Черный человек
Сначала была просто фигурка.
Черный человечек сидел на корточках на перекрестке. Сидел с опущенной головой в глубоко надвинутой на глаза шапке. У человечка были абсолютно черные от копоти руки и лицо. Он жег какую-то щепочку, вертя ее в пальцах так, чтобы не обжечься, а на тротуаре перед ним была уже кучка пепла - видно, сидел человечек долго. Вокруг собралось с десяток прохожих. Некоторые задавали вопросы, присев рядом с человечком на корточки. Присела рядом и я.
Оказалось, что человечек - девочка. Что зовут ее Мариам, ей 19 лет. Пару раз она быстро и остро глянула на меня исподлобья и снова опустила глаза на щепочку в руках. А люди шумели, вызывали скорую, милицию... Когда девочка встала, все ахнули. Слева вместо подбородка у нее зияла огромная гнойная дыра. Такая может остаться после того, как собака рвет лицо зубами. Или если очень долго не лечить больной зуб, доведя дело до гниения лицевых тканей.
Молодой врач скорой развел руками: не наша компетенция. Рана, мол, старая, я могу только обработать ее. Девочка (а выглядела она от силы на 14) с трудом поднялась в машину - и вышла из нее через пару минут. Скорая, взвизгнув, умчалась. Подошел милиционер (пардон, полицейский), поглядел хмуро и немедленно испарился. Люди пошумели и разошлись. Остались только я и двое подростков лет 14, Ани и Володя. Детки мои, подумала я, вам еще не все равно. Интересно, с какого возраста начинается "я ничего не могу поделать с этим"...
Мы повели Мариам в соседний "круглый" двор - там была беседка и фонтанчик с питьевой водой, такие в Ереване называют "пулпулак". Ани принесла из дома еды и перчатки, я принесла немного одежды. Изо всех сил старающийся казаться взрослым мальчик Володя снял с шеи шарф и осторожно повязал на шею Мариам: "Это мне мама подарила, он очень теплый". Потом мы начали звонить. В справочную, в министерство здравоохранения, в министерство соц. обеспечения. Никто ничего не знал о приютах для бездомных. Мы сидели и ломали голову, как можно помочь.
А в том, что помощь нужна, сомнений не было. Попутно я продолжала расспросы. Оказалось, что родители Мариам живы, но в разводе, у каждого новые семьи и никому из них она не нужна. Что у нее есть брат Альберт, 21 года, который иногда подкидывает денег, но где этот самый брат живет, она сказать не захотела. Мать живет в одном из сел Шамшадинского района, отец неведомо где. Поев и немного согревшись, Мариам слегка повеселела и даже стала улыбаться. Из-за сажи на лице она была похожа на очень худенького негритенка. Стала рассказывать, что четыре месяца назад ее в бессознательно состоянии подобрала на улице скорая и отвезла в больницу. "Я там лежала вот так, под двумя капельницами, - с затаенной гордостью она раскинула руки ладонями вверх. - Помирала, короче". В маленькой сумочке, которая в далекой молодости была серебристого цвета, у Мариам лежало несколько тысячных купюр (долларов на 20). Периодически она похлопывала по своему "ридикюлю": "Вот они, денежки мои, брат дал. Гляди, я себе джинсы даже купила, за семь пятьсот. Мальчиковые, правда, но на девочек таких маленьких не было". Джинсы на ней и правда были новые - детского размера и из самых дешевых. Видно было, что эта покупка - большое событие для нее... Наконец, мальчик Володя нашел выход: в их здании, сказал он, живут брат с сестрой - примерно того же возраста, что Мариам. Соседи их кормят всем миром, и они охотно пустят к себе Мариам. Увы, меня ждал больной человек на другом конце города. И мне пришлось отправить ребят в такси одних (как мы нашли такси, водитель которого согласился посадить в свою машину настолько грязного пассажира - это отдельная история). Я взяла у Володи номер мобильника, с тем чтобы узнать, как отнеслись к его идее хозяева квартиры. А сама прокручивала в голове варианты действий, если ничего не выйдет. Через пару часов, добравшись до больной и сделав укол, я позвонила.
