Литературная самодеятельность
Собственно, "Екатеринбургский натюрморт"
- Что я думаю о Леонардо да Винчи… Вы читали, что пишет о нем Браун? Этот итальяшка мистик и заговорщик, иначе как объяснить успех каких-то двенадцати полузаконченных картин? Только большими связями. За большие связи, коллеги!
Мое тело лениво покоилось в удобном безумно-эклектичном кресле. Антон, победно сжав кулак, цедил красное вино за здравие своего бизнеса. Творческая группа «Dемидофф’s Art Design», партнеры, в том числе и я, отмечали годовщину своего творческого неугасания в интимно обставленном ресторанчике с льняными скатертями на столах.
- …Да, мне понравилось. Особенно Венеция, только я так и не понял, откуда там такая вонь?
- Ну, в каналах...
За окном меланхолично шелестел осенний дождь, хотелось спать, перед глазами мутным заплесневелым пятном реяла Джоконда. Демидов плеснул в бокал еще вина и продолжил беседу об Италии, где он недавно побывал. На нем был черный костюм из мягкой шерсти - но не чистого черного цвета, а с легким серым оттенком, свойственным утонченной небрежности будней истинного comme-il-fautе - и бледно-оливковая рубашка с туго повязанным шелковым галстуком. И при всем своем костюме, галстуке и рубашке, а также шикарных туфлях и серебристо-холодном «Крайслере», заносчиво мокнувшем на парковке, он держался как самый последний лох, встреченный мною десять лет назад в художественной академии. За это время он научился прилично одеваться, но лохом остался навсегда, потому что это помогало в бизнесе.
Кстати, «лох» означает экстраверт.
Любопытно, да?
Большинство людей подразумевает под этим словом нечто совершенно противоположное, и в большинстве своем эти люди, разумеется, экстраверты. Демидов думает, что типичный лох - точнее, лохудра - это я, потому что у меня нет «Крайслера» и нет загородного дома за двенадцать миллионов. И я не экстраверт. Однако, наше расхождение в риторическом вопросе «Кто есть кто?» не мешает нам паразитировать друг на друге, чтобы заработать немного десятков тысяч денег. Отдам Демидову должное - я покрываю красками стены его проектов за любезно предоставленную возможность не работать продавцом в магазине обуви. У меня, как правило, романтичные, сентиментальные сюжеты. Немного барокко. Для сюрреализма, абстракционизма и прочего модерна у нас был Фима с аэрографом, но на прошлой неделе он покончил с собой.
Выглядело это следующим образом: лежу я в кровати под пурпуровым балдахином, сплю, вижу сон о Рембрандте… Чушь! В этот раз я еще не сплю, и мне никогда не снятся художники - мне снятся мухи, грязные дома, битые стекла, бордовые гранаты и летающие женщины. Но кровать с балдахином у меня действительно есть - огромная из махагони кровать с шикарным подвесом из пурпурового бархата и кистями - кстати, подарок. И вот лежу я в этой страшной кровати, как в колыбели, вглядываюсь в нависшие надо мной тяжелые складки запыленной материи, которой, представляю себе, накрывали чей-нибудь гроб, и тут звонит мой мобильник. Я прикладываю к уху телефон, что-то говорю, что-то клишированное с плохо скрытым подтекстом «отвали», и слышу «тебя кто, на хрен, спросил, какое твое гребаное мнение, а? Эксперт, твою мать, да иди ты к черту!..»
Разъяренная девушка в трубке - это Эльза. Очаровательная ста семидесяти шести с половиной сантиметровая блондинка, любовница Фимы и модель модельного агентства «Модель». Голову даю на отсечение - в слезах она прекрасна, как Венера Ботичелли… Сейчас Эльза звонит мне, потому что так подсказывает ей интуиция. В спальне на полу она нашла в гневе брошенную смятую записку с бессвязными обрывками фраз, в которой она прочитала «Бунина (это я) - сука…», на Фимином мобильнике она нашла мой номер и решила позвонить. Эльза не знает, что ей делать с телом, лежащем в теплой ванне с окровавленной водой. Она пришла к Фиме на свидание, открыла как обычно дверь своим ключом, а Фима, оказывается, вспорол себе вены. И теперь Эльза звонит мне, потому что из всех, кого Фима обвинил в личных проблемах, меня он почему-то обозначил по фамилии. Там, конечно, были еще и Демидов, и Петтерсон, выходец из Германии, его любимый клиент, и Романов, архитектор, и бухгалтерша Джамшутова, однако для Эльзы они все были завуалированы метафорами типа «толстозадая дура», «жид» и т.п.
