Правдивая автобиография
Надо бы рассказать о себе, да? Вечно у меня с этим сложности.
Вот, скажем, родители назвали меня Женей Шеяновым. Но куда бы я ни шёл, мою фамилию везде норовили написать неправильно, так что всё детство я представлялся как Шеянов-Черезъе - чем только сильнее сбивал всех с толку.
Ещё больше проблем начиналось, когда меня спрашивали, откуда я. Мне всё пытались втолковать, что на этот вопрос нужно отвечать односложно, а не пускаться пересказывать всю свою биографию. Но что мне ответить, если родился я в Обнинске, осознал себя в Котовске, в школу пошёл в Москве, творческий путь начал в Железнодорожном, а дольше всего - девять лет - прожил в Жуковском? Ну извините.
Но самый, конечно, обезоруживающий вопрос: - А ты вообще по жизни кто?..
В детстве с этим было попроще. В три с половиной года я решил, что буду художником и сел рисовать картину. Закончил, поглядел на неё и понял, что лучше буду писателем.
Какое-то время я исправно шёл к поставленной цели, диктуя свои сочинения попадавшимся под руку взрослым; но потом в мои планы, безоблачные и понятные, вмешался форс-мажор: начался первый класс.
В школах меня невзлюбили. Мальчики дразнились и прятали мой портфель, девочки не отвечали взаимностью на мои нежные чувства, а учителя во всеуслышание объявляли меня "хвостом класса".
Куда интереснее дела обстояли в параллельных мирах. Я строил империи из зонтов и швабр в бабушкиной квартире, раздавал офицерские звания ручкам и карандашам и путешествовал на воображаемом космическом корабле. В конце концов родители не выдержали и отдали меня в литературную студию.
Этот балаганчик, заблудившийся в лабиринтах районной библиотеки, стал для меня отдушиной. Там собирались такие же отпетые выдумщики, писали свои шедевры и тут же зачитывали их друг другу - кто про волков, кто про ведьм, кто про террористов (мне же досталась тема котов - весьма созвучная названию студии).
Точнее, зачитывал всё обычно наш руководитель: сами мы стеснялись своей гениальности. Когда накапливалась критическая масса наших трудов, он собирал их в альманах и издавал на принтере тиражом в 30 экземпляров; один раз незаметно подсунул и в православный журнал, где работал редактором.
Больше всего в литературном процессе мне нравились чаепития после занятий. На них обычно подтягивались студенты - ветераны студии - и под раскатистый хохот пускались в долгие беседы о всяких непонятных мне вещах вроде конвентов и живых журналов. Я сидел разинув рот и мотал на зарождающийся ус.
Увы, такая богемная жизнь посещала меня лишь раз в неделю, а в остальное время я оставался одинок и непризнан - и несколько лет жил от понедельника до понедельника.
Мне пытались прививать интерес к чему-нибудь ещё: отец - к походам и архивному делу, мать - к иностранным языкам, ирландским танцам и фолк-музыке; относительным успехом увенчалось только последнее.
Не оставляя надежды меня социализировать, мама отправила меня учиться играть на шестиструнке, сказав, что с гитарой я всегда буду душой любой компании; поначалу я даже было повёлся, но быстро забросил.
Всё изменилось обыкновенным осенним днём восьмого класса. Я по привычке шёл по забору, возвращаясь с уроков, и моя нога вдруг сломалась; меня закатали в гипс и на месяц положили на диван.
Добравшись, наконец, до школы, я узнал, что за время своего отсутствия прошёл на все существующие городские олимпиады и стал главным редактором школьной газеты. Так я оказался влиятельным человеком и всеобщей гордостью; директор даже выдал мне именную премию, которой не удостаивался никто ни до, ни после меня.
Жизнь чудесно преобразилась. Все мальчики из моего класса куда-то сами собой рассосались - а девочки, хоть так и не ответили мне взаимностью, но стали со мной дружить и писать статьи в мою газету, что тоже радовало.
Космические корабли улетели, швабры с зонтами увязли в затяжной войне, ручки и карандаши подали в отставку и вместе с котами разбрелись кто куда.
