Интервью с хирургом, Curt Tribble
Этот пост получился длинным, так что отложите его чтение до подходящего времени, если вы сейчас просматриваете блог в спешке. Я даже не знаю наперед, поместится ли весь текст в один пост, так как в ЖЖ есть ограничения на длину поста. Может придется разделить его на серии, чего не очень то хотелось бы.
«Эх, ребята, все не так, все не так, ребята…», пел Владимир Семенович. Я все неохотнее и неохотнее возвращаюсь к статьям о технике игры на фортепиано. И не потому, что отхожу от интереса к самому фортепиано и решаю по тихому спустить все на тормозах (разве такое не сплошь и рядом происходит?), а оттого, что у меня смещаются акценты интереса внутри самого процесса обучения. Можно ли это назвать эволюцией - не знаю. Вообще, я достаточно сильно подвержен эволюции своих интересов, и в музыке особенно. Это подобно тому, как недавно говорили, что начинаешь слышать обертоны более высокого порядка в одиноко звучащей струне. Раньше довольствовался классической гармонией, но постепенно ухо привыкло, и, пробежав через джаз-рок , обратился к джазовой гармонии. Хотя все намного сложнее, и классика мне осталась также близка. Даже в направлениях джаза постоянно наблюдаю за собой движение предпочтений. Так вот, возвращаясь к вопросам освещения техники. Вроде бы и в заглавии своего блога выставил «компиляция советов…», однако ж все меньше содержание начинает соответствовать этому определению. Сменить, наверное, надо бы уже эту вывеску. Тем не менее, парадоксально, но мне кажется, что я только углубляюсь в советы. Просто они теряют форму «технических» советов, но также продолжают оставаться советами по овладению техникой игры на фортепиано. И даже, я бы сказал, что важность их более существенна, чем важность технических советов. Нет, нет, они не заменяют необходимость технического развития, но это голое техническое развитие мне уже кажется достаточно обсосанным. Не здесь, так в других местах, которые при желании можно легко найти. Обычные книги, например. На русском языке. Заказывай по почте и читай. Почему встречаются суждения учителей музыки о том, что техника не отделима от музыкального содержания? Потому что опережающее увлечение вопросами техники никуда не ведет. Что будет толку в изучении мышечной динамики ходьбы, если забудем про голову? Зачем нам знание всех мышц и сухожилий, составляющих ногу, зачем знание формы удержания голеностопа? Кстати, малыши, начинающие ходить, совершенно не заботятся о таком знании, правда ведь. Представим, что есть такое существо без головы, но со здоровыми и даже излишне активными руками и ногами. Этакий всадник без головы. Как его обучить кататься на велосипеде? Ведь в соприкосновение с велосипедом приходят только руки и ноги, голова, вроде, ни причем? Однако ни рукам отдельно, ни ногам не объяснишь понятие внутреннего баланса. Уже ставшая модной фраза - «Разруха не в уборных, а в голове!». Точно так же я ощущаю связь техники фортепианной игры с общим развитием человека, со стилем его мышления, степенью его зрелости, с его возможностями удерживать внимание, с возможностями логически мыслить, с общим позитивным жизненным психологическим настроем, вообще с возможностью обучаться, наконец. Игра «на пианино», как кто-то писал в форуме pianoworld, потому привлекательна, потому что это самая сложная деятельность человека, слишком много всего вовлечено в подлинную игру, по сути весь человек без остатка. Это вызов для личности, поэтому личность зачастую и не может пройти мимо и не пытаться ответить на такой вызов, как не может альпинист оставить в покое самую высокую гору. Игра волшебным образом высвечивает все недостатки и достоинства человека, если ты трусоват, то это обязательно будет видно в твоей игре. (Хотя проницательному глазу это заметно и в бытовом поведении человека.) Глуповат и не хочешь лечиться? Заносчив? Все отразится в игре, а точнее еще при обучении. Эти недостатки характера и личности не позволят в полной мере выучиться. Поэтому, в некотором смысле, обучение игре на инструменте помогает выявить, как на абстрактной модели, жизненные ошибки. В жизни может потребоваться очень много времени, пока человек осознает свои болячки, а в попытках овладения игрой они проявятся отчетливее и скорей, с нотами не побалуешь. Совершенная игра и совершенная жизнь связаны между собой. Поэтому, кстати, я утверждаю, что игра на фортепиано помогает мне изучать себя и помогает выстраивать свое отношение к жизни. Это не просто игра как game. Однако, может где-то в моих рассуждениях кроется какой-то изъян. Для меня так и остается неразрешимой загадкой, почему среди музыкантов встречается так много людей со скверным характером и не лучшими моральными качествами. Фильм «Пианистка» смотрели?