- Эльза, - говорю я, - успокойтесь, ради Бога. Вам не мне надо звонить, а участковому. Позвоните участковому.
- Тебя кто, на хрен, спросил, какое твое гребаное мнение, а? Эксперт, твою мать, да иди ты к черту!..
Эльза плачет и матерится в трубку. Я понимаю, что с участковым хватила лишнего и выключаю телефон. Выхожу из спальни на балкон и закуриваю. Немного прихожу в себя и набираю Эльзу.
- Алле. Ты где?
- В ванной.
Картина маслом: немного барокко, немного готики, много декаданса. Я представляю, как она склонилась над ванной и кончики волос коснулись красной воды. Впечатляет.
- Эльза, уходи из квартиры. Сейчас ночь, тебя все равно никто не видел, уходи сейчас. Ты трогала тело?
Эльза молчала.
- Ты слышишь меня?
- Да, слышу. Только я не могу уйти.
- Ты не можешь там оставаться, дура! Сваливай оттуда! У тебя дома муж, дети, а ты по городу шатаешься, шлюха несчастная!
- У меня нет мужа.
В трубке воцарилась смущенная тишина.
- Ладно, - говорю, - выходи на Самолетную, я вызову туда такси. Если будут спрашивать, я скажу, что ты была у меня всю ночь.
Всю ночь мы разговаривали. Эльза потому, что не могла заснуть из-за нервного стресса, я - потому что со мной разговаривала Эльза. Под утро она выглядела очень спокойной. Съела противозачаточную таблетку, запив ее остывшим кофе.
- Мне никогда не везло с мужиками.
Я промолчала.
- И с бабами тоже. Есть план?
Плана у меня не было. Эльза натянула на плечи мой поточенный молью красный плед и застыла как изваяние, устремив пустой взгляд в серое унылое утро за окном. Потом ушла, похожая на изможденного паломника, потерявшего веру. Больше Эльзу никто не видел, во всяком случае, не здесь - она уехала во Францию, в Марсель…
Так я первая узнала о том, что настенную роспись у Лучевского делать больше некому.
Иногда мне хочется плюнуть Демидову в лицо. Вот он наливает красного вина в бокал, обронив каплю на скатерть, и говорит: «За упокой Фиминой души». Деловито утерев влажные губы, Демидов достает из-под стола дипломат. В дипломате он отыскивает аккуратно завернутые в бумагу чертежи, расчищает стол, разворачивает сверток, раскладывает широкоформатные листы с планами помещения, окликает пишущего SMS’ку архитектора Банникова и говорит:
- С Фимой у нас вышел конфуз: Лучевский не в курсе событий. Я сказал, что Фима в долгосрочном отъезде.
Саша (конструктор): Угу, поехал на выставку в Лондон и утопился в Сене.
Банников: Сена в Париже, быдло ты!
Демидов: Так, разговорчики… Я о том, что человек ушел, а проблема осталась. Проблема называется Лучевский. Ему нужна законченная роспись - раз. Два - Лучевский купил хорошую площадь над объектом и планирует второй этаж для своей пассии. Это - изменение дизайн-проекта, увеличение дизайн-проекта и как минимум удвоение бабла. Бунина, ты займешься фиминой стеной.
- Че опять я-то? - говорю. - Мне, слава Богу, есть чем заняться.
- Бунина, не будет стены - не будет бабла. Ты мне еще поупирайся… Завтра мы едем на объект. Сюжет таков: Фима уехал на обучение в Стокгольм, вернется через полгода (надеюсь, через полгода никто не проснется). Бунина, ты до завтра напряги мозг на случай, если Лучевский захочет авторскую работу, а не доработки по эскизу. Нам нужно порт-фолио с абстракциями.
- Я не занимаюсь абстракцией, - брезгливо напоминаю я.
