«Generation P»
Как-то так. Работа идет, местами лажаю, канешн, местами очень даже неплохо. Скоро сопьюсь и растолстею - столько фуршетов, презентаций и прочей хренотени каждую неделю, что организм уже начал подавать первые признаки законного возмущения. В июле пойду на права - право, мотаться из одного конца города в другой, перепрыгивая из маршрутки в маршрутку - удовольствие не из приятных.
Не могу смотреть на себя в зеркало. Дело даже не в том, что девочка повзрослела за полгода лет на двадцать, а жизнь в 22 преподносит куда больше сюрпризов и неожиданностей, чем в 18… Дело в другом - никак не вытяну на прежний уровень беззаботности, романтизма и после каждой веселой пьянки возвращаюсь к себе той же.
А теперь - о долгожданном! Наконец-то вышел (вернее, вышел-то давно, но ты не придирайся к словам, уж больно сладко звучит «наконец-то») фильм, должный стать «99 франков» для рашн пипл, и, как и следовало ожидать - не ставший. Все-таки «99 франков» Бегбедера - хоть и цинично задуманная, но приглазированная story с раскаянием, всепрощением и тд. Наш замечательный, абсолютно безобразный герой стопроцентен в своей бездуховности, призван не вызывать тривиальных чувств, а просто отражать голую действительность de facto.
Ну да, все уже все написали о «Generation P», но все-таки для многочисленных рекламистов-пиарастов выход фильма по потрясающей книге, предусмотревшей в 1999 году развитие русской безнадежности на n-ое количество лет вперед - событие, ежели не сказать событище! (Не, ну должны же быть у русских корифеев и корифейчиков манипулирования общественной, так сказать-с, мыслью свои события?!). в общем, все, что хотели, все и увидели. Сюжет не переврали, типажи смачные, посвященные писают кипятком и рассыпают цитатами, непосвященным сносит крышу от этой лабуды, ибо, не следуя содержанию книги, понять что-либо в киноповествовании - крайне затруднительно.
А так как на глубине души во мне еще жива романтичная девчушка с огромными темными глазами, вот вам мое любимое место из вышеупомянутой книги:
Никто не ответил, только слышно было, как где-то внизу шумит под ветром осенний лес. Татарский прислонился к стене, закрыл глаза и стал вслушиваться. Почему-то он решил, что это шумят ивы, и вспомнил строчку из слышанной по радио песни: "Это сестры печали, живущие в ивах". И сразу же в тихом шелесте деревьев стали различимы обрывки женских голосов, которые казались эхом каких-то давным-давно сказанных ему слов, заблудившихся в тупиках памяти.
"А знают ли они, - шептали тихие голоса, - что в их широко известном мире нет ничего, кроме сгущения тьмы, - ни вдоха, ни выдоха, ни правого, ни левого, ни пятого, ни десятого? Знают ли они, что их широкая известность неизвестна никому?"
"Все совсем наоборот, чем думают люди, - нет ни правды, ни лжи, а есть одна бесконечно ясная, чистая и простая мысль, в которой клубится душа, похожая на каплю чернил, упавшую в стакан с водой. И когда человек перестает клубиться в этой простой чистоте, ровно ничего не происходит, и выясняется, что жизнь - это просто шелест занавесок в окне давно разрушенной башни, и каждая ниточка в этих занавесках думает, что великая богиня с ней. И богиня действительно с ней".
"Когда-то и ты и мы, любимый, были свободны, - зачем же ты создал этот страшный, уродливый мир?"
- А разве это сделал я? - прошептал Татарский.
Никто не ответил. Татарский открыл глаза и поглядел в дверной проем. Над линией леса висело облако, похожее на небесную гору, - оно было таких размеров, что бесконечная высота неба, забытая еще в детстве, вдруг стала видна опять. На одном из склонов облака был узкий конический выступ, похожий на башню, видную сквозь туман. В Татарском что-то дрогнуло - он вспомнил, что когда-то и в нем самом была эфемерная небесная субстанция, из которой состоят эти белые гора и башня. И тогда - давным-давно, даже, наверно, еще до рождения, - ничего не стоило стать таким облаком самому и подняться до самого верха башни. Но жизнь успела вытеснить эту странную субстанцию из души, и ее осталось ровно столько, чтобы можно было вспомнить о ней на секунду и сразу же потерять воспоминание.
