Анна Ильинична Шмаина-Великанова о Церкви Израиля
Анна Шмаина-Великанова.
Хурбинек:
размышления о Церкви Израиля.
Для того, чтобы говорить о Церкви Израиля, надо предположить, что мы знаем, что такое Израиль и что такое Церковь. Это предположение неверно, мы этого, конечно, не можем знать. Для простоты предположим, что под "Израилем" мы понимаем этно-историко-культурно-религиозную общность, с которой, согласно, Св. Писанию, Бог заключил вечный исключительный договор, отделив эту общность от всех народов для себя как Свой удел, (см. напр. Исх 19:4-6) (sgulla, am kohanim, goi kadosh). Итак, Израиль - это народ Божий. Что касается Церкви, то мы не будем пытаться дать ей абстрактное определение. Мы будем говорить только о том, возможна ли такая вещь, как Церковь Израиля, в нескольких разных аспектах.
Общеизвестно, что день рождения Христианской Церкви - это пятидесятый день от Воскресения Христа, день Сошествия Святого Духа на апостолов. Однако, в комментарии к Евангелию от Иоанна, Ориген говорит, что Церковь - это кровь и вода, истекающие из ребра Христа на Голгофе и питающие весь мир (In Ioann. 19:34). И в другом месте, возвращаясь к той же мысли, говорит: "Из раны в боку Христовом вышла Церковь, и он сделал ее своей супругой" (комм. на Притчи 31.16). Здесь Христос - новый Адам и Церковь - новая Ева, выходящая из его ребра. Но этот аспект, очень значительный сам по себе, для нашего рассуждения не так важен.
Если довериться буквальному смыслу этих слов, окажется, что на Голгофе уже есть Церковь, Церковь не только до Пятидесятницы, но и до Воскресения уже питает мир, хотя еще не может поделиться с ним дарами Святого Духа. Мы полагаем, что историческое предназначение народа Божьего, Израиля, осуществляется в том, что именно он питает весь мир кровью, истекающей из ребра Спасителя на Голгофе. В этом смысле Израиль представляет собой Церковь, и уяснение этого обстоятельства должно, как нам кажется, предшествовать рассмотрению вопроса о том, какой может быть Церковь, состоящая из евреев, или о том, почему евреи могут или не могут быть простой частью поместных христианских церквей.
Мы отказались давать общее определение Церкви, но какие-то доказуемые утверждения все-таки сделать можно. Из них наиболее очевидное: Церковь - это сообщество. Когда-то она состояла из двенадцати, она может состоять из двух или трех, но она состоит из людей и отношений между ними. Люди смертны и свободны войти в Церковь и выйти из нее. Откуда берутся новые члены Церкви? Итак, Церковь - это сообщество, которое пополняется. Она пополняется за счет естественного прироста (члены Церкви рождают зачастую членов Церкви) и за счет рекрутирования. Точно так же пополняется Израиль.
Эллинистические источники утверждают, что вышедшие из Египта не были другим племенем - это были отбросы общества - прокаженные, преступники, нищие, возглавляемые одним из них, который не был одним из них. Манефон говорит, что был действительно царевич - побочный сын фараона, который решил поднять восстание и когда это не удалось пришел к прокаженным каторжникам на работы в города Питом и Рамзес и вывел их оттуда. О том же говорится и в Исходе (12:37-38): вместе с Израилем вышел erev-rav, сброд. Эти сообщения рисуют образ народа Божьего (и/или Церкви?), во-первых, как состоящего в первую очередь из евреев по крови, сынов Израиля. Однако в гораздо более значимом для нас аспекте, народ Божий состоит из подонков, из самых бесправных, самых презираемых, вытолкнутых из общества людей, которых Бог ведет. Он при них безотлучно, ночью в столпе огненном, днем в столпе облачном, Он шел перед ними, и весь Израиль был единородным сыном Божиим в тот момент (Исх 4:22). Конечно были периоды, в частности при Соломоне, когда Израиль совсем не выглядел, как толпа изгнанников. Чаяние восстановленного царства не покидало Израиль и тогда, когда он этой толпой изгнанников был. Но, тем не менее, сквозной образ еврейства и положение Израиля в мире - это положение порабощенного, изгнанного, униженного сообщества. Народ Божий- это сообщество, но это сообщество униженных и оскорбленных.
