроченной к ним публикации статьи я звоню Касполату, чтобы узнать, дошли ли до него, наконец, обещанные правительством деньги. Он уходит от ответа на вопрос словами: «Давай не будем об этом. О хорошем поговорим». Эту фразу он в излюбленной манере повторит несколько раз, так и не ответив на вопрос.
Осведомленный источник в правительстве, однако, в тот же день сообщит, что деньги ушли давно, счета разблокированы и сейчас согласуется процесс, в рамках которого Касполату выплатят то, что он тратил на кладбище из личных средств. К информации он добавит задумчивое: «Они все такое перенесли - как их судить. Нельзя».
Мой собеседник мнется: «Конечно, сохранение памяти - основная наша задача. Сейчас делаются шаги на уровне руководства СКФО, чтобы увековечить память, чтобы, сколько бы времени ни прошло, эта трагедия нигде не повторилась, чтобы на нашем примере сохранялся мир и спокойствие. Чтобы была память, люди не расслаблялись и помнили, что и такие моменты были в нашей истории. Но, послушай, сама жизнь должна быть нормальной, в первую очередь у наших детей. Мы, да, мы пострадали, прошли через это, знаем эту боль… И младшие поколения, они, конечно будут помнить - у нас есть памятные дни, о которых все знают. Никто не забыл, даже если некоторые люди, которые никогда вслух об этом не говорят, а все равно. Но движению вперед, развитию это не должно мешать: жизнь идет, и дети должны полноценно жить, чтобы они себя никогда и нигде не чувствовали ущемленными. Я хочу, чтобы в Беслане было как можно больше хороших радостных событий, может, тогда эта аура, этот негатив немного рассеются. Если уедешь отсюда во Владикавказ - почувствуешь, что там совсем по-другому все, а здесь люди с этим живут. И эта смена общей атмосферы она важна для следующего поколения, потому что нам-то от этого никуда не деться, но они должны полноценно, нормально жить», - тема нормальной жизни его действительно очень волнует, это особенно заметно на контрасте между тем, с каким жаром он говорит о ней и насколько сдержан, обсуждая другие вопросы.
https://icdn.lenta.ru/images/2018/09/03/12/20180903123409389/pic_4b9bbcd983db350793c6521c909de5e6.jpg
Фото: Reuters
«Любой нормальный мужчина, уважающий себя мужчина, и здесь, в Осетии, и в России, считает себя виновным в том, что мы не смогли сохранить наше самое важное - детей. С этой виной люди живут, любой нормальный мужчина с этим живет, считает, что он виноват в произошедшем, а не винит кого-то, что-то. Да, все произошло, никуда от этого не денешься, но когда начинаются обвинения в тот или иной адрес, я считаю, что это неправильно».
Вопрос, нужно ли по его мнению изжить это чувство вины, вызывает у Фраева недоумение: «Да ты не денешься никуда от него. Ты же не можешь сказать: «Нет, я не виновен». С этим живем мы, да и как тут себя не винить, когда ты…»
Мысль Фраева обрывает скороговорка помощника, он пытался сообщить об этом с начала нашего разговора и нашел «подходящий», на его взгляд, момент: «Вот для информации вам, первый кто отдал свою жизнь, оттого что почувствовал виновным себя, - это его старший брат. И мама Сослана Михайловича погибла в трагедии», - его слова почему-то звучат подобострастно, он, словно бы пытается угодить, но по лицу Сослана видно, что получается это не очень.
«Я не говорю никогда об этом и это такая тема. Но, да, правда, я понимаю, знаю, о чем говорю. Женщины по-своему переживают эту трагедию. И, когда начинаются все эти перепалки в сети… Я и там сказал, что никто не должен их осуждать, решать, кто прав, а кто нет. Я не хочу углубляться. Но кто-то ведь пользуется этой ситуацией и начинает раскручивать в своих политических целях. И тогда тоже ведь так было. В первые годы кто только не прилетал сюда. Говорили: "Ну как же вы так, надо отомстить!" Кому мстить? И сейчас, в этой ситуации, я не хочу, чтобы кто-то на этом спекулировал, как и многие, кто здесь проживает. Вот недавно прочитал, человек какой-то пишет: "Вот Беслан, опять о нем все говорят. Столько лет прошло, а они все о своем!" Да, Александра! Ты сама понимаешь: сколько бы лет ни прошло - это все равно будет у каждого в сердце. От этого как деться, куда? Просто закрыть глаза и сказать, что этого не было, что ли? Такого не может быть. Пойми, никогда не говорю об этом и не хочу говорить, потому что это во мне как бы… - он останавливается и продолжает уже с уверенностью в голосе: - Я не хочу, чтобы меня воспринимали как пострадавшего. Не хочу так! Хотя да, и я сам знаю, и люди знают, но мне важно, чтобы дети мои видели, что надо работать над собой, идти вперед, как бы тяжело ни было, надо идти и жить, а что еще?