- Значит, пойдешь сапоги продавать. Что ты как позавчера народилась? Накачай фигни какой-нибудь из Интернета, поменяй цвета и ВСЕ! Я же никогда не прошу невозможного, просто в позу не вставайте, о’кей?
Обычно, когда я бешу своими, так сказать, «выходками», Антон переходит на высокомерное «вы».
Стемнело, дождь усилился. Официант приглушил свет от люстр и зажег свечи. Все закурили.
Дрожали пальцы, я почувствовала внезапный прилив тоски от мысли, что придется доедать падаль. Конечно, стоит узнать Лучевскому о Фимином самоубийстве, проблем будет предостаточно, вплоть до свертывания проекта. Этого типа я видела у Демидова в кабинете: относительно сомнамбуличный прагматик, владелец торговой сети, с некоторым цинизмом в лице, свойственной независимым лохам. И если бы не его парадоксальное сочетание холодной расчетливости с почти болезненным суеверием (о котором взяли привычку травить анекдоты), ничто бы не помешало Демидову предъявить Фимин труп как непреодолимое препятствие к продолжению работы и просто наляпать на стену венецианки. Антон терпеть не может росписи и художников: они то в запое, то в ломке, то в творческом кризисе, то в позе принципа; работа почти всегда затягивается, почти никогда окончательный вариант не совпадает с эскизом… Клиенты нервничают. Демидов орет «Я ненавижу свою работу только из-за вас, Бунина!!! Хватит пить!»
Хватит курить, колоться, материться и трахаться с кем попало! Хватит пить, есть, спать и думать!.. Я встаю из-за стола.
- Что-то голова болит. Все, я пойду. Спасибо, пока.
Банников (сует бутылку) с пониманием: Возьми коньяк!
Демидов: Завтра в половине одиннадцатого в офисе. Не опаздывать.
У меня трехкомнатная квартира с пластиковыми окнами, трехметровым потолком и кроватью из красного дерева с балдахином. Зарплата чуть выше среднего уровня по городу, одеваюсь в каком-то бутике направления casual, занимающем одну из квартир на первом этаже. Мне больше не к чему стремиться. Любое движение в любом направлении неизбежно приведет к нарушению этой загерметизированной гармонии. Машина, муж, дети, собака, загородный участок, абонемент в спортзале - все требует умственных и физических усилий и, следовательно, рушит идиллию. Квартира перестает быть обителью и становится проходным двором, на кровати располагается брюхатое тело лысеющего мужчины, в ковровом ворсе - его опадающие волосы, а на саморазрушение уже не хватает времени. Из творца превращаешься в тварь, из призмы - в дыру, жрущую все, что в нее бросают. Будни уничтожат дни, как Миллениум с салютом на Елисейских полях и толстопузым полицейским, пицца и банка Колы уничтожили Апокалипсис…
Звонит телефон.
Девять утра пять минут следующего дня. Я лежу на кровати, тупо упершись взглядом в балдахин, с девяти утра в течение пяти минут слушаю цифровую полифонию. Потом нажимаю на кнопку.
- Привет, - говорит Банников. - Что не отвечаешь?
- Сплю.
Банников всегда звонит мне за полтора часа до стрелки, чтобы разбудить.
- Ну, просыпайся уже, пора. Ты подготовилась?
- Что-то есть… Только эскизов нет. Не успела.
- А что есть?
- Намерение почистить зубы и доехать на тебе до офиса.
- Надо было набрать абстракций для порт-фолио … Тоша, конечно, будет в бешенстве. Ладно, я сейчас за тобой заеду.
Я приняла душ, съела пакетированный круассан, приняла сто грамм коньяка, двадцать капель валерьянки, почистила зубы, припудрила веки, надела свой любимый черный костюм в стиле casual, позвонила Банникову и вышла из дома.
… Тяжело и неприступно захлопнулась стальная дверь. Воодушевленный демидовский мат и нервозность остались по ту сторону полудня, за непрошибаемым порталом, облицованным шпоном дуба для наименьшего устрашения. Мы прошли в просторную гостиную; в центре стены, лаконично заполненной книжными стеллажами, разрывала временной континуум на «до» и «после» незаконченная абстракция в красно-синих тонах, с резкими линиями и густыми подтеками неразведенного акрила. Кусок Фимы вторгся в скрупулезно, но безлико упорядоченное пространство - мне надо было его убрать. Александр Лучевский, сорокалетний потребитель костюмов Энрико Маринелли, внимательно осмотрел Демидова, Банникова, потом задержал на мне взгляд и спросил:
- Что, кто-то умер?