У меня появилась компания товарищей - таких же вундеркиндов из других классов и школ. Каждый вечер они таскали меня по кружкам - физическим, математическим, астрономическим и программическим, а по выходным мы отправлялись на турниры и соревновались там между собой. Если же турниров не случалось, то мы устраивали их сами - друг для друга и для подрастающей смены. Последнее казалось мне особенно важным - ведь если не вырастить смену, то кто же будет соревноваться, когда мы выпустимся?
Эти же товарищи протащили меня на всероссийскую олимпиаду. А там я увидел астрономов из Гатчины и осознал, что все эти мои эфемерные достижения - вовсе не главное. Главное - это носить феньки и играть на гитаре.
По инерции я поступил на физфак (и даже потом закончил его, вопреки всем злопыханиям учебной части), но это было уже несущественно. Я отрастил волосы, покрасился в зелёный и расчехлил гитару; девочки наплели мне фенек.
Мама взглянула на меня и спросила папу, сойду ли я за хиппи. Тот ответил, что почти - для полноты образа нужно лишь начать принимать лёгкие наркотики и рассказывать всем короткие поучительные истории из жизни.
Папа знал обо мне не всё.
Потом я встретил Дашу. Она накормила меня супом, и моя дальнейшая судьба была предрешена; мы стали петь вместе. Увидев это, девочки перестали плести мне феньки, так что сейчас я их не ношу.
С Дашей мы пронеслись автостопом по стране, играя уличные концерты во встречных городах; миновали две тысячи километров, заработали на этом столько же рублей и лишь единожды (в Самаре) получили пинок. По возвращении в Москву мы поселились в Доме Алхимика и сели там музицировать с невидимой группой Шчаняты - а чтобы нам было где выступать, устроили под бесхозным кустом фестиваль и назвали его Пустырником.
По звуку нас выследили тайные барды. Они похитили нас и с тех пор держат в заложниках в своём внутреннем лесу; если вы читаете это и вам небезразлична наша судьба - найдите нас, пожалуйста, мы тут ночуем в палатке с новорожденным ребёнком, питаемся черникой и скоро совсем одичаем…
Вот, скажем, родители назвали меня Женей Шеяновым. Но куда бы я ни шёл, мою фамилию везде норовили написать неправильно, так что всё детство я представлялся как Шеянов-Черезъе - чем только сильнее сбивал всех с толку.
Ещё больше проблем начиналось, когда меня спрашивали, откуда я. Мне всё пытались втолковать, что на этот вопрос нужно отвечать односложно, а не пускаться пересказывать всю свою биографию. Но что мне ответить, если родился я в Обнинске, осознал себя в Котовске, в школу пошёл в Москве, творческий путь начал в Железнодорожном, а дольше всего - девять лет - прожил в Жуковском? Ну извините.
Но самый, конечно, обезоруживающий вопрос: - А ты вообще по жизни кто?..
В детстве с этим было попроще. В три с половиной года я решил, что буду художником и сел рисовать картину. Закончил, поглядел на неё и понял, что лучше буду писателем.
Какое-то время я исправно шёл к поставленной цели, диктуя свои сочинения попадавшимся под руку взрослым; но потом в мои планы, безоблачные и понятные, вмешался форс-мажор: начался первый класс.
В школах меня невзлюбили. Мальчики дразнились и прятали мой портфель, девочки не отвечали взаимностью на мои нежные чувства, а учителя во всеуслышание объявляли меня "хвостом класса".
Куда интереснее дела обстояли в параллельных мирах. Я строил империи из зонтов и швабр в бабушкиной квартире, раздавал офицерские звания ручкам и карандашам и путешествовал на воображаемом космическом корабле. В конце концов родители не выдержали и отдали меня в литературную студию.
Этот балаганчик, заблудившийся в лабиринтах районной библиотеки, стал для меня отдушиной. Там собирались такие же отпетые выдумщики, писали свои шедевры и тут же зачитывали их друг другу - кто про волков, кто про ведьм, кто про террористов (мне же досталась тема котов - весьма созвучная названию студии).