«У нас в Беслане вся жизнь разделилась на до теракта и после, - озвучивает он тезис, кажется, единственный, который здесь разделяют все, - до этих событий город был сплоченным, было единство, по большому счету здесь жили все одной семьей, радовались успехам друг друга, не было никакой зависти. Как центр был в нашей республике, который как магнит всех притягивал. А вот после теракта жизнь изменилась, общество раскололось, словно бацилла какая-то вошла. Я думал, наоборот будет. И только сейчас, когда почти 14 лет прошло, возвращаемся к нормальной такой жизни. Реально люди стеснялись здесь праздники устраивать: во Владикавказ уезжали, чтобы здесь их никто не видел. А это неправильно, мы должны больше здесь делать событий радостных, хороших, - снова повторяет он. - Чем больше будем в этом направлении развиваться, тем лучше здесь будет, ситуация изменится. Многие до сих пор убиты горем, они из дома не выходят, в себя ушли, каждый ведь по-своему переживает эту трагедию. А я вот помню, сколько поддержки было со всей России, со всего мира, все нормальные люди без внимания нас не оставили, и это все, конечно, помогло выжить, ведь, когда человек остается один на один со своим горем - он может и сам уйти. И мы всем благодарны, реально, всему миру, но мы должны за это ответственность чувствовать, потому что иначе для чего все это делалось? Чтобы мы потом начали бытовуху какую-то выяснять? Я не хочу чтобы это куда-то уходило, мы здесь сами должны разбираться. И, когда мы будем звучать с другой стороны, не в контексте теракта, люди, которые помогали нам, были рядом в этот момент тяжелый, смогут понять, что мы эту трагедию пережили и почувствовать, что их помощь была полезна, что они поучаствовали в возрождении».
Несмотря на мягкость формулировок, личная позиция Фраева, которую он, судя по всему, озвучивает в основном своим близким, довольно жесткая: «Моим племянницам, которые тоже там были, я всегда говорю: "Никогда, нигде, никому не говорите, что вы были там, в школе. Люди и так все знают, но, когда вы начинаете это озвучивать, да еще если, как некоторые, спекулировать - сразу выходите из ряда нормальных, в другую категорию переходите. Вы должны нормально развиваться, самостоятельно всего достигать, жить". Но это я своим так говорю. Других же, которые заявляют о себе [как о пострадавших], я не осуждаю тоже. Знаешь, что главное, что я хочу, чтобы ты донесла как мою позицию: здесь нельзя никого винить».
«У нас после теракта было такое, - грустно говорит он, - что те, кто не пострадал, даже стеснялись как будто. Не знали как себя вести с теми, кто потерял кого-то или в заложниках был. Им стыдно было за то, что у них все в порядке, все выжили. Но ведь никто не должен стесняться жить, стесняться радоваться! Свадьбы, торжества - этого должно быть больше и больше. У нас в прошлом году было несколько таких событий и было видно, как люди по всему этому истосковались. Вот мы ипподром открывали и скачки делали -туда тысяч сорок людей пришло», - Фраев с энтузиазмом рассказывает об этом.
«Беслан всегда останется в памяти. Многие боятся, думают: "Мы уйдем, и все забудется". Может, и осмысленный страх, но я не согласен. Кладбище ведь никогда не исчезнет, сама школа тоже. Вот война Великая Отечественная, 25 миллионов погибло, но ведь жили же. Перетерпели такие испытания и радоваться жизни все равно умели. А так… Уйти в себя, говорить, что я такой пострадавший, такой бедный - это неправильно. Не дай бог, конечно, чтобы это кого-то коснулось, и надо всегда с пониманием относиться к тем, кого это коснулось, но все равно неправильно, - он уже размышляет словно про себя, а потом вдруг обычным голосом говорит: - Для чего противопоставлять? Здесь нет оппонентов, здесь одна команда, одна семья».
***
За несколько дней до «траурных мероприятий» и приуроченной к ним публикации статьи я звоню Касполату, чтобы узнать, дошли ли до него, наконец, обещанные правительством деньги. Он уходит от ответа на вопрос словами: «Давай не будем об этом. О хорошем поговорим». Эту фразу он в излюбленной манере повторит несколько раз, так и не ответив на вопрос.
Осведомленный источник в правительстве, однако, в тот же день сообщит, что деньги ушли давно, счета разблокированы и сейчас согласуется процесс, в рамках которого Касполату выплатят то, что он тратил на кладбище из личных средств. К информации он добавит задумчивое: «Они все такое перенесли - как их судить. Нельзя».