Самоуверенную физиономию Антона прикрыла мимолетная тень паники, оставив едва заметный след в виде бешено пульсирующей жилки на лбу.
- Да, в общем-то никто, - непринужденно сказал он. - У Юлии просто такой стиль: любит черное.
Видимо, Лучевского ответ не убедил: он снова недоверчиво посмотрел на меня и сказал:
- Мне не нравится этот цвет - он мрачный. Серый предпочтительнее. Вы вообще кто такая?
- О, Юлия занимается росписью мебели и помещений. - встрял Антон, идиотски улыбаясь. - Тут, видите ли, у нас такая история вышла с Фимой… Фима уехал в Стокгольм на обучение.
- Что, так прямо все бросил и уехал? А как же моя стена? И почему я узнаю об этом только сейчас?
- Да мы сами это буквально вчера узнали! И поэтому с нами сегодня Юлия - она продолжит работу Фимы.
- Да, но я не заказывал копирование чужой работы. Будьте добры разработать снова эскизы. И то, что уже было сделано этим вашим Фимой, я не собираюсь оплачивать.
- Конечно, конечно, - с готовностью подхватил Демидов. - Ему и не надо.
Лучевский вопросительно взглянул на Антона, потом обратился ко мне:
- Можем мы взглянуть на ваше порт-фолио?
- Без проблем, - говорю, - но, к сожалению, не сегодня. Дома забыла…
- Творческие люди… - смущенно пробурчал Антон.
Лучевский устало вздохнул, посмотрел в сторону окна, ничего не сказав. Я знаю, о чем он думал: ремонт, подрядчики, договоры, проекты, деньги, простои, творческие люди - скука, в общем…
Зазвонил мой мобильник.
«Алле, Юлия? Здравствуйте. Как ваше здоровье?»
«Спасибо, - отвечаю я, - Георгий Викторович, ничего. А как вы себя чувствуете?»
«Да все так же, голова только немного болит. Готовимся потихоньку…»
«К операции?»
«Нет… - помедлив, сказал он упавшим голосом. - Не будем об этом. Я звоню вообще узнать: вы не могли бы выделить немного времени на реставрацию стены?»
«Конечно, Георгий Викторович. А что случилось?»
«Елена купила кошку, но она оказалась бешеная, стала буянить и поцарапала роспись. Я очень прошу вас приехать - рассчитаемся на месте».
«Да, конечно. Думаю, успею сегодня. До встречи».
«Иди, иди», - зашипел Антон, но мне захотелось остаться и побродить по квартире. Есть у меня такой пунктик - люблю интерьеры, законченные и незаконченные. В них рождается бестелесный комнатный божок, который повелевает хозяевам оставлять вещи там, где ему вздумается. Лифчик в гостевой гардеробной, смущающий своим присутствием случайных гостей, раздавленные чьей-то неосмотрительностью очки в кресле, телефонный справочник, забытый в туалете, неожиданно раскрывшийся бутон комнатной азалии - это все его проделки. Он повелевает дизайнерами, планирующими интерьерную концепцию, декораторами и клининговой компанией, зачищающей место перед въездом жильцов. Он заправляет всеми магазинами и фабриками в городе. Он могущественнее «Демидовых» и курса евро по отношению к рублю на сегодняшний день. Словом, этот потешный царек есть везде, где живут или собираются жить люди, так же как и подслеповатый нерасчетливый Амур, бьющий мимо цели прагматичной родни. В квартире Лучевского комнатный божок показал себя во всей красе: он сидел в виде толстяка Хотея на черном лакированном комоде и ухмылялся бронзовой рожей. Фигурка была как будто случайно смещена с центра и развернута в направлении кухни. «Я ничего не понимаю… - мямлил Банников, переводя недоумевающий взгляд с чертежей на гарнитур и обратно. - Я же замерял - должно быть на семь сантиметров длиннее по стене! Не понимаю, почему не вошло…» «Ну, Сема, ты влетел - как пить дать!»