Какая-то сходная картина поиска высшей гармонии и смысла наблюдается среди ученых самого высокого уровня. Недавно читал рассуждения на снобе: http://www.snob.ru/profile/27355/blog/63932 , которые затем переросли в более полную драку за Бога: http://www.snob.ru/profile/9402/blog/66653 Каков он смысл, стоящий над техникой? Сама по себе музыка олицетворяет отрицание предметности. Это беспредметный и лишенный информации язык. Язык общения с Богом? Ведь и вправду, если Бог существует и когда-нибудь в царствии божием нам предстоит общаться, то на каком языке? Ему зачем любые предметные понятия и значения слова «ложка», «сапоги», «накладная»? Подразумеваю, Ему даже слова «Да» и «Нет» чужды («И молчание было ему ответом…»). А вот музыка вполне могла бы сгодиться для общения обо всем и ни о чем конкретно, как о погоде. Так что после отбрасывания с кочана нашей жизни всех капустных листов предметного мира, служащих узким человеческим утилитарным целям, с необходимо используемыми определениями, и, вообще говоря, одетых на нас другими людьми, начиная с родителей, что останется в самой кочерыжке? Есть ли она вообще? О чем останется говорить с Богом? Только о музыке :))
Лучше понимаю, почему «пуленепробиваемый музыкант» больше говорит о психологии в своем блоге, об общих установках. В недавней своей статье «Как сравнивать себя с другими и не расстраиваться по этому поводу» он подчеркивает роль и важность самого процесса обучения, нежели достигнутых результатов. Резюме, данное в конце статьи, гласит: «Не сравнивайте свое худшее с чьим-то лучшим». На этот раз я не буду переводить именно его статью, а проникну дальше по упомянутой им ссылке на ресурс Terry Orlick, а именно в интервью со знаменитым хирургом Curt Tribble. Мне нравится давать примеры о музыке совсем не из музыкального материала. Это как-то лучше подчеркивает важность и применимость этих же советов к музыке. Несмотря на весь антураж иносказательности, мне кажется, что именно такие статьи более убедительны, чем советы в лоб. Интервью с музыкантом было бы хуже в познавательном и назидательном смысле.
Интервью с Curt Tribble, элитным хирургом.
Итрервьюер: Terry Orlick
Терри: Не могли бы вы рассказать немного о том окружении, в котором вы работаете, и как вы преодолеваете трудности в этих условиях.
Курт: Несомненно, нет никакой тайны, которая окружает нашу работу при входе в операционную. Ставки очень высоки и ожидания успеха также на высоте. Сегодня мы подошли к такой точке, когда операции на сердце являются достаточно безопасными - вполне характерная черта. Но это все же большая операция. Даже для тех людей, кто обладает большим набором медицинских проблем, или кто относительно стар, мы ожидаем успешный исход. Это находится в контрасте с временами моего предшественника, который был главным хирургом, когда я только поступил на работу в Университет Вирджинии. Они были пионерами в сердечной хирургии. Он рассказывал мне, что 19 из его первых 20 пациентов по замене клапана умерли. Они не рассчитывали на победу. Они ожидали проигрыш. Мы же ожидаем победного результата, мы ожидаем, что наши пациенты выживут. Мы ожидаем, что дела будут идти хорошо. Так что наши надежды высоки, и ставки высоки в этих условиях. Операции чрезвычайно сложны и продолжаются по шесть часов. От 20 до 25 людей вовлечены в команду, чтобы вентилировать воздух через пациента, создавать приток и отток крови, осуществлять нагрев, фильтрацию, насыщение кислородом. Все это должно происходить в то же самое время, когда мы занимаемся нашим делом.
