Несколько дней из жизни И.И.Обломова (1979)
Перед отъездом из Москвы смотрела прекрасное кино Несколько дней из жизни И.И.Обломова по мотивам прекрасной, давно-давно читанной книги.
Задело за живое, так сказать. Хотя не досмотрела до конца... Совсем грустно стало.
Надо перечитать.
Но совсем немножко приведу в пример из 4й главы. Она вся хороша. Диалоги актуальны чрезвычайно, я не знала даже какой и выбрать кусок...
-- Это не жизнь! -- упрямо повторил Штольц.
-- Что ж это, по-твоему?
-- Это... (Штольц задумался и искал, как назвать эту жизнь.) Какая-то... обломовщина, -- сказал он наконец.
-- О-бло-мовщина! -- медленно произнес Илья Ильич, удивляясь этому странному слову и разбирая его по складам. -- Об-ло-мов-щина!
Он странно и пристально глядел на Штольца.
-- Где же идеал жизни, по-твоему? Что ж не обломовщина? -- без увлечения, робко спросил он. -- Разве не все добиваются того же, о чем я мечтаю? Помилуй! -- прибавил он смелее. -- Да цель всей вашей беготни, страстей, войн, торговли и политики разве не выделка покоя, не стремление к этому идеалу утраченного рая?
-- И утопия-то у тебя обломовская, -- возразил Штольц.
-- Все ищут отдыха и покоя, -- защищался Обломов.
-- Не все, и ты сам, лет десять, не того искал в жизни.
-- Чего же я искал? -- с недоумением спросил Обломов, погружаясь мыслью в прошедшее.
-- Вспомни, подумай. Где твои книги, переводы?
-- Захар куда-то дел, -- отвечал Обломов, -- тут где-нибудь в углу лежат.
-- В углу! -- с упреком сказал Штольц. -- В этом же углу лежат и замыслы твои "служить, пока станет сил, потому что России нужны руки и головы для разработывания неистощимых источников (твои слова); работать, чтоб слаще отдыхать, а отдыхать -- значит жить другой, артистической, изящной стороной жизни, жизни художников, поэтов". Все эти замыслы тоже Захар сложил в угол? Помнишь, ты хотел после книг объехать чужие края, чтоб лучше знать и любить свой? "Вся жизнь есть мысль и труд, -- твердил ты тогда, -- труд хоть безвестный, темный, но непрерывный, и умереть с сознанием, что сделал свое дело". А? В каком углу лежит это у тебя?
-- Да... да... -- говорил Обломов, беспокойно следя за каждым словом Штольца, -- помню, что я точно... кажется... Как же, -- сказал он, вдруг вспомнив прошлое, -- ведь мы, Андрей, сбирались сначала изъездить вдоль и поперек Европу, исходить Швейцарию пешком, обжечь ноги на Везувии, спуститься в Геркулан. С ума чуть не сошли! Сколько глупостей!..
-- Глупостей! -- с упреком повторил Штольц. -- Не ты ли со слезами говорил, глядя на гравюры рафаэлевских мадонн, Корреджиевой ночи, на Аполлона Бельведерского: "Боже мой! Ужели никогда не удастся взглянуть на оригиналы и онеметь от ужаса, что ты стоишь перед произведением Микельанджело, Тициана и попираешь почву Рима? Ужели провести век и видеть эти мирты, кипарисы и померанцы в оранжереях, а не на их родине? Не подышать воздухом Италии, не упиться синевой неба!" И сколько великолепных фейерверков пускал ты из головы! Глупости!
-- Да, да, помню! -- говорил Обломов, вдумываясь в прошлое. -- Ты еще взял меня за руку и сказал: "Дадим обещание не умирать, не увидавши ничего этого..."
-- Помню, -- продолжал Штольц, -- как ты однажды принес мне перевод из Сея, с посвящением мне в именины; перевод цел у меня. А как ты запирался с учителем математики, хотел непременно добиться, зачем тебе знать круги и квадраты, но на половине бросил и не добился? По-английски начал учиться... и не доучился! А когда я сделал план поездки за границу, звал заглянуть в германские университеты, ты вскочил, обнял меня и подал торжественно руку: "Я твой, Андрей, с тобой всюду" -- это все твои слова. Ты всегда был немножко актер. Что ж, Илья? Я два раза был за границей, после нашей премудрости, смиренно сидел на студенческих скамьях в Бонне, в Иене, в Эрлангене, потом выучил Европу как свое имение. Но, положим, вояж -- это роскошь, и не все в состоянии и обязаны пользоваться этим средством; а Россия? Я видел Россию вдоль и поперек. Тружусь...
-- Когда-нибудь перестанешь же трудиться, -- заметил Обломов.
-- Никогда не перестану. Для чего?
-- Когда удвоишь свои капиталы, -- сказал Обломов.
-- Когда учетверю их, и тогда не перестану.
-- Так из чего же, -- заговорил он, помолчав, -- ты бьешься, если цель твоя не обеспечить себя навсегда и удалиться потом на покой, отдохнуть?..
-- Деревенская обломовщина! -- сказал Штольц.
-- Или достигнуть службой значения и положения в обществе и потом в почетном бездействии наслаждаться заслуженным отдыхом...
-- Петербургская обломовщина! -- возразил Штольц.
-- Так когда же жить? -- с досадой на замечания Штольца возразил Обломов. -- Для чего же мучиться весь век?