- Что я думаю о Леонардо да Винчи… Вы читали, что пишет о нем Браун? Этот итальяшка мистик и заговорщик, иначе как объяснить успех каких-то двенадцати полузаконченных картин? Только большими связями. За большие связи, коллеги!
Мое тело лениво покоилось в удобном безумно-эклектичном кресле. Антон, победно сжав кулак, цедил красное вино за здравие своего бизнеса. Творческая группа «Dемидофф’s Art Design», партнеры, в том числе и я, отмечали годовщину своего творческого неугасания в интимно обставленном ресторанчике с льняными скатертями на столах.
- …Да, мне понравилось. Особенно Венеция, только я так и не понял, откуда там такая вонь?
- Ну, в каналах...
За окном меланхолично шелестел осенний дождь, хотелось спать, перед глазами мутным заплесневелым пятном реяла Джоконда. Демидов плеснул в бокал еще вина и продолжил беседу об Италии, где он недавно побывал. На нем был черный костюм из мягкой шерсти - но не чистого черного цвета, а с легким серым оттенком, свойственным утонченной небрежности будней истинного comme-il-fautе - и бледно-оливковая рубашка с туго повязанным шелковым галстуком. И при всем своем костюме, галстуке и рубашке, а также шикарных туфлях и серебристо-холодном «Крайслере», заносчиво мокнувшем на парковке, он держался как самый последний лох, встреченный мною десять лет назад в художественной академии. За это время он научился прилично одеваться, но лохом остался навсегда, потому что это помогало в бизнесе.
Кстати, «лох» означает экстраверт.
Любопытно, да?
Большинство людей подразумевает под этим словом нечто совершенно противоположное, и в большинстве своем эти люди, разумеется, экстраверты. Демидов думает, что типичный лох - точнее, лохудра - это я, потому что у меня нет «Крайслера» и нет загородного дома за двенадцать миллионов. И я не экстраверт. Однако, наше расхождение в риторическом вопросе «Кто есть кто?» не мешает нам паразитировать друг на друге, чтобы заработать немного десятков тысяч денег. Отдам Демидову должное - я покрываю красками стены его проектов за любезно предоставленную возможность не работать продавцом в магазине обуви. У меня, как правило, романтичные, сентиментальные сюжеты. Немного барокко. Для сюрреализма, абстракционизма и прочего модерна у нас был Фима с аэрографом, но на прошлой неделе он покончил с собой.
Выглядело это следующим образом: лежу я в кровати под пурпуровым балдахином, сплю, вижу сон о Рембрандте… Чушь! В этот раз я еще не сплю, и мне никогда не снятся художники - мне снятся мухи, грязные дома, битые стекла, бордовые гранаты и летающие женщины. Но кровать с балдахином у меня действительно есть - огромная из махагони кровать с шикарным подвесом из пурпурового бархата и кистями - кстати, подарок. И вот лежу я в этой страшной кровати, как в колыбели, вглядываюсь в нависшие надо мной тяжелые складки запыленной материи, которой, представляю себе, накрывали чей-нибудь гроб, и тут звонит мой мобильник. Я прикладываю к уху телефон, что-то говорю, что-то клишированное с плохо скрытым подтекстом «отвали», и слышу «тебя кто, на хрен, спросил, какое твое гребаное мнение, а? Эксперт, твою мать, да иди ты к черту!..»
Разъяренная девушка в трубке - это Эльза. Очаровательная ста семидесяти шести с половиной сантиметровая блондинка, любовница Фимы и модель модельного агентства «Модель». Голову даю на отсечение - в слезах она прекрасна, как Венера Ботичелли… Сейчас Эльза звонит мне, потому что так подсказывает ей интуиция. В спальне на полу она нашла в гневе брошенную смятую записку с бессвязными обрывками фраз, в которой она прочитала «Бунина (это я) - сука…», на Фимином мобильнике она нашла мой номер и решила позвонить. Эльза не знает, что ей делать с телом, лежащем в теплой ванне с окровавленной водой. Она пришла к Фиме на свидание, открыла как обычно дверь своим ключом, а Фима, оказывается, вспорол себе вены. И теперь Эльза звонит мне, потому что из всех, кого Фима обвинил в личных проблемах, меня он почему-то обозначил по фамилии. Там, конечно, были еще и Демидов, и Петтерсон, выходец из Германии, его любимый клиент, и Романов, архитектор, и бухгалтерша Джамшутова, однако для Эльзы они все были завуалированы метафорами типа «толстозадая дура», «жид» и т.п.
