Куда ты, тропинка, меня завела-3
Мда, кажется, мне сегодня очень неохота работать.
Про рекламу секс-шопа ждете, да? А вот фиг, я вам лучше сначала расскажу, как я была маленькой хорошей девочкой и писала стихи. Те, кто знает меня лично и сто раз уже слышали все мои истории - извините и не читайте, да, конечно, я буду повторяться.
Свои первые стихи я начала сочинять примерно лет в 8. Поначалу это было совершенно жалкое подражание каким-то ура-патриотическим стишкам, которыми пичкали детей в СССР, что-то про березки, ручейки и любовь к родине. Ну и Пушкин, нашевсе, конечно, мимо пробегал. Например: "Люблю тебя, о, Ленинград, величественный, славный град, возник ты на брегах реки, и пусть мы будем далеки, тебя мы не забудем, цвети во славу людям". Ну, понятно, в общем.
Но потом, летом в Зеленогорске, лежа белой ночью на кровати с панцирной сеткой и стальными шариками на спинке, пытаясь заснуть, рассматривая в окно верхушку сосны и слушая крик какой-то заблудившейся чайки, которую, видимо, как и меня мучала бессонница, я перебирала в уме всплывающие ниоткуда строчки. Иногда строчка так и оставалась единственной, а иногда к ней всплывала вторая, третья... Я сейчас не помню практически ничего из тех стихов, а что помню - не хочу вспоминать, потому что стыдно. Но у меня была довольно толстая общая тетрадь, заполненная стихами корявым старательным почерком. Даже не знаю, сгинула ли она насовсем или болтается где-то по питерской квартире в дебрях макулатуры.
Моим главным хитом было стихотворение про Мальчика и Жеребенка. Нет, никаких личных воспоминаний с этим связано не было, я вычитала про них в какой-то книжке - прозаической, конечно. Начиналось:"Зеленый мир, как будто во сне, чей отзвук так ясен и звонок, стоят два друга по пояс в траве, мальчик и жеребенок..." Сколько я потом его читала, аж возненавидела.
Во всякие кружки я в детстве ходила отрывочно и бессистемно. Занималась английским (лет с 5 учу, так и не выучила толком до сих пор), дизайном (клеили кукол из папье-маше и лепили тарелки из глины), индийскими танцами (пошла за компанию с одноклассницей, всякие плие и третии позиции ногами мне еще кое-как удавались, а вот эдак крутить по индийски шеей, чтобы голова, не шевелясь по вертикали, двигалась вправо-влево - так и не шмогла.) Странно, почему меня ни разу не отправляли заниматься рисунком - рисовать я всегда любила. Ну да ладно. В какой-то момент было решено мое стихоплетство упорядочивать и мама записала меня в литературный кружок Дворца пионеров.
Литературный кружок "Дерзание" находился в главном здании - Аничковом дворце, славном тем, что именно ради того, чтобы Наталья Николаевна могла посещать балы в Аничковом, Пушкину пожаловали звание камер-юнкера. Роскошные лестницы, бронза, зеркала, лепнина. Наш кружок проходил за огромным ореховым, кажется, столом, над которым сияла гигантская золоченая люстра. Половину первого занятия я рассматривала эту люстру и размышляла, ебнется рухнет она на нас или нет, и что от нас останется, если все-таки рухнет. Вела занятия в младшей группе милая старушка, Нина Алексеевна Князева, а в старшей, куда меня перевели позже (на следующий год? не помню) - ее дочь, Варвара.
Занятия проходили обычно так - дети, написавшие новые стихи, их вслух зачитывали, а потом начиналось общее обсуждение - понравилось-не понравилось, что конкретно понравилось и что конкретно не понравилось. Дети в принципе по определению существа довольно жестокие и бестактные, и обсуждения велись без всяких скидок на тонкую душевную организацию автора. Так что новые стихи обычно бывали только у новичков. У тех, кто уже какое-то время походил в кружок, новые стихи почему-то появлялись гораздо реже - конечно, гораздо приятнее с глубокомысленным видом критиковать других, чем подставляться самому.
Так что очень скоро писать новые стихи я перестала, и с общим азартом наезжала на какую-то несчастную юную поэтессу, зачитавшую строчки: "Из любви своей я сшила брюки, шутовской колпак из смертной муки". "Не верю!" - кричала я практически по Станиславскому.