Не могу смотреть на себя в зеркало. Дело даже не в том, что девочка повзрослела за полгода лет на двадцать, а жизнь в 22 преподносит куда больше сюрпризов и неожиданностей, чем в 18… Дело в другом - никак не вытяну на прежний уровень беззаботности, романтизма и после каждой веселой пьянки возвращаюсь к себе той же.
А теперь - о долгожданном! Наконец-то вышел (вернее, вышел-то давно, но ты не придирайся к словам, уж больно сладко звучит «наконец-то») фильм, должный стать «99 франков» для рашн пипл, и, как и следовало ожидать - не ставший. Все-таки «99 франков» Бегбедера - хоть и цинично задуманная, но приглазированная story с раскаянием, всепрощением и тд. Наш замечательный, абсолютно безобразный герой стопроцентен в своей бездуховности, призван не вызывать тривиальных чувств, а просто отражать голую действительность de facto.
Ну да, все уже все написали о «Generation P», но все-таки для многочисленных рекламистов-пиарастов выход фильма по потрясающей книге, предусмотревшей в 1999 году развитие русской безнадежности на n-ое количество лет вперед - событие, ежели не сказать событище! (Не, ну должны же быть у русских корифеев и корифейчиков манипулирования общественной, так сказать-с, мыслью свои события?!). в общем, все, что хотели, все и увидели. Сюжет не переврали, типажи смачные, посвященные писают кипятком и рассыпают цитатами, непосвященным сносит крышу от этой лабуды, ибо, не следуя содержанию книги, понять что-либо в киноповествовании - крайне затруднительно.
А так как на глубине души во мне еще жива романтичная девчушка с огромными темными глазами, вот вам мое любимое место из вышеупомянутой книги:
Никто не ответил, только слышно было, как где-то внизу шумит под ветром осенний лес. Татарский прислонился к стене, закрыл глаза и стал вслушиваться. Почему-то он решил, что это шумят ивы, и вспомнил строчку из слышанной по радио песни: "Это сестры печали, живущие в ивах". И сразу же в тихом шелесте деревьев стали различимы обрывки женских голосов, которые казались эхом каких-то давным-давно сказанных ему слов, заблудившихся в тупиках памяти.
"А знают ли они, - шептали тихие голоса, - что в их широко известном мире нет ничего, кроме сгущения тьмы, - ни вдоха, ни выдоха, ни правого, ни левого, ни пятого, ни десятого? Знают ли они, что их широкая известность неизвестна никому?"
"Все совсем наоборот, чем думают люди, - нет ни правды, ни лжи, а есть одна бесконечно ясная, чистая и простая мысль, в которой клубится душа, похожая на каплю чернил, упавшую в стакан с водой. И когда человек перестает клубиться в этой простой чистоте, ровно ничего не происходит, и выясняется, что жизнь - это просто шелест занавесок в окне давно разрушенной башни, и каждая ниточка в этих занавесках думает, что великая богиня с ней. И богиня действительно с ней".
"Когда-то и ты и мы, любимый, были свободны, - зачем же ты создал этот страшный, уродливый мир?"
- А разве это сделал я? - прошептал Татарский.
Никто не ответил. Татарский открыл глаза и поглядел в дверной проем. Над линией леса висело облако, похожее на небесную гору, - оно было таких размеров, что бесконечная высота неба, забытая еще в детстве, вдруг стала видна опять. На одном из склонов облака был узкий конический выступ, похожий на башню, видную сквозь туман. В Татарском что-то дрогнуло - он вспомнил, что когда-то и в нем самом была эфемерная небесная субстанция, из которой состоят эти белые гора и башня. И тогда - давным-давно, даже, наверно, еще до рождения, - ничего не стоило стать таким облаком самому и подняться до самого верха башни. Но жизнь успела вытеснить эту странную субстанцию из души, и ее осталось ровно столько, чтобы можно было вспомнить о ней на секунду и сразу же потерять воспоминание.