"Да она совсем того, - сказал мальчик упавшим голосом. - Стала орать на меня и моeго друга, бросаться камнями и говорить, что мы хотим отнять у нее деньги. Елки, да какой сволочью должен быть человек, чтоб у ТАКОЙ деньги отнять! Короче, она села в ту же машину и сказала что поедет в Шамшадин, к матери, вдруг она ее не выгонит..."
Господи, мальчик мой... Ты так хотел помочь. Действительно хотел, я знаю. И камни эти предназначались не тебе, нет. Они предназначались мне, взрослой женщине, которая не смогла ее защитить. Мне - и всем нам, которые слишком обременены своими проблемами, чтобы замечать их, людей улицы... Я хорошо понимаю, что все может быть враньем: и история про родителей, и брат, и все остальное. Но истощение, раны, грязь и бездомность этой девочки - горькая и очевидная правда.
И я стала звонить снова. И выяснила, наконец, что есть, есть в этом городе приют для таких, как Мариам!
Но он рассчитан всего на 60 человек, тогда как реально бездомных в десятки раз больше. Об этом мне сказал директор приюта."Я ничего не могу поделать, войдите в мое положение. У нас даже одну лишнюю кровать некуда поставить. Я имею право держать каждого бездомного 60 дней, после этого они выходят и идут прямиком к воротам министерства соц. обеспечения. Сидят там столько, пока их сюда не возвращают. А что делать остальным?" - голос его был уставший донельзя. "Что же можно сделать, чтоб вам выделили больше места и средств?" - спросила я.
"Этот вопрос может быть решен только на государственном уровне. Ну, или вдруг найдутся спонсоры, которые захотят помочь. Мы бы отчитались за каждую копейку"...
Я действительно не знаю, получится ли у меня что-то изменить. Но я хочу, чтобы мы с вами написали письмо в Министерство соц. обеспечения, лично министру Григоряну. Чтобы собрали подписи. Грядут выборы - а в нашей стране если что-то и делается в социальной сфере, то только перед выборами.
Я хочу, встретив бездомного человека на улице, иметь возможность хотя бы отвезти его в приют, а не оставлять его замерзать на свалках.
И хочу, чтоб у меня и у вас было право повторить за Макмерфи: "Я хотя бы попытался".
Черный человечек сидел на корточках на перекрестке. Сидел с опущенной головой в глубоко надвинутой на глаза шапке. У человечка были абсолютно черные от копоти руки и лицо. Он жег какую-то щепочку, вертя ее в пальцах так, чтобы не обжечься, а на тротуаре перед ним была уже кучка пепла - видно, сидел человечек долго. Вокруг собралось с десяток прохожих. Некоторые задавали вопросы, присев рядом с человечком на корточки. Присела рядом и я.
Оказалось, что человечек - девочка. Что зовут ее Мариам, ей 19 лет. Пару раз она быстро и остро глянула на меня исподлобья и снова опустила глаза на щепочку в руках. А люди шумели, вызывали скорую, милицию... Когда девочка встала, все ахнули. Слева вместо подбородка у нее зияла огромная гнойная дыра. Такая может остаться после того, как собака рвет лицо зубами. Или если очень долго не лечить больной зуб, доведя дело до гниения лицевых тканей.
Молодой врач скорой развел руками: не наша компетенция. Рана, мол, старая, я могу только обработать ее. Девочка (а выглядела она от силы на 14) с трудом поднялась в машину - и вышла из нее через пару минут. Скорая, взвизгнув, умчалась. Подошел милиционер (пардон, полицейский), поглядел хмуро и немедленно испарился. Люди пошумели и разошлись. Остались только я и двое подростков лет 14, Ани и Володя. Детки мои, подумала я, вам еще не все равно. Интересно, с какого возраста начинается "я ничего не могу поделать с этим"...
Мы повели Мариам в соседний "круглый" двор - там была беседка и фонтанчик с питьевой водой, такие в Ереване называют "пулпулак". Ани принесла из дома еды и перчатки, я принесла немного одежды. Изо всех сил старающийся казаться взрослым мальчик Володя снял с шеи шарф и осторожно повязал на шею Мариам: "Это мне мама подарила, он очень теплый". Потом мы начали звонить. В справочную, в министерство здравоохранения, в министерство соц. обеспечения. Никто ничего не знал о приютах для бездомных. Мы сидели и ломали голову, как можно помочь.