Правда, нас, как дрессированных детей, часто отправляли выступать, встречаться с литераторами и всякое такое. Помню узкие коридоры здания радио на Итальянской улице, куда нас привели записывать стихи - и даже разок потом их в какой-то передаче прокрутили. Еще как-то раз нас показывали по телику в программе "Монитор" - была такая, довольно популярная на ленинградском телевидении. А как-то раз нас с Сережей Бондаренко и Юлей Гутник отправили на встречу с Астрид Линдгрен. Я тогда уже начала становиться близорукой мышью, а очки еще не носила, так что, сидя в предпоследнем ряду, саму старушку Астрид практически не видела - зато большим полосатым пятном рядом маячила ее переводчица, Людмила Брауде. Когда ведущий решил дать слово милым детишкам, и Сереже дали микрофон, он толстым голосом ученого зайца стал спрашивать какую-то занудную взрослую заумь, чем хулиганку и хохмачку Астрид порядком разочаровал.
В общем, кружок "Дерзание" основательно убил во мне любовь к поэзии, и я на много лет писать стихи перестала. Немножко рифмовала уже потом, в колледже, например, сохранилась вот такая поэма (что такое ТиОСП - хрен его знает, что-то по поводу строительных технологий) :
Как я сдавала Зяблику экзамен по ТиОСПу
На экзамене сижу
И на Зяблю не гляжу,
Я шпаргалку из кармана
Потихонечку ужу.
А шпаргалочка шуршит,
А сердечко так дрожит,
Я на Зяблю глаз кошу -
Неужели не спишу?
Отвернулся, дорогуша!
Вот еще зажал бы уши -
Стала жизнь бы хороша!
Не дождешься ведь от гада…
Я и так спишу, что надо,
И почти что не шурша.
2.
Все, что надо, я списала,
Этого для Зябли мало!
Нужно все свободным слогом
Рассказать. В мозгу убогом
Вертится два-три словечка,
В остальном - тупа, как печка.
Он же, лысая хитрюга,
Зазывает меня в угол
И ехидным смотрит глазом,
Помутняя бедный разум.
Помоги, великий Боже !
Кто еще сейчас поможет?
И вложи в мои уста
Что-нибудь на три листа.
3.
Вот и все! Привет вам, птицы!
Я могу отсюда смыться!
Душу греет мне зачетка,
Там стоит четверка четко.
И ТиОСП, и Зяблика
Забываю накрепко!
Ну, а потом я начала влюбляться и писать стихи от неразделенных чуйств, но это была уже совсем другая история...
Про рекламу секс-шопа ждете, да? А вот фиг, я вам лучше сначала расскажу, как я была маленькой хорошей девочкой и писала стихи. Те, кто знает меня лично и сто раз уже слышали все мои истории - извините и не читайте, да, конечно, я буду повторяться.
Свои первые стихи я начала сочинять примерно лет в 8. Поначалу это было совершенно жалкое подражание каким-то ура-патриотическим стишкам, которыми пичкали детей в СССР, что-то про березки, ручейки и любовь к родине. Ну и Пушкин, нашевсе, конечно, мимо пробегал. Например: "Люблю тебя, о, Ленинград, величественный, славный град, возник ты на брегах реки, и пусть мы будем далеки, тебя мы не забудем, цвети во славу людям". Ну, понятно, в общем.
Но потом, летом в Зеленогорске, лежа белой ночью на кровати с панцирной сеткой и стальными шариками на спинке, пытаясь заснуть, рассматривая в окно верхушку сосны и слушая крик какой-то заблудившейся чайки, которую, видимо, как и меня мучала бессонница, я перебирала в уме всплывающие ниоткуда строчки. Иногда строчка так и оставалась единственной, а иногда к ней всплывала вторая, третья... Я сейчас не помню практически ничего из тех стихов, а что помню - не хочу вспоминать, потому что стыдно. Но у меня была довольно толстая общая тетрадь, заполненная стихами корявым старательным почерком. Даже не знаю, сгинула ли она насовсем или болтается где-то по питерской квартире в дебрях макулатуры.
Моим главным хитом было стихотворение про Мальчика и Жеребенка. Нет, никаких личных воспоминаний с этим связано не было, я вычитала про них в какой-то книжке - прозаической, конечно. Начиналось:"Зеленый мир, как будто во сне, чей отзвук так ясен и звонок, стоят два друга по пояс в траве, мальчик и жеребенок..." Сколько я потом его читала, аж возненавидела.