Мы всегда включаем музыку в операционной. У меня имеется список музыки, которая подходит для всех. Чем более необычен случай, тем более предпочтительна известная и приятная для всех музыка. Я не хочу, чтобы музыка досаждала кому-нибудь. У нас есть проигрыватель компакт дисков, и мы проигрываем 5 или 6 дисков. Я выкладываю их перед началом и объясняю, в каком порядке я бы хотел их слышать. Как только операция начинается мне необходимо установить цикл или ритм операции, ее интенсивность. Не все фазы операции требуют максимальной концентрации, некоторые вещи очень обычны. Я знаю, что не только ритм операции, но и команда не могут сохранять интенсивность и высокую концентрацию во время всей операции. Должен быть также создан поток событий, чтобы оказаться максимально сосредоточенным в нужное время. Часто во время подготовки к операции мы обсуждаем спорт или рассказываем анекдоты, или рассказываем о своей любимой собаке и прочее в том же духе, но как только мы входим в зону интенсивной работы, болтовня стихает, и каждый понимает, что требуется полностью сосредоточиться. Иногда мы тушим весь свет, оставляя лишь поток света на сердце. У нас у самих есть прикрепленные лампочки и очки с увеличительными стеклами, чтобы мы могли лучше видеть, и весь персонал в комнате видит свою точку фокусированного внимания. Все концентрируется только на этой единственной области.
Терри: Не могли бы вы немного рассказать, как вы пытаетесь создавать оптимистическую атмосферу, и почему она так важна для вас?
Курт: Я знаю, что каждый участник моей команды смотрит на меня как на ролевую модель. Они считывают направление своего поведения с меня, и я чувствую эту ответственность. Я знаю, что я должен организовать сцену оптимальным для моих пациентов образом. Я не имею в виду, что я должен выступать с фальшивой бравадой. Я подразумеваю, что когда мы войдем в операционную, я хотел бы, чтобы всем было ясно, что я верю в то, что мы делаем во время операции, и что у нас есть все основания добиться успеха в ее осуществлении, если мы сплотимся. Я знаю, что они не станут обращать внимание на все, что необходимо сделать, если он не верят в существование шанса для нас. Существует так много мелких деталей, как, например, требование, чтобы каждый шов ушивался иголкой, каждая операция требует 200 разных иголок, и каждый стежок проходится не один раз. Много шитья, много, чего нужно сделать, множество деталей. Шов настолько же тонок, как человеческий волос, кровеносные сосуды не толще стержня от шариковой ручки. Если люди не будут внимательны, то они не проявят надлежащее прилежание, а они не будут внимательны, если они по какой-то причине не верят в то, что мы делаем, что у нас есть шанс, что мы справимся. Я столько много раз наблюдал, как кто-то заходил в операционную и говорил, что не знает, зачем мы это делаем, что это похоже на учебное занятие или может на теплое вскрытие. Если кто-то так говорит, тогда нет смысла даже начинать.
