рьян-пьян
старуха олдос хаксли. куда занесло тебя. черная червонная. в реке семь семьсот. вальяжный принц на воротах моей судьбы, кони на просто так, рыжий след сигналов светофора, личный твой учитель. все сложнее нестись потоком сознания через эти буквы и размер шрифта. приснилось мне, что я джейсон стетхэм. великий лодырь, пьяный и седой.
отдыхали на суахили, вы прокляты. целовали профессора ноги, изучавших мумии, вы прокляты. танцевали под майкла джексона триллер, вы прокляты. дразнили попугая в клетке в зоопарке, вы прокляты, кормили с руки диких животных в кожаных штанах от луи витона, вы прокляты. слышали свое сердцебиение, лежа в постели с якобы любимым человеком на фестивале электронной музыки в Испании, вы знаете что делать.
Двадцать лье, семнадцать лет, сорная трава и сколько тебе еще осталось километров. на пляжный волейбол приходят семьями, смотрят с любопытством, читают газеты, сплевывая шелуху. не торопятся. знают, что такое инжекторный двигатель. как мне объяснить тебе, что такое любовь. какое такое сочленение конфеток скитилс. и во сне арка Питера, и проход по мостовой в костюме молодого Моцарта. в чехле банкноты, стоимостью в 70 франков, обналичим их в банке Швейцарии. Так и что. И сильные духом спасают сами себя. А ты? А ты читаешь журнал Сноб и чувствуешь себя хорошо.
Лак на руке, рассыпались стразы, почему именно я. Стирать столько слез и слов, сколько я написал в секунду, открывая воздух космонавтам. Сегодня лежал без движения более тридцати минут, позвонили с работы, сказали, что очень на меня рассчитывают. Вру, позвонили с неизвестного номера и молчали в трубку. А я связался с космосом в это время , ну после того как все разъяснилось и пытался им отчетливо произнести аллё.
я так люблю твои пьяные бредни. ты пишешь роман своей судьбы, не понимая ни строки из происходящего. представь, горит только один фонарь над твоим столом, я стою за твоей спиной со стаканом горячего чая в подстаканнике и мне стыдно показаться тебе на глаза.
Не делать ничего. стать четким как стекло. смотреть сквозь себя на прохожих и насекомых, пропускать солнечный свет, видеть чисто правду и где проколоты покрышки от Камы.
Богиня, простая формальность, и сколько искр скалистых скалится сквозь грань гранита, на себе и риски и плато. плесни еще на плавленных окраин серый фартук и сердце в важном черном одеяле причесан на все сто. привысь свое стекло окраин, прими меня и все равно. моя постриженная вера. отравленный вслед гастроном. мне двадцать лет, но я несмело иду учить свой отчий дом. прими, простынь, прогладь проталин, широко печь, миную ловкие ряды, мне все так ловко с гренадином, что след остался от светил.
да постели хоть всех. одеяло скомканное, рассвет сквозь похмелья и запахи трубы, чертя по линиям стекла отпечатки осени и дождя. Достаю из спелой сонной бумажной пижамы вальтера скотта и вольта между страниц 26 и 27. Пустыми словами третья лунка слева шаги осторожно по корридору, пока еще день не превратился в ломанную прямую линию, которая трогает мой позвоночник и висок. В несколько раз сильнее, чем тогда, когда А. получил свою первую пулю и потерял черного верного пса. Так стоя над обрывом белого моря в тонкой синей курточке, читать про себя стихи Блока и пряные кисточки от вишни и черешни складывать в правый карман.
- Вы желаете, сэр, чтобы я чаще бывал нетверез, но это совершенно невозможно сэр. Мое подразделение проходит учения в горах северноатлантического флота, я сними худ и свеж и командую огнем. В руках их несколько задачников, евангелия и слово Божье.
Гинзбур зовет меня спать.
пьян - слушай мантры, сволочь -
отдыхали на суахили, вы прокляты. целовали профессора ноги, изучавших мумии, вы прокляты. танцевали под майкла джексона триллер, вы прокляты. дразнили попугая в клетке в зоопарке, вы прокляты, кормили с руки диких животных в кожаных штанах от луи витона, вы прокляты. слышали свое сердцебиение, лежа в постели с якобы любимым человеком на фестивале электронной музыки в Испании, вы знаете что делать.
Двадцать лье, семнадцать лет, сорная трава и сколько тебе еще осталось километров. на пляжный волейбол приходят семьями, смотрят с любопытством, читают газеты, сплевывая шелуху. не торопятся. знают, что такое инжекторный двигатель. как мне объяснить тебе, что такое любовь. какое такое сочленение конфеток скитилс. и во сне арка Питера, и проход по мостовой в костюме молодого Моцарта. в чехле банкноты, стоимостью в 70 франков, обналичим их в банке Швейцарии. Так и что. И сильные духом спасают сами себя. А ты? А ты читаешь журнал Сноб и чувствуешь себя хорошо.
Лак на руке, рассыпались стразы, почему именно я. Стирать столько слез и слов, сколько я написал в секунду, открывая воздух космонавтам. Сегодня лежал без движения более тридцати минут, позвонили с работы, сказали, что очень на меня рассчитывают. Вру, позвонили с неизвестного номера и молчали в трубку. А я связался с космосом в это время , ну после того как все разъяснилось и пытался им отчетливо произнести аллё.
я так люблю твои пьяные бредни. ты пишешь роман своей судьбы, не понимая ни строки из происходящего. представь, горит только один фонарь над твоим столом, я стою за твоей спиной со стаканом горячего чая в подстаканнике и мне стыдно показаться тебе на глаза.
Не делать ничего. стать четким как стекло. смотреть сквозь себя на прохожих и насекомых, пропускать солнечный свет, видеть чисто правду и где проколоты покрышки от Камы.
Богиня, простая формальность, и сколько искр скалистых скалится сквозь грань гранита, на себе и риски и плато. плесни еще на плавленных окраин серый фартук и сердце в важном черном одеяле причесан на все сто. привысь свое стекло окраин, прими меня и все равно. моя постриженная вера. отравленный вслед гастроном. мне двадцать лет, но я несмело иду учить свой отчий дом. прими, простынь, прогладь проталин, широко печь, миную ловкие ряды, мне все так ловко с гренадином, что след остался от светил.
да постели хоть всех. одеяло скомканное, рассвет сквозь похмелья и запахи трубы, чертя по линиям стекла отпечатки осени и дождя. Достаю из спелой сонной бумажной пижамы вальтера скотта и вольта между страниц 26 и 27. Пустыми словами третья лунка слева шаги осторожно по корридору, пока еще день не превратился в ломанную прямую линию, которая трогает мой позвоночник и висок. В несколько раз сильнее, чем тогда, когда А. получил свою первую пулю и потерял черного верного пса. Так стоя над обрывом белого моря в тонкой синей курточке, читать про себя стихи Блока и пряные кисточки от вишни и черешни складывать в правый карман.
- Вы желаете, сэр, чтобы я чаще бывал нетверез, но это совершенно невозможно сэр. Мое подразделение проходит учения в горах северноатлантического флота, я сними худ и свеж и командую огнем. В руках их несколько задачников, евангелия и слово Божье.
Гинзбур зовет меня спать.
пьян - слушай мантры, сволочь -