Однако оно пополняется. Речь в первую очередь идет не о том, хотя и это не совсем обычно для угнетенного сообщества, что евреи дают потомство. Они дают потомство, но их же и убивают. Удивительно то, что в каждом поколении оно пополняется за счет добровольцев. В очень небольшой мере, хотя символически значимой, к чему мы еще вернемся, оно пополняется за счет прозелитов. Но самое основное, что создало nezah Israel (вечность/победа Израиля) - это добровольное согласие быть евреем, согласие родителей за ребенка, и не в меньшей мере согласие взрослого человека оставаться евреем, несмотря ни на что. Как мы все хорошо знаем, на протяжении всего исторического существования евреев в странах христианства и ислама, каждый еврей в каждый момент находился в состоянии выбора: Оставясь евреем, он был унижен, гоним и подвергал опасности себя и близких, а перейдя в христианство или ислам, становился полноправным членом того общества, в котором жил. О том, что эта добровольная жертвенность сознавалась самим сообществом как его отличительный признак (хотя никогда не была главным предметом размышлений Израиля о самом себе), свидетельствует знаменитая древняя формула приятия прозелита, которую цитирует Маймонид в Послании к йеменцам. Мы, конечно, помним, что длинный список унижений и опасностей, которому в качестве еврея подвергнется потенциальный прозелит, завершается пассажем: «Ты предупрежден? - спрашивают прозелита, и если он отвечает: Eineni raui (Мне известно, и я недостоин), его принимают без дальнейших расспросов». Итак, речь идет о сообществе людей, сознающих, что быть гонимым - это дар. Быть Израилем в этом мире означает добровольно находиться в положении гонимого сообщества. Это - питать мир, быть водой и кровью, истекающей из ребра Христа.
Мы полагаем, что это предназначение исторической Церкви. Она должна была представлять собой сообщество униженных и оскорбленных, пополняющееся добровольно за счет желающих присоединиться к обществу униженных и оскорбленных. Мы знаем, что чем дальше она отходила от этого предназначения, тем дальше она отходила и от евреев. Первоначальная Церковь была им в полной мере и еще в полной мере была частью Израиля. Церковь византийской империи не была гонимым сообществом ни в какой мере и никакого отношения не имела к евреям, если не считать новелл Юстиниана, иногда текстуально предвосхищающих Нюрнбергские законы. Не будем уже вспоминать об отношении католической Церкви к евреям о Крестовых походах, кровавом навете и изгнании из Испании.
Не собираясь напоминать о вековой вине христианской Церкви перед еврейским народом, мы хотим только подчеркнуть корреляцию: чем более общество церковно, чем большую роль Церковь в нем играет, тем более угнетен и вытеснен из жизни общества Израиль. И это представляется неслучайным. Церковь ревнует к Израилю. На первый взгляд это очень странная ревность, духовного - к плотскому, вечного - к временному. Христианская Церковь - носительница вечной жизни, не должна завидовать Израилю, лишенному всех даров и таинств, кроме Голгофы. Однако оказывается, что, кроме вечной жизни, нужна еще человеческая жизнь. И жизнь эта там, очевидно, где гонимое сообщество. Дело не в том, что союз с государством безнравствен, а в том, что Церковь, соединившаяся с государством, с его пустой, подавляющей силой - такая Церковь теряет силу избытка жизни, она существует пунктирно от одного богослужения до другого. И так оно и было во всех городах и весях, находящихся под окормлением римско-католической или греческой православной Церкви. И всюду в тех же городах и весях как вечный укор существовала гонимая община Израиля. Без надежды, без Пасхи, оставаясь при этом Церковью, телом Христовым, распинаемым за своих гонителей. Она не просто была вечным укором, не просто напоминала о том, что Церковь этого не делает, но аккумулировала в себе энергию жизни, энергию любви, исходящую из невинного страдальца и питающую мир, т.е. она делала то, что должна была бы делать Церковь в историческом аспекте и не делала.
Ведь только невинный страдалец - тот, кто по слову Симоны Вейль, не взяв меч, погибнет на кресте, может служить противовесом всей силы тяжести или, другими словами, греха властвующего во вселенной. В переломные моменты жизни мира только в том, кто прощает, и тем самым дарует жизнь убийцам, сосредотачивается свободная благодать.