В некоторых наших экстренных операциях попадаешь в область хаоса. Прошлым летом, когда я собирался отправиться кататься на велосипеде с другом, один из наших докторов позвонил уже из своей машины. «Встречаемся в больнице, там кто-то поступил с ранением артерии.» Я запрыгнул в свою машину и помчался в больницу, где застал картину полной неразберихи. Женщина была в операционной, а все возились с подключением аппарата искусственное сердце и легкие и выкладкой инструментов, подготовкой пациента Я понимал, что первым делом нужно было взять контроль над ситуацией. Первое, что я сделал - распределил людей по группам: анестезиологи, перфузиологи, санитары и врачи, и назначил главного в каждой группе. Я сообщил главному группы анестезиологов, что мне нужно, главному перфузиологу, что мне требуется, что мне требуется из инструментов, какая помощь от группы врачей. Я хочу, чтобы вы подготовили пациента. Я хотел, чтобы все настроились, что я буду давать команды каждые 30 секунд, и осознали, что мы будем делать. Мне нужно было, чтобы они сконцентрировались на мне, на том, что мы будем делать, чтобы включили свое внимание и начали работать как единое целое. Нам удалось взять операционную под контроль и постепенно восстановить фокус внимания и создать командный дух. Я выучился разным способам достижения такого состояния. Вы входите в операционную и лицом к лицу сталкиваетесь с ситуацией. Я хотел, чтобы они знали, что я настроен решительно, что я весь во внимании. Я в полной готовности, сосредоточен, энергичен и оптимистичен по поводу того, чем мы собираемся заняться, и готов уважать каждого и их роль в команде. Что-то из этого приходит со временем, в процессе рутинных операций, готовя тебя к таким дням хаоса. Вместе наша команда очень устойчива, и с некоторыми из этих людей я работаю 15 лет. Я знаю, все, что происходит, откладывается во времени днями, месяцами, годами традиций, совместными воспоминаниями или этикой, историями и тому подобным.
Терри: Чем обладают великие хирурги?
Курт: Я полагаю, что то, что выделяет хороших или выдающихся хирургов, это наличие видения того, что они собираются сделать. Когда я был юным, я считал, что это врожденная способность или скорость их рук, но сейчас я так не считаю. Некоторые люди действительно одарены Богом талантом резать точно до нужного клеточного уровня при любой попытке, но нет необходимости этим обладать. Есть редкие Майклы Джорданы в хирургии, но более часто встречаются типы людей подобно Charles Barkley или Magic Johnson или Larry Bird, кто по настоящему не самые великие спортсмены. Эти три парня не самые лучшие баскетбольные игроки в США, но это были великие игроки, и они были отличными командными игроками. Обще, чем они всегда обладали, это видение того, чего они хотели, или видение того, что они хотели бы создать. Они знали, что каждому надлежит делать, они знали, где находятся остальные.
В конце концов, я осознал, что именно этим же и обладает выдающийся хирург. Они знают, куда направляются, они знают, что они собираются создать, они знают, как это в конце будет функционировать. Им не столько важно, как это должно визуально выглядеть, это скорее видение функции, как оно должно работать, когда его сделают. Они неуклонно ведут в нужном направлении. Все, что не является частью этого видения, может быть отброшено. Не важно, кровоточит ли рана вокруг разреза, или края немного неопрятны. Не важно, что стежки немного неровны, если они выполняют свою работу. Каждый шов может отличаться, каждый шов имеет другую функцию, но всё направлено согласно видению функционального результата.
Другим качеством, которым обладают великие хирурги, является способность справляться с неопределенностью. Я вижу, когда люди становятся парализованными из-за элемента неопределенности, и в нашей работе можно провести аналогию со сплавом на каяке по реке. Вы спускаетесь по реке и приближаетесь к порогам. Вы оставляете один за собой и входите в другой. У вас нет возможности определить, как следует проходить эти пороги, или как решать проблемы во время операции. Вы пытаетесь управлять ими и готовиться к ним, насколько это возможно. Вы держитесь в потоке настолько хорошо, насколько можете, и чем больше вы готовы к операции, тем лучше у вас все получается. Но неизбежно вы должны способны справляться с другими уровнями неопределенности. У вас должна быть уверенность в том, как относиться к неопределенности. В некоторые моменты я должен понимать, что при всех имеющихся у меня знаниях, никто, вероятно, не знает лучше, чем я, точно никто из здесь присутствующих, и я должен делать выбор, а потом жить с ним.