- Эльза, - говорю я, - успокойтесь, ради Бога. Вам не мне надо звонить, а участковому. Позвоните участковому.
- Тебя кто, на хрен, спросил, какое твое гребаное мнение, а? Эксперт, твою мать, да иди ты к черту!..
Эльза плачет и матерится в трубку. Я понимаю, что с участковым хватила лишнего и выключаю телефон. Выхожу из спальни на балкон и закуриваю. Немного прихожу в себя и набираю Эльзу.
- Алле. Ты где?
- В ванной.
Картина маслом: немного барокко, немного готики, много декаданса. Я представляю, как она склонилась над ванной и кончики волос коснулись красной воды. Впечатляет.
- Эльза, уходи из квартиры. Сейчас ночь, тебя все равно никто не видел, уходи сейчас. Ты трогала тело?
Эльза молчала.
- Ты слышишь меня?
- Да, слышу. Только я не могу уйти.
- Ты не можешь там оставаться, дура! Сваливай оттуда! У тебя дома муж, дети, а ты по городу шатаешься, шлюха несчастная!
- У меня нет мужа.
В трубке воцарилась смущенная тишина.
- Ладно, - говорю, - выходи на Самолетную, я вызову туда такси. Если будут спрашивать, я скажу, что ты была у меня всю ночь.
Всю ночь мы разговаривали. Эльза потому, что не могла заснуть из-за нервного стресса, я - потому что со мной разговаривала Эльза. Под утро она выглядела очень спокойной. Съела противозачаточную таблетку, запив ее остывшим кофе.
- Мне никогда не везло с мужиками.
Я промолчала.
- И с бабами тоже. Есть план?
Плана у меня не было. Эльза натянула на плечи мой поточенный молью красный плед и застыла как изваяние, устремив пустой взгляд в серое унылое утро за окном. Потом ушла, похожая на изможденного паломника, потерявшего веру. Больше Эльзу никто не видел, во всяком случае, не здесь - она уехала во Францию, в Марсель…
Так я первая узнала о том, что настенную роспись у Лучевского делать больше некому.
Иногда мне хочется плюнуть Демидову в лицо. Вот он наливает красного вина в бокал, обронив каплю на скатерть, и говорит: «За упокой Фиминой души». Деловито утерев влажные губы, Демидов достает из-под стола дипломат. В дипломате он отыскивает аккуратно завернутые в бумагу чертежи, расчищает стол, разворачивает сверток, раскладывает широкоформатные листы с планами помещения, окликает пишущего SMS’ку архитектора Банникова и говорит:
- С Фимой у нас вышел конфуз: Лучевский не в курсе событий. Я сказал, что Фима в долгосрочном отъезде.
Саша (конструктор): Угу, поехал на выставку в Лондон и утопился в Сене.
Банников: Сена в Париже, быдло ты!
Демидов: Так, разговорчики… Я о том, что человек ушел, а проблема осталась. Проблема называется Лучевский. Ему нужна законченная роспись - раз. Два - Лучевский купил хорошую площадь над объектом и планирует второй этаж для своей пассии. Это - изменение дизайн-проекта, увеличение дизайн-проекта и как минимум удвоение бабла. Бунина, ты займешься фиминой стеной.
- Че опять я-то? - говорю. - Мне, слава Богу, есть чем заняться.
- Бунина, не будет стены - не будет бабла. Ты мне еще поупирайся… Завтра мы едем на объект. Сюжет таков: Фима уехал на обучение в Стокгольм, вернется через полгода (надеюсь, через полгода никто не проснется). Бунина, ты до завтра напряги мозг на случай, если Лучевский захочет авторскую работу, а не доработки по эскизу. Нам нужно порт-фолио с абстракциями.
- Я не занимаюсь абстракцией, - брезгливо напоминаю я.