Эти параллельные, хотя помнящие друг о друге существования, неожиданно встретились, по нашему мнению, явив совершенно новую религиозную ситуацию, в Катастрофе европейского еврейства в годы Второй мировой войны. Историческая Церковь не могла не обнаружить, что осталась одна, как пшеничное зерно, не захотевшее умереть. Когда Катастрофа обрушилась на человечество, историческая Церковь оказалась бессильна спасти Европу, стать главной жертвой нацизма или основой сопротивления. Я вижу единственную причину этому - может быть их сотни, но я вижу единственную - что исторический аспект существования Церкви был таков, что она избегала смерти и не дала жизни. А исторический путь Израиля был противоположного свойства, и Церковь должна его встретить, должна отождествиться с этим историческим путем. Речь идет не о том, что было бы прекрасно, если бы историческая Церковь выполняла это высокое предназначение, но раз это не получается - она выполняет меньшее, социальное служение, например. Речь идет просто о предназначении. До тех пор, пока историческая Церковь не будет идти Крестным путем, она будет не Церковью, а учреждением, где люди отправляют свои религиозные нужды. Хотя «отправление религиозных нужд» включает в себя Таинство и проповедь Слова, питающие весь мир пасхальной силой и радостью, но это метаисторический, славный, дарственный, а не трагический, человеческий аспект бытия Церкви.
Катастрофа, на наш взгляд, сделала это требование единственным насущным. Христос ушел из храмов в газовые камеры и в послевоенной Европе нашлись люди, которые это заметили. Как мы знаем, это сделало в какой-то мере возможным, при всей его ущербности, иудео-христианский диалог. Что позволит Израилю принять Иисуса Христа как Господа? - зададим этот древнейший вопрос. На наш взгляд, только следующий шаг со стороны христианского мира. В одном из интервью, посвященном объединению Католической и Православной Церквей (в книге «Переступить порог надежды»), папа Иоанн Павел II произнес пророческую фразу: "Объединение Церквей возможно только на путях совместного покаяния перед евреями за то, что было сделано во время Второй мировой войны". Я полагаю, что Римский Папа. говоря об общей вине Католической и Православной Церкви, знал, как знаем и мы, что положение этих Церквей в годы Второй Мировой войны было весьма различным. да и в каждой стране были свои особенности. Русская Церковь, например, до войны уже была растоптана своим правительством и во время оккупации не имела ни малейшего веса в глазах нацистских властей, а немецкие епископы могли иногда даже спорить с нацистами и отстаивать свои права. Поэтому, мне кажется, что он говорил о скорее мистическом аспекте этой вины. Она, разумеется, лежит глубже вины коллаборационистской Немецкой Протестантской Церкви или Католической Церкви Хорватии. Это вина христианства, христианской цивилизации, которая, начавшись с Пятидесятницы, закончилась Пасхой, которую праздновала бесстрашная прекрасная католическая Варшава, в те самые часы, пока тянулась агония жителей Варшавского гетто.
Этот следующий шаг заключается в признании реальности жертв, которые в сознании европейца, да и израильтянина, поскольку уже фактически нет живых свидетелей, превратились в чистые символы. Мученик, святой, разумеется, всегда символ, икона, но он не символизирует идею, он не только сохраняет, но обладает в большей степени, чем бытовой персонаж, полнотой личности. На практике это означает, что к словам мученика мы прислушиваемся с большим вниманием и его взгляды для нас важнее, чем человека с другой биографией. Вряд ли нас бы так интересовали представления Джордано Бруно об устройстве Вселенной, если бы мы все с детства не знали, что судьи больше боялись, вынося свой приговор, чем подсудимый, его выслушивая. Поэтому осуществление этого следующего шага возможно для начала как внимательное выслушивание жертв, а затем - попытка исполнить их завещание и литургическое почитание их памяти. В тех христианских конфессиях, которые это допускают - как каноническое прославление, а в тех, где это невозможно, другими способами. Некоторая тенденция к пониманию этого в XXI в. наметилась, с этим связано, в частности, пристальное внимание к сочинениям Эдит Штайн. Но я имею в виду другое.