Неделю назад я столкнулся с очень трудной ситуацией. Женщина, которую я знал, была вызвана на трансплантацию легкого, и мне предстояло это выполнить. Мы все подготовили и собирались пересадить сердце одному человеку, а легкие двум другим людям. Мне позвонили и сказали, что донор получил огнестрельное ранение в голову, и возникло некая потеря качества легких, что иногда случается при ранениях в голову. Легкие станут влажными и эти легкие не смогут хорошо абсорбировать кислород. Насколько я знал, никто никогда не использовал легкие такого качества дл я трансплантации. У нас здесь была эта женщина, которая прилетела издалека, чтобы получить трансплантацию легкого, и я знал, что она уже очень долго ждала, а я знал и ее и ее мужа. Я знал, что она умирает, не в эту минуту, но я знал, что она вряд ли дотянет до следующей операции. У меня была ответственность не только перед ней, но и перед другими людьми из нашей программы, потому что, сели мы будем совершать слишком много сумасшедших поступков, и наши пациенты будут умирать, наша программа может быть закрыта. Существует внимательное слежение за нашими результатами, и моя работа не заключается в спасении жизни каждого. Смертность на земле существует в отношении одна на одного человека, никто не выберется отсюда живым. Я не могу победить смерть. Это излишество. Я могу предотвратить страдание, и в этом моя работа.
Мне нужно было определиться, будет ли то, что я собирался сделать, облегчать страдания человека. Если то, что я собираюсь сделать, не продлит ее жизнь, или не уменьшит ее страдания, то незачем это делать. Передо мной стояла этическая неопределенность в том, что следует ли делать то, что никто никогда не делал. Я столкнулся с дилеммой в случае с этой пациенткой. Я знал, что легкие потеряли качество только час назад, и что вряд ли они стали настолько уж плохи, но их качество упало ниже нашего приемлемого уровня. Я размышлял над этим и решил, что пересажу оба легких одному пациенту. Ей нужно было всего одно здоровое легкое, но я посчитал, что ей подойдут два компромиссных легких.
Врач, у которого она была на попечении, зашел ко мне в офис и сказал: «Курт, я слышал, что ты собираешься провести трансплантацию. Легкие не в лучшем качестве.» Я ответил, что они на границе, они пограничны. Он продолжил: «Ты слышал, чтобы кто-нибудь проводил подобное ранее?» Я сказал, нет. «Ты сам делал это раньше?» Я сказал, нет. Он спросил: «Что заставляет тебя полагать, что это сработает?» Имея те знания, которые у меня есть, я считаю, что это будет правильным решением для этой пациентки, и я собираюсь это сделать, и я это сделал. Она осталась жить и чувствует себя хорошо, ее отключили от аппарата искусственного дыхания, и ее легкие очистились.
Мне приходится быть способным справляться с клинической неопределенностью. Было бы легче отойти и сказать, что легкие не надлежащего качества, женщина все равно умрет. Я чувствовал, что смог бы жить с той неопределенностью, которая существовала. Это то положение дел, которое великие хирурги имели годами, двигаясь вперед с элементами неопределенности, даже когда попадали под критику, когда результат оказывался не хорош, мог быть не оптимальным. Я считаю, что эти две вещи, видение и работа с элементами неопределенности, составляют большую часть становления великого хирурга.