- Значит, пойдешь сапоги продавать. Что ты как позавчера народилась? Накачай фигни какой-нибудь из Интернета, поменяй цвета и ВСЕ! Я же никогда не прошу невозможного, просто в позу не вставайте, о’кей?
Обычно, когда я бешу своими, так сказать, «выходками», Антон переходит на высокомерное «вы».
Стемнело, дождь усилился. Официант приглушил свет от люстр и зажег свечи. Все закурили.
Дрожали пальцы, я почувствовала внезапный прилив тоски от мысли, что придется доедать падаль. Конечно, стоит узнать Лучевскому о Фимином самоубийстве, проблем будет предостаточно, вплоть до свертывания проекта. Этого типа я видела у Демидова в кабинете: относительно сомнамбуличный прагматик, владелец торговой сети, с некоторым цинизмом в лице, свойственной независимым лохам. И если бы не его парадоксальное сочетание холодной расчетливости с почти болезненным суеверием (о котором взяли привычку травить анекдоты), ничто бы не помешало Демидову предъявить Фимин труп как непреодолимое препятствие к продолжению работы и просто наляпать на стену венецианки. Антон терпеть не может росписи и художников: они то в запое, то в ломке, то в творческом кризисе, то в позе принципа; работа почти всегда затягивается, почти никогда окончательный вариант не совпадает с эскизом… Клиенты нервничают. Демидов орет «Я ненавижу свою работу только из-за вас, Бунина!!! Хватит пить!»
Хватит курить, колоться, материться и трахаться с кем попало! Хватит пить, есть, спать и думать!.. Я встаю из-за стола.
- Что-то голова болит. Все, я пойду. Спасибо, пока.
Банников (сует бутылку) с пониманием: Возьми коньяк!
Демидов: Завтра в половине одиннадцатого в офисе. Не опаздывать.
У меня трехкомнатная квартира с пластиковыми окнами, трехметровым потолком и кроватью из красного дерева с балдахином. Зарплата чуть выше среднего уровня по городу, одеваюсь в каком-то бутике направления casual, занимающем одну из квартир на первом этаже. Мне больше не к чему стремиться. Любое движение в любом направлении неизбежно приведет к нарушению этой загерметизированной гармонии. Машина, муж, дети, собака, загородный участок, абонемент в спортзале - все требует умственных и физических усилий и, следовательно, рушит идиллию. Квартира перестает быть обителью и становится проходным двором, на кровати располагается брюхатое тело лысеющего мужчины, в ковровом ворсе - его опадающие волосы, а на саморазрушение уже не хватает времени. Из творца превращаешься в тварь, из призмы - в дыру, жрущую все, что в нее бросают. Будни уничтожат дни, как Миллениум с салютом на Елисейских полях и толстопузым полицейским, пицца и банка Колы уничтожили Апокалипсис…
Звонит телефон.
Девять утра пять минут следующего дня. Я лежу на кровати, тупо упершись взглядом в балдахин, с девяти утра в течение пяти минут слушаю цифровую полифонию. Потом нажимаю на кнопку.
- Привет, - говорит Банников. - Что не отвечаешь?
- Сплю.
Банников всегда звонит мне за полтора часа до стрелки, чтобы разбудить.
- Ну, просыпайся уже, пора. Ты подготовилась?
- Что-то есть… Только эскизов нет. Не успела.
- А что есть?
- Намерение почистить зубы и доехать на тебе до офиса.
- Надо было набрать абстракций для порт-фолио … Тоша, конечно, будет в бешенстве. Ладно, я сейчас за тобой заеду.
Я приняла душ, съела пакетированный круассан, приняла сто грамм коньяка, двадцать капель валерьянки, почистила зубы, припудрила веки, надела свой любимый черный костюм в стиле casual, позвонила Банникову и вышла из дома.
… Тяжело и неприступно захлопнулась стальная дверь. Воодушевленный демидовский мат и нервозность остались по ту сторону полудня, за непрошибаемым порталом, облицованным шпоном дуба для наименьшего устрашения. Мы прошли в просторную гостиную; в центре стены, лаконично заполненной книжными стеллажами, разрывала временной континуум на «до» и «после» незаконченная абстракция в красно-синих тонах, с резкими линиями и густыми подтеками неразведенного акрила. Кусок Фимы вторгся в скрупулезно, но безлико упорядоченное пространство - мне надо было его убрать. Александр Лучевский, сорокалетний потребитель костюмов Энрико Маринелли, внимательно осмотрел Демидова, Банникова, потом задержал на мне взгляд и спросил:
- Что, кто-то умер?
