Пир во время...
Оригинал взят у cleofide в Пир во время...
Все пишут про еду - и я напишу чуток, хотя гурманом, в общем, не являюсь. Мне, честно говоря, почти всё равно, есть в магазине или ресторане виски и фуа-гра, или нет. Это не моя продовольственная корзина. Есть - хорошо, нет - проживу.
Но одно дело - не делать из еды культа, а другое - помнить, что такое голод или хотя бы постоянное многолетнее недоедание.
Мои родители были детьми военного времени.
И они это изведали.
Воспоминания вдруг вылезли в самые последние годы и месяцы жизни - то в привычках, то в каких-то историях, то в проговорках, то даже уже в бреду...
Мама рассказывала, что её мама (моя, стало быть, бабушка) Ксения, после военного скудного питания очень берегла и ценила хлеб. Всем гостям она говорила: кушайте дескать хлеб, вот он, хлеб, берите ещё, у нас его много... Я этого не помню, но помню, как она собирала корочки и кусочки в кулёчек, а кулёчек прятала куда-то под подушку. И ещё - как собирала крошки со стола в ладонь и отправляла в рот.
Сама мама, когда сломала бедро и испытала сильнейший стресс, на какое-то время стала заговариваться (потом это прошло). Она всё требовала с нас какую-то вкусную еду, которую, якобы, приготовила и оставила на кухне. Я пыталась понять, чего она хочет, что это за еда. "Не помню", - чуть ли не со слезами отвечала несчастная старенькая девочка. - "Только это была очень хорошая, очень вкусная еда". - "Ну, на что похожа?" - допытывалась я. - "Мясо? Каша? Что-то сладкое?".. - "Ой, не знаю, не помню... Отдайте мне мою еду, я же видела, она там стоит"... - "Какого она хоть цвета?" - "Не помню. Кажется, коричневого"...
Я так и не смогла добиться внятного ответа, что это была за еда.
Теперь меня вдруг с запозданием осенило: это могла быть тюря. Мелко накрошенный чёрный ржаной хлеб, вода, лук, соль. Пища военных лет. Голодным детям она казалась лакомством.
Лакомством же для отца остался тот же чёрный хлеб, посыпанный либо солью, либо сахаром. Других "пирожных" в начале 40-х у бедных детей не было. Когда он гостил у деревенской родни, там кормили ещё картошкой и молоком. И тоже осталось на всю жизнь: картошка с молоком. Или гречневая каша, посыпанная сахаром. Я такого никогда не ела, мне это казалось несочетаемым.
И - да, кусочки хлеба, завёрнутые в тряпочку или салфетку, и спрятанные куда-то под матрас и под подушку... Их я тоже потом находила, хотя за умирающим отцом был хороший уход, и уж ни в каких гастрономических прихотях ему не отказывали. Но когда-то в детском сознании застряло, что хлеб выбрасывать нельзя, а надо приберечь на голодный день.
И вот теперь не какой-то иноземный захватчик, а бледный упырь, засевший в Кремле и взахлёб сосущий кровь из моей родины, хочет, чтобы мы все ещё раз прошли через тюрю, лебеду, заплесневелые корки в платочке...
Будь проклято то чрево, что выносило гада.
Всё, что я могу сказать по этому поводу.
Все пишут про еду - и я напишу чуток, хотя гурманом, в общем, не являюсь. Мне, честно говоря, почти всё равно, есть в магазине или ресторане виски и фуа-гра, или нет. Это не моя продовольственная корзина. Есть - хорошо, нет - проживу.
Но одно дело - не делать из еды культа, а другое - помнить, что такое голод или хотя бы постоянное многолетнее недоедание.
Мои родители были детьми военного времени.
И они это изведали.
Воспоминания вдруг вылезли в самые последние годы и месяцы жизни - то в привычках, то в каких-то историях, то в проговорках, то даже уже в бреду...
Мама рассказывала, что её мама (моя, стало быть, бабушка) Ксения, после военного скудного питания очень берегла и ценила хлеб. Всем гостям она говорила: кушайте дескать хлеб, вот он, хлеб, берите ещё, у нас его много... Я этого не помню, но помню, как она собирала корочки и кусочки в кулёчек, а кулёчек прятала куда-то под подушку. И ещё - как собирала крошки со стола в ладонь и отправляла в рот.
Сама мама, когда сломала бедро и испытала сильнейший стресс, на какое-то время стала заговариваться (потом это прошло). Она всё требовала с нас какую-то вкусную еду, которую, якобы, приготовила и оставила на кухне. Я пыталась понять, чего она хочет, что это за еда. "Не помню", - чуть ли не со слезами отвечала несчастная старенькая девочка. - "Только это была очень хорошая, очень вкусная еда". - "Ну, на что похожа?" - допытывалась я. - "Мясо? Каша? Что-то сладкое?".. - "Ой, не знаю, не помню... Отдайте мне мою еду, я же видела, она там стоит"... - "Какого она хоть цвета?" - "Не помню. Кажется, коричневого"...
Я так и не смогла добиться внятного ответа, что это была за еда.
Теперь меня вдруг с запозданием осенило: это могла быть тюря. Мелко накрошенный чёрный ржаной хлеб, вода, лук, соль. Пища военных лет. Голодным детям она казалась лакомством.
Лакомством же для отца остался тот же чёрный хлеб, посыпанный либо солью, либо сахаром. Других "пирожных" в начале 40-х у бедных детей не было. Когда он гостил у деревенской родни, там кормили ещё картошкой и молоком. И тоже осталось на всю жизнь: картошка с молоком. Или гречневая каша, посыпанная сахаром. Я такого никогда не ела, мне это казалось несочетаемым.
И - да, кусочки хлеба, завёрнутые в тряпочку или салфетку, и спрятанные куда-то под матрас и под подушку... Их я тоже потом находила, хотя за умирающим отцом был хороший уход, и уж ни в каких гастрономических прихотях ему не отказывали. Но когда-то в детском сознании застряло, что хлеб выбрасывать нельзя, а надо приберечь на голодный день.
И вот теперь не какой-то иноземный захватчик, а бледный упырь, засевший в Кремле и взахлёб сосущий кровь из моей родины, хочет, чтобы мы все ещё раз прошли через тюрю, лебеду, заплесневелые корки в платочке...
Будь проклято то чрево, что выносило гада.
Всё, что я могу сказать по этому поводу.