Lib.ru/Классика: Гончаров Иван Александрович. Обломов
Задело за живое, так сказать. Хотя не досмотрела до конца... Совсем грустно стало.
Надо перечитать.
Но совсем немножко приведу в пример из 4й главы. Она вся хороша. Диалоги актуальны чрезвычайно, я не знала даже какой и выбрать кусок...
-- Это не жизнь! -- упрямо повторил Штольц.
-- Что ж это, по-твоему?
-- Это... (Штольц задумался и искал, как назвать эту жизнь.) Какая-то... обломовщина, -- сказал он наконец.
-- О-бло-мовщина! -- медленно произнес Илья Ильич, удивляясь этому странному слову и разбирая его по складам. -- Об-ло-мов-щина!
Он странно и пристально глядел на Штольца.
-- Где же идеал жизни, по-твоему? Что ж не обломовщина? -- без увлечения, робко спросил он. -- Разве не все добиваются того же, о чем я мечтаю? Помилуй! -- прибавил он смелее. -- Да цель всей вашей беготни, страстей, войн, торговли и политики разве не выделка покоя, не стремление к этому идеалу утраченного рая?
-- И утопия-то у тебя обломовская, -- возразил Штольц.
-- Все ищут отдыха и покоя, -- защищался Обломов.
-- Не все, и ты сам, лет десять, не того искал в жизни.
-- Чего же я искал? -- с недоумением спросил Обломов, погружаясь мыслью в прошедшее.
-- Вспомни, подумай. Где твои книги, переводы?
-- Захар куда-то дел, -- отвечал Обломов, -- тут где-нибудь в углу лежат.
-- В углу! -- с упреком сказал Штольц. -- В этом же углу лежат и замыслы твои "служить, пока станет сил, потому что России нужны руки и головы для разработывания неистощимых источников (твои слова); работать, чтоб слаще отдыхать, а отдыхать -- значит жить другой, артистической, изящной стороной жизни, жизни художников, поэтов". Все эти замыслы тоже Захар сложил в угол? Помнишь, ты хотел после книг объехать чужие края, чтоб лучше знать и любить свой? "Вся жизнь есть мысль и труд, -- твердил ты тогда, -- труд хоть безвестный, темный, но непрерывный, и умереть с сознанием, что сделал свое дело". А? В каком углу лежит это у тебя?
-- Да... да... -- говорил Обломов, беспокойно следя за каждым словом Штольца, -- помню, что я точно... кажется... Как же, -- сказал он, вдруг вспомнив прошлое, -- ведь мы, Андрей, сбирались сначала изъездить вдоль и поперек Европу, исходить Швейцарию пешком, обжечь ноги на Везувии, спуститься в Геркулан. С ума чуть не сошли! Сколько глупостей!..
-- Глупостей! -- с упреком повторил Штольц. -- Не ты ли со слезами говорил, глядя на гравюры рафаэлевских мадонн, Корреджиевой ночи, на Аполлона Бельведерского: "Боже мой! Ужели никогда не удастся взглянуть на оригиналы и онеметь от ужаса, что ты стоишь перед произведением Микельанджело, Тициана и попираешь почву Рима? Ужели провести век и видеть эти мирты, кипарисы и померанцы в оранжереях, а не на их родине? Не подышать воздухом Италии, не упиться синевой неба!" И сколько великолепных фейерверков пускал ты из головы! Глупости!
-- Да, да, помню! -- говорил Обломов, вдумываясь в прошлое. -- Ты еще взял меня за руку и сказал: "Дадим обещание не умирать, не увидавши ничего этого..."
-- Помню, -- продолжал Штольц, -- как ты однажды принес мне перевод из Сея, с посвящением мне в именины; перевод цел у меня. А как ты запирался с учителем математики, хотел непременно добиться, зачем тебе знать круги и квадраты, но на половине бросил и не добился? По-английски начал учиться... и не доучился! А когда я сделал план поездки за границу, звал заглянуть в германские университеты, ты вскочил, обнял меня и подал торжественно руку: "Я твой, Андрей, с тобой всюду" -- это все твои слова. Ты всегда был немножко актер. Что ж, Илья? Я два раза был за границей, после нашей премудрости, смиренно сидел на студенческих скамьях в Бонне, в Иене, в Эрлангене, потом выучил Европу как свое имение. Но, положим, вояж -- это роскошь, и не все в состоянии и обязаны пользоваться этим средством; а Россия? Я видел Россию вдоль и поперек. Тружусь...
-- Когда-нибудь перестанешь же трудиться, -- заметил Обломов.
-- Никогда не перестану. Для чего?
-- Когда удвоишь свои капиталы, -- сказал Обломов.
-- Когда учетверю их, и тогда не перестану.
-- Так из чего же, -- заговорил он, помолчав, -- ты бьешься, если цель твоя не обеспечить себя навсегда и удалиться потом на покой, отдохнуть?..
-- Деревенская обломовщина! -- сказал Штольц.
-- Или достигнуть службой значения и положения в обществе и потом в почетном бездействии наслаждаться заслуженным отдыхом...
-- Петербургская обломовщина! -- возразил Штольц.
-- Так когда же жить? -- с досадой на замечания Штольца возразил Обломов. -- Для чего же мучиться весь век?
Lib.ru/Классика: Гончаров Иван Александрович. Обломов