(Так и случилось - запись слишком велика. Продолжение в следующем посте)
«Эх, ребята, все не так, все не так, ребята…», пел Владимир Семенович. Я все неохотнее и неохотнее возвращаюсь к статьям о технике игры на фортепиано. И не потому, что отхожу от интереса к самому фортепиано и решаю по тихому спустить все на тормозах (разве такое не сплошь и рядом происходит?), а оттого, что у меня смещаются акценты интереса внутри самого процесса обучения. Можно ли это назвать эволюцией - не знаю. Вообще, я достаточно сильно подвержен эволюции своих интересов, и в музыке особенно. Это подобно тому, как недавно говорили, что начинаешь слышать обертоны более высокого порядка в одиноко звучащей струне. Раньше довольствовался классической гармонией, но постепенно ухо привыкло, и, пробежав через джаз-рок , обратился к джазовой гармонии. Хотя все намного сложнее, и классика мне осталась также близка. Даже в направлениях джаза постоянно наблюдаю за собой движение предпочтений. Так вот, возвращаясь к вопросам освещения техники. Вроде бы и в заглавии своего блога выставил «компиляция советов…», однако ж все меньше содержание начинает соответствовать этому определению. Сменить, наверное, надо бы уже эту вывеску. Тем не менее, парадоксально, но мне кажется, что я только углубляюсь в советы. Просто они теряют форму «технических» советов, но также продолжают оставаться советами по овладению техникой игры на фортепиано. И даже, я бы сказал, что важность их более существенна, чем важность технических советов. Нет, нет, они не заменяют необходимость технического развития, но это голое техническое развитие мне уже кажется достаточно обсосанным. Не здесь, так в других местах, которые при желании можно легко найти. Обычные книги, например. На русском языке. Заказывай по почте и читай. Почему встречаются суждения учителей музыки о том, что техника не отделима от музыкального содержания? Потому что опережающее увлечение вопросами техники никуда не ведет. Что будет толку в изучении мышечной динамики ходьбы, если забудем про голову? Зачем нам знание всех мышц и сухожилий, составляющих ногу, зачем знание формы удержания голеностопа? Кстати, малыши, начинающие ходить, совершенно не заботятся о таком знании, правда ведь. Представим, что есть такое существо без головы, но со здоровыми и даже излишне активными руками и ногами. Этакий всадник без головы. Как его обучить кататься на велосипеде? Ведь в соприкосновение с велосипедом приходят только руки и ноги, голова, вроде, ни причем? Однако ни рукам отдельно, ни ногам не объяснишь понятие внутреннего баланса. Уже ставшая модной фраза - «Разруха не в уборных, а в голове!». Точно так же я ощущаю связь техники фортепианной игры с общим развитием человека, со стилем его мышления, степенью его зрелости, с его возможностями удерживать внимание, с возможностями логически мыслить, с общим позитивным жизненным психологическим настроем, вообще с возможностью обучаться, наконец. Игра «на пианино», как кто-то писал в форуме pianoworld, потому привлекательна, потому что это самая сложная деятельность человека, слишком много всего вовлечено в подлинную игру, по сути весь человек без остатка. Это вызов для личности, поэтому личность зачастую и не может пройти мимо и не пытаться ответить на такой вызов, как не может альпинист оставить в покое самую высокую гору. Игра волшебным образом высвечивает все недостатки и достоинства человека, если ты трусоват, то это обязательно будет видно в твоей игре. (Хотя проницательному глазу это заметно и в бытовом поведении человека.) Глуповат и не хочешь лечиться? Заносчив? Все отразится в игре, а точнее еще при обучении. Эти недостатки характера и личности не позволят в полной мере выучиться. Поэтому, в некотором смысле, обучение игре на инструменте помогает выявить, как на абстрактной модели, жизненные ошибки. В жизни может потребоваться очень много времени, пока человек осознает свои болячки, а в попытках овладения игрой они проявятся отчетливее и скорей, с нотами не побалуешь. Совершенная игра и совершенная жизнь связаны между собой. Поэтому, кстати, я утверждаю, что игра на фортепиано помогает мне изучать себя и помогает выстраивать свое отношение к жизни. Это не просто игра как game. Однако, может где-то в моих рассуждениях кроется какой-то изъян. Для меня так и остается неразрешимой загадкой, почему среди музыкантов встречается так много людей со скверным характером и не лучшими моральными качествами. Фильм «Пианистка» смотрели?