Точнее, зачитывал всё обычно наш руководитель: сами мы стеснялись своей гениальности. Когда накапливалась критическая масса наших трудов, он собирал их в альманах и издавал на принтере тиражом в 30 экземпляров; один раз незаметно подсунул и в православный журнал, где работал редактором.
Больше всего в литературном процессе мне нравились чаепития после занятий. На них обычно подтягивались студенты - ветераны студии - и под раскатистый хохот пускались в долгие беседы о всяких непонятных мне вещах вроде конвентов и живых журналов. Я сидел разинув рот и мотал на зарождающийся ус.
Увы, такая богемная жизнь посещала меня лишь раз в неделю, а в остальное время я оставался одинок и непризнан - и несколько лет жил от понедельника до понедельника.
Мне пытались прививать интерес к чему-нибудь ещё: отец - к походам и архивному делу, мать - к иностранным языкам, ирландским танцам и фолк-музыке; относительным успехом увенчалось только последнее.
Не оставляя надежды меня социализировать, мама отправила меня учиться играть на шестиструнке, сказав, что с гитарой я всегда буду душой любой компании; поначалу я даже было повёлся, но быстро забросил.
Всё изменилось обыкновенным осенним днём восьмого класса. Я по привычке шёл по забору, возвращаясь с уроков, и моя нога вдруг сломалась; меня закатали в гипс и на месяц положили на диван.
Добравшись, наконец, до школы, я узнал, что за время своего отсутствия прошёл на все существующие городские олимпиады и стал главным редактором школьной газеты. Так я оказался влиятельным человеком и всеобщей гордостью; директор даже выдал мне именную премию, которой не удостаивался никто ни до, ни после меня.
Жизнь чудесно преобразилась. Все мальчики из моего класса куда-то сами собой рассосались - а девочки, хоть так и не ответили мне взаимностью, но стали со мной дружить и писать статьи в мою газету, что тоже радовало.
Космические корабли улетели, швабры с зонтами увязли в затяжной войне, ручки и карандаши подали в отставку и вместе с котами разбрелись кто куда.
У меня появилась компания товарищей - таких же вундеркиндов из других классов и школ. Каждый вечер они таскали меня по кружкам - физическим, математическим, астрономическим и программическим, а по выходным мы отправлялись на турниры и соревновались там между собой. Если же турниров не случалось, то мы устраивали их сами - друг для друга и для подрастающей смены. Последнее казалось мне особенно важным - ведь если не вырастить смену, то кто же будет соревноваться, когда мы выпустимся?
Эти же товарищи протащили меня на всероссийскую олимпиаду. А там я увидел астрономов из Гатчины и осознал, что все эти мои эфемерные достижения - вовсе не главное. Главное - это носить феньки и играть на гитаре.
По инерции я поступил на физфак (и даже потом закончил его, вопреки всем злопыханиям учебной части), но это было уже несущественно. Я отрастил волосы, покрасился в зелёный и расчехлил гитару; девочки наплели мне фенек.
Мама взглянула на меня и спросила папу, сойду ли я за хиппи. Тот ответил, что почти - для полноты образа нужно лишь начать принимать лёгкие наркотики и рассказывать всем короткие поучительные истории из жизни.
Папа знал обо мне не всё.
Потом я встретил Дашу. Она накормила меня супом, и моя дальнейшая судьба была предрешена; мы стали петь вместе. Увидев это, девочки перестали плести мне феньки, так что сейчас я их не ношу.
С Дашей мы пронеслись автостопом по стране, играя уличные концерты во встречных городах; миновали две тысячи километров, заработали на этом столько же рублей и лишь единожды (в Самаре) получили пинок. По возвращении в Москву мы поселились в Доме Алхимика и сели там музицировать с невидимой группой Шчаняты - а чтобы нам было где выступать, устроили под бесхозным кустом фестиваль и назвали его Пустырником.
По звуку нас выследили тайные барды. Они похитили нас и с тех пор держат в заложниках в своём внутреннем лесу; если вы читаете это и вам небезразлична наша судьба - найдите нас, пожалуйста, мы тут ночуем в палатке с новорожденным ребёнком, питаемся черникой и скоро совсем одичаем…