Во всякие кружки я в детстве ходила отрывочно и бессистемно. Занималась английским (лет с 5 учу, так и не выучила толком до сих пор), дизайном (клеили кукол из папье-маше и лепили тарелки из глины), индийскими танцами (пошла за компанию с одноклассницей, всякие плие и третии позиции ногами мне еще кое-как удавались, а вот эдак крутить по индийски шеей, чтобы голова, не шевелясь по вертикали, двигалась вправо-влево - так и не шмогла.) Странно, почему меня ни разу не отправляли заниматься рисунком - рисовать я всегда любила. Ну да ладно. В какой-то момент было решено мое стихоплетство упорядочивать и мама записала меня в литературный кружок Дворца пионеров.
Литературный кружок "Дерзание" находился в главном здании - Аничковом дворце, славном тем, что именно ради того, чтобы Наталья Николаевна могла посещать балы в Аничковом, Пушкину пожаловали звание камер-юнкера. Роскошные лестницы, бронза, зеркала, лепнина. Наш кружок проходил за огромным ореховым, кажется, столом, над которым сияла гигантская золоченая люстра. Половину первого занятия я рассматривала эту люстру и размышляла, ебнется рухнет она на нас или нет, и что от нас останется, если все-таки рухнет. Вела занятия в младшей группе милая старушка, Нина Алексеевна Князева, а в старшей, куда меня перевели позже (на следующий год? не помню) - ее дочь, Варвара.
Занятия проходили обычно так - дети, написавшие новые стихи, их вслух зачитывали, а потом начиналось общее обсуждение - понравилось-не понравилось, что конкретно понравилось и что конкретно не понравилось. Дети в принципе по определению существа довольно жестокие и бестактные, и обсуждения велись без всяких скидок на тонкую душевную организацию автора. Так что новые стихи обычно бывали только у новичков. У тех, кто уже какое-то время походил в кружок, новые стихи почему-то появлялись гораздо реже - конечно, гораздо приятнее с глубокомысленным видом критиковать других, чем подставляться самому.
Так что очень скоро писать новые стихи я перестала, и с общим азартом наезжала на какую-то несчастную юную поэтессу, зачитавшую строчки: "Из любви своей я сшила брюки, шутовской колпак из смертной муки". "Не верю!" - кричала я практически по Станиславскому.
Правда, нас, как дрессированных детей, часто отправляли выступать, встречаться с литераторами и всякое такое. Помню узкие коридоры здания радио на Итальянской улице, куда нас привели записывать стихи - и даже разок потом их в какой-то передаче прокрутили. Еще как-то раз нас показывали по телику в программе "Монитор" - была такая, довольно популярная на ленинградском телевидении. А как-то раз нас с Сережей Бондаренко и Юлей Гутник отправили на встречу с Астрид Линдгрен. Я тогда уже начала становиться близорукой мышью, а очки еще не носила, так что, сидя в предпоследнем ряду, саму старушку Астрид практически не видела - зато большим полосатым пятном рядом маячила ее переводчица, Людмила Брауде. Когда ведущий решил дать слово милым детишкам, и Сереже дали микрофон, он толстым голосом ученого зайца стал спрашивать какую-то занудную взрослую заумь, чем хулиганку и хохмачку Астрид порядком разочаровал.
В общем, кружок "Дерзание" основательно убил во мне любовь к поэзии, и я на много лет писать стихи перестала. Немножко рифмовала уже потом, в колледже, например, сохранилась вот такая поэма (что такое ТиОСП - хрен его знает, что-то по поводу строительных технологий) :
Как я сдавала Зяблику экзамен по ТиОСПу
На экзамене сижу
И на Зяблю не гляжу,
Я шпаргалку из кармана
Потихонечку ужу.
А шпаргалочка шуршит,
А сердечко так дрожит,
Я на Зяблю глаз кошу -
Неужели не спишу?
Отвернулся, дорогуша!
Вот еще зажал бы уши -
Стала жизнь бы хороша!
Не дождешься ведь от гада…
Я и так спишу, что надо,
И почти что не шурша.
2.
Все, что надо, я списала,
Этого для Зябли мало!
Нужно все свободным слогом
Рассказать. В мозгу убогом
Вертится два-три словечка,
В остальном - тупа, как печка.
Он же, лысая хитрюга,
Зазывает меня в угол
И ехидным смотрит глазом,
Помутняя бедный разум.
Помоги, великий Боже !
Кто еще сейчас поможет?
И вложи в мои уста
Что-нибудь на три листа.
3.
Вот и все! Привет вам, птицы!
Я могу отсюда смыться!
Душу греет мне зачетка,
Там стоит четверка четко.
И ТиОСП, и Зяблика
Забываю накрепко!
Ну, а потом я начала влюбляться и писать стихи от неразделенных чуйств, но это была уже совсем другая история...