Какая-то сходная картина поиска высшей гармонии и смысла наблюдается среди ученых самого высокого уровня. Недавно читал рассуждения на снобе: http://www.snob.ru/profile/27355/blog/63932 , которые затем переросли в более полную драку за Бога: http://www.snob.ru/profile/9402/blog/66653 Каков он смысл, стоящий над техникой? Сама по себе музыка олицетворяет отрицание предметности. Это беспредметный и лишенный информации язык. Язык общения с Богом? Ведь и вправду, если Бог существует и когда-нибудь в царствии божием нам предстоит общаться, то на каком языке? Ему зачем любые предметные понятия и значения слова «ложка», «сапоги», «накладная»? Подразумеваю, Ему даже слова «Да» и «Нет» чужды («И молчание было ему ответом…»). А вот музыка вполне могла бы сгодиться для общения обо всем и ни о чем конкретно, как о погоде. Так что после отбрасывания с кочана нашей жизни всех капустных листов предметного мира, служащих узким человеческим утилитарным целям, с необходимо используемыми определениями, и, вообще говоря, одетых на нас другими людьми, начиная с родителей, что останется в самой кочерыжке? Есть ли она вообще? О чем останется говорить с Богом? Только о музыке :))
Лучше понимаю, почему «пуленепробиваемый музыкант» больше говорит о психологии в своем блоге, об общих установках. В недавней своей статье «Как сравнивать себя с другими и не расстраиваться по этому поводу» он подчеркивает роль и важность самого процесса обучения, нежели достигнутых результатов. Резюме, данное в конце статьи, гласит: «Не сравнивайте свое худшее с чьим-то лучшим». На этот раз я не буду переводить именно его статью, а проникну дальше по упомянутой им ссылке на ресурс Terry Orlick, а именно в интервью со знаменитым хирургом Curt Tribble. Мне нравится давать примеры о музыке совсем не из музыкального материала. Это как-то лучше подчеркивает важность и применимость этих же советов к музыке. Несмотря на весь антураж иносказательности, мне кажется, что именно такие статьи более убедительны, чем советы в лоб. Интервью с музыкантом было бы хуже в познавательном и назидательном смысле.
Интервью с Curt Tribble, элитным хирургом.
Итрервьюер: Terry Orlick
Терри: Не могли бы вы рассказать немного о том окружении, в котором вы работаете, и как вы преодолеваете трудности в этих условиях.
Курт: Несомненно, нет никакой тайны, которая окружает нашу работу при входе в операционную. Ставки очень высоки и ожидания успеха также на высоте. Сегодня мы подошли к такой точке, когда операции на сердце являются достаточно безопасными - вполне характерная черта. Но это все же большая операция. Даже для тех людей, кто обладает большим набором медицинских проблем, или кто относительно стар, мы ожидаем успешный исход. Это находится в контрасте с временами моего предшественника, который был главным хирургом, когда я только поступил на работу в Университет Вирджинии. Они были пионерами в сердечной хирургии. Он рассказывал мне, что 19 из его первых 20 пациентов по замене клапана умерли. Они не рассчитывали на победу. Они ожидали проигрыш. Мы же ожидаем победного результата, мы ожидаем, что наши пациенты выживут. Мы ожидаем, что дела будут идти хорошо. Так что наши надежды высоки, и ставки высоки в этих условиях. Операции чрезвычайно сложны и продолжаются по шесть часов. От 20 до 25 людей вовлечены в команду, чтобы вентилировать воздух через пациента, создавать приток и отток крови, осуществлять нагрев, фильтрацию, насыщение кислородом. Все это должно происходить в то же самое время, когда мы занимаемся нашим делом.
Мы всегда включаем музыку в операционной. У меня имеется список музыки, которая подходит для всех. Чем более необычен случай, тем более предпочтительна известная и приятная для всех музыка. Я не хочу, чтобы музыка досаждала кому-нибудь. У нас есть проигрыватель компакт дисков, и мы проигрываем 5 или 6 дисков. Я выкладываю их перед началом и объясняю, в каком порядке я бы хотел их слышать. Как только операция начинается мне необходимо установить цикл или ритм операции, ее интенсивность. Не все фазы операции требуют максимальной концентрации, некоторые вещи очень обычны. Я знаю, что не только ритм операции, но и команда не могут сохранять интенсивность и высокую концентрацию во время всей операции. Должен быть также создан поток событий, чтобы оказаться максимально сосредоточенным в нужное время. Часто во время подготовки к операции мы обсуждаем спорт или рассказываем анекдоты, или рассказываем о своей любимой собаке и прочее в том же духе, но как только мы входим в зону интенсивной работы, болтовня стихает, и каждый понимает, что требуется полностью сосредоточиться. Иногда мы тушим весь свет, оставляя лишь поток света на сердце. У нас у самих есть прикрепленные лампочки и очки с увеличительными стеклами, чтобы мы могли лучше видеть, и весь персонал в комнате видит свою точку фокусированного внимания. Все концентрируется только на этой единственной области.