А в том, что помощь нужна, сомнений не было. Попутно я продолжала расспросы. Оказалось, что родители Мариам живы, но в разводе, у каждого новые семьи и никому из них она не нужна. Что у нее есть брат Альберт, 21 года, который иногда подкидывает денег, но где этот самый брат живет, она сказать не захотела. Мать живет в одном из сел Шамшадинского района, отец неведомо где. Поев и немного согревшись, Мариам слегка повеселела и даже стала улыбаться. Из-за сажи на лице она была похожа на очень худенького негритенка. Стала рассказывать, что четыре месяца назад ее в бессознательно состоянии подобрала на улице скорая и отвезла в больницу. "Я там лежала вот так, под двумя капельницами, - с затаенной гордостью она раскинула руки ладонями вверх. - Помирала, короче". В маленькой сумочке, которая в далекой молодости была серебристого цвета, у Мариам лежало несколько тысячных купюр (долларов на 20). Периодически она похлопывала по своему "ридикюлю": "Вот они, денежки мои, брат дал. Гляди, я себе джинсы даже купила, за семь пятьсот. Мальчиковые, правда, но на девочек таких маленьких не было". Джинсы на ней и правда были новые - детского размера и из самых дешевых. Видно было, что эта покупка - большое событие для нее... Наконец, мальчик Володя нашел выход: в их здании, сказал он, живут брат с сестрой - примерно того же возраста, что Мариам. Соседи их кормят всем миром, и они охотно пустят к себе Мариам. Увы, меня ждал больной человек на другом конце города. И мне пришлось отправить ребят в такси одних (как мы нашли такси, водитель которого согласился посадить в свою машину настолько грязного пассажира - это отдельная история). Я взяла у Володи номер мобильника, с тем чтобы узнать, как отнеслись к его идее хозяева квартиры. А сама прокручивала в голове варианты действий, если ничего не выйдет. Через пару часов, добравшись до больной и сделав укол, я позвонила.
"Да она совсем того, - сказал мальчик упавшим голосом. - Стала орать на меня и моeго друга, бросаться камнями и говорить, что мы хотим отнять у нее деньги. Елки, да какой сволочью должен быть человек, чтоб у ТАКОЙ деньги отнять! Короче, она села в ту же машину и сказала что поедет в Шамшадин, к матери, вдруг она ее не выгонит..."
Господи, мальчик мой... Ты так хотел помочь. Действительно хотел, я знаю. И камни эти предназначались не тебе, нет. Они предназначались мне, взрослой женщине, которая не смогла ее защитить. Мне - и всем нам, которые слишком обременены своими проблемами, чтобы замечать их, людей улицы... Я хорошо понимаю, что все может быть враньем: и история про родителей, и брат, и все остальное. Но истощение, раны, грязь и бездомность этой девочки - горькая и очевидная правда.
И я стала звонить снова. И выяснила, наконец, что есть, есть в этом городе приют для таких, как Мариам!
Но он рассчитан всего на 60 человек, тогда как реально бездомных в десятки раз больше. Об этом мне сказал директор приюта."Я ничего не могу поделать, войдите в мое положение. У нас даже одну лишнюю кровать некуда поставить. Я имею право держать каждого бездомного 60 дней, после этого они выходят и идут прямиком к воротам министерства соц. обеспечения. Сидят там столько, пока их сюда не возвращают. А что делать остальным?" - голос его был уставший донельзя. "Что же можно сделать, чтоб вам выделили больше места и средств?" - спросила я.
"Этот вопрос может быть решен только на государственном уровне. Ну, или вдруг найдутся спонсоры, которые захотят помочь. Мы бы отчитались за каждую копейку"...
Я действительно не знаю, получится ли у меня что-то изменить. Но я хочу, чтобы мы с вами написали письмо в Министерство соц. обеспечения, лично министру Григоряну. Чтобы собрали подписи. Грядут выборы - а в нашей стране если что-то и делается в социальной сфере, то только перед выборами.
Я хочу, встретив бездомного человека на улице, иметь возможность хотя бы отвезти его в приют, а не оставлять его замерзать на свалках.
И хочу, чтоб у меня и у вас было право повторить за Макмерфи: "Я хотя бы попытался".