Я имею в виду, что нужно расслышать, разгадать и исполнить слово, сказанное неведомыми жертвами, безмолвными, безымянными, прежде всего - детьми. Как кажется, у этих жертв есть символический представитель - Хурбинек. Все помнят, конечно, посвященные ему страницы в "Передышке" Примо Леви. Явление Хурбинека и представительно и исключительно, поскольку он, вероятно, был единственным ребенком этого возраста, пережившим катастрофу, и пережил ее на несколько дней. Примо Леви говорит об этом четко: "Единственный ребенок Освенцима - Хурбинек. Хурбинек, дитя смерти, родился в Освенциме и дожил до трех лет." У него была парализована нижняя часть тела и он пытался сказать слово. Примо Леви описывает, как все жители барака выживших евреев, знающие вместе все языки мира, пытались понять, что он так героически силится выговорить, но так и не смогли: макло, маскло. Одни обитатели барака склонялись к наиболее естественному предположению, что он хочет сказать "Мама", другие, что он называет какую-то еду: масло, мясо. Но Примо Леви резонно замечает, что Хурбинек никогда не слышал ни о мясе, ни о масле. "Слово Хурбинека , - заканчивает эту историю Примо Леви, - осталось неразгаданным, здесь он свидетельствует моими словами". Дополнительная к рассказанному странность и многозначительность этой истории в том, что Примо Леви настолько далеко от иудаизма, что не догадывается, что может значить имя "Хурбинек", хотя понимает, что это не имя, а прозвище. Но нам не трудно догадаться, что так прозвал его какой-то религиозный еврей, и это слово Hurban, то есть "Жертва", а Hurbinek - "Жертвочка". Жертва по имени Жертва, рожденная в Освенциме и умершая 9 мая 1945 г., что может быть более символичным. Однако это был живой человек, и он пытался сказать слово. Пишущие на эту тему, например, Дж. Агабмен, видит в неразгаданности слова Хурбинека, провал всех возможностей человеческой коммуникации. Нам отказано в возможности понять, что он сказал, и это ставит точку во всех философских попытках осмысления Катастрофы и тому подобных размышлениях. Я хотела бы посмотреть с противоположной стороны. Хурбинек последние дни своей жизни непрерывно пытался обратиться к людям. Это означает, что его завещание состоит из доверия в том числе - к возможности общения и взаимопонимания. Он хотел жить и - жить среди других людей, разговаривать и играть с ними. Это общее завещание жертв о необходимости продолжения жизни. В рамках христианской культуры исполнение этого завещания, видимо, предполагает не просто увековечение памяти жертв, но служение им, то есть почитание жертв Катастрофы как искупительной жертвы, сделавшей возможным продолжение существования мира. Вина человечества, в первую очередь европейская, (однако поскольку ни одна страна мира, кроме Дании, не отнеслась к Катастрофе, как к СВОЕЙ беде и даже Ишув («еврейский национальный дом в Палестине») не делал всего, что мог для погибающих братьев вЕвропе, я готова включить в число тех, на ком тяготеет ответственность за Катастрофу почти все социальные институты свободного мира той эпохи), за Катастрофу настолько неискупима, что единственным подобающим исходом было бы всеобщее самоубийство наподобие Хиросимы. Именно его постоянно предлагают современные деятели культуры, в том числе богословы. Однако желание жертв, чтобы мир, загубивший их, продолжал существовать, искупило его, спасло и продолжает поддерживать.
При исполнении христианским миром этого условия можно заговаривать о Церкви Израиля. Когда мы пытаемся представить себе особую христианскую жизнь еврейского народа, Церковь евреев, возникает множество вопросов, которые постоянно дебатируются. Должен ли еврей-христианин исполнять 613 заповедей? Должен ли он исполнять какие-нибудь заповеди? Что в сложившихся христианских традициях является неприемлемым для строгого иудейского монотеизма пережитком язычества? Мне кажется, что эти важные вопросы второстепенны по отношению к главному, который настолько находится вне человеческой компетенции, что его можно только назвать: Если верно, что в своем историческом бытии между Голгофой и Катастрофой Израиль уже представляет собой Церковь, то возможен ли переход от Церкви, чье единственное Таинство - Голгофа, к Церкви Пасхи и Пятидесятницы? Размышления над этим вопросом относятся к области безответственной мистической фантазии. Позволю себе под конец перейти к ней.
Переход от Голгофы к Пасхе в христианской жизни происходит через Евхаристию. То есть через Тайную Вечерю. Тайная Вечеря, как мы знаем, скорее всего, была празднованием еврейской Пасхи, пасхальным Седером. Поэтому можно представить себе, что путь к самобытной Церкви Израиля тоже проходит через Голгофу, то есть историю Израиля, к Седеру, который станет Евхаристией. Если это произойдет, то настанет и то время, когда Израиль сможет не только поделиться с исторической Церковью своим даром - искуплением, не только омоет ее кровью и водой. Он также сам примет, во-первых, от Вселенской Церкви Таинства, Дары Святого Духа. А затем, во -вторых, примет и Церковь язычников: ее культурные традиции, народное благочестие и даже почитание святых. Тогда мы расслышим слово Хурбинека.
06.06.2010