Самоуверенную физиономию Антона прикрыла мимолетная тень паники, оставив едва заметный след в виде бешено пульсирующей жилки на лбу.
- Да, в общем-то никто, - непринужденно сказал он. - У Юлии просто такой стиль: любит черное.
Видимо, Лучевского ответ не убедил: он снова недоверчиво посмотрел на меня и сказал:
- Мне не нравится этот цвет - он мрачный. Серый предпочтительнее. Вы вообще кто такая?
- О, Юлия занимается росписью мебели и помещений. - встрял Антон, идиотски улыбаясь. - Тут, видите ли, у нас такая история вышла с Фимой… Фима уехал в Стокгольм на обучение.
- Что, так прямо все бросил и уехал? А как же моя стена? И почему я узнаю об этом только сейчас?
- Да мы сами это буквально вчера узнали! И поэтому с нами сегодня Юлия - она продолжит работу Фимы.
- Да, но я не заказывал копирование чужой работы. Будьте добры разработать снова эскизы. И то, что уже было сделано этим вашим Фимой, я не собираюсь оплачивать.
- Конечно, конечно, - с готовностью подхватил Демидов. - Ему и не надо.
Лучевский вопросительно взглянул на Антона, потом обратился ко мне:
- Можем мы взглянуть на ваше порт-фолио?
- Без проблем, - говорю, - но, к сожалению, не сегодня. Дома забыла…
- Творческие люди… - смущенно пробурчал Антон.
Лучевский устало вздохнул, посмотрел в сторону окна, ничего не сказав. Я знаю, о чем он думал: ремонт, подрядчики, договоры, проекты, деньги, простои, творческие люди - скука, в общем…
Зазвонил мой мобильник.
«Алле, Юлия? Здравствуйте. Как ваше здоровье?»
«Спасибо, - отвечаю я, - Георгий Викторович, ничего. А как вы себя чувствуете?»
«Да все так же, голова только немного болит. Готовимся потихоньку…»
«К операции?»
«Нет… - помедлив, сказал он упавшим голосом. - Не будем об этом. Я звоню вообще узнать: вы не могли бы выделить немного времени на реставрацию стены?»
«Конечно, Георгий Викторович. А что случилось?»
«Елена купила кошку, но она оказалась бешеная, стала буянить и поцарапала роспись. Я очень прошу вас приехать - рассчитаемся на месте».
«Да, конечно. Думаю, успею сегодня. До встречи».
«Иди, иди», - зашипел Антон, но мне захотелось остаться и побродить по квартире. Есть у меня такой пунктик - люблю интерьеры, законченные и незаконченные. В них рождается бестелесный комнатный божок, который повелевает хозяевам оставлять вещи там, где ему вздумается. Лифчик в гостевой гардеробной, смущающий своим присутствием случайных гостей, раздавленные чьей-то неосмотрительностью очки в кресле, телефонный справочник, забытый в туалете, неожиданно раскрывшийся бутон комнатной азалии - это все его проделки. Он повелевает дизайнерами, планирующими интерьерную концепцию, декораторами и клининговой компанией, зачищающей место перед въездом жильцов. Он заправляет всеми магазинами и фабриками в городе. Он могущественнее «Демидовых» и курса евро по отношению к рублю на сегодняшний день. Словом, этот потешный царек есть везде, где живут или собираются жить люди, так же как и подслеповатый нерасчетливый Амур, бьющий мимо цели прагматичной родни. В квартире Лучевского комнатный божок показал себя во всей красе: он сидел в виде толстяка Хотея на черном лакированном комоде и ухмылялся бронзовой рожей. Фигурка была как будто случайно смещена с центра и развернута в направлении кухни. «Я ничего не понимаю… - мямлил Банников, переводя недоумевающий взгляд с чертежей на гарнитур и обратно. - Я же замерял - должно быть на семь сантиметров длиннее по стене! Не понимаю, почему не вошло…» «Ну, Сема, ты влетел - как пить дать!»