Терри: Не могли бы вы немного рассказать, как вы пытаетесь создавать оптимистическую атмосферу, и почему она так важна для вас?
Курт: Я знаю, что каждый участник моей команды смотрит на меня как на ролевую модель. Они считывают направление своего поведения с меня, и я чувствую эту ответственность. Я знаю, что я должен организовать сцену оптимальным для моих пациентов образом. Я не имею в виду, что я должен выступать с фальшивой бравадой. Я подразумеваю, что когда мы войдем в операционную, я хотел бы, чтобы всем было ясно, что я верю в то, что мы делаем во время операции, и что у нас есть все основания добиться успеха в ее осуществлении, если мы сплотимся. Я знаю, что они не станут обращать внимание на все, что необходимо сделать, если он не верят в существование шанса для нас. Существует так много мелких деталей, как, например, требование, чтобы каждый шов ушивался иголкой, каждая операция требует 200 разных иголок, и каждый стежок проходится не один раз. Много шитья, много, чего нужно сделать, множество деталей. Шов настолько же тонок, как человеческий волос, кровеносные сосуды не толще стержня от шариковой ручки. Если люди не будут внимательны, то они не проявят надлежащее прилежание, а они не будут внимательны, если они по какой-то причине не верят в то, что мы делаем, что у нас есть шанс, что мы справимся. Я столько много раз наблюдал, как кто-то заходил в операционную и говорил, что не знает, зачем мы это делаем, что это похоже на учебное занятие или может на теплое вскрытие. Если кто-то так говорит, тогда нет смысла даже начинать.
В некоторых наших экстренных операциях попадаешь в область хаоса. Прошлым летом, когда я собирался отправиться кататься на велосипеде с другом, один из наших докторов позвонил уже из своей машины. «Встречаемся в больнице, там кто-то поступил с ранением артерии.» Я запрыгнул в свою машину и помчался в больницу, где застал картину полной неразберихи. Женщина была в операционной, а все возились с подключением аппарата искусственное сердце и легкие и выкладкой инструментов, подготовкой пациента Я понимал, что первым делом нужно было взять контроль над ситуацией. Первое, что я сделал - распределил людей по группам: анестезиологи, перфузиологи, санитары и врачи, и назначил главного в каждой группе. Я сообщил главному группы анестезиологов, что мне нужно, главному перфузиологу, что мне требуется, что мне требуется из инструментов, какая помощь от группы врачей. Я хочу, чтобы вы подготовили пациента. Я хотел, чтобы все настроились, что я буду давать команды каждые 30 секунд, и осознали, что мы будем делать. Мне нужно было, чтобы они сконцентрировались на мне, на том, что мы будем делать, чтобы включили свое внимание и начали работать как единое целое. Нам удалось взять операционную под контроль и постепенно восстановить фокус внимания и создать командный дух. Я выучился разным способам достижения такого состояния. Вы входите в операционную и лицом к лицу сталкиваетесь с ситуацией. Я хотел, чтобы они знали, что я настроен решительно, что я весь во внимании. Я в полной готовности, сосредоточен, энергичен и оптимистичен по поводу того, чем мы собираемся заняться, и готов уважать каждого и их роль в команде. Что-то из этого приходит со временем, в процессе рутинных операций, готовя тебя к таким дням хаоса. Вместе наша команда очень устойчива, и с некоторыми из этих людей я работаю 15 лет. Я знаю, все, что происходит, откладывается во времени днями, месяцами, годами традиций, совместными воспоминаниями или этикой, историями и тому подобным.
Терри: Чем обладают великие хирурги?
Курт: Я полагаю, что то, что выделяет хороших или выдающихся хирургов, это наличие видения того, что они собираются сделать. Когда я был юным, я считал, что это врожденная способность или скорость их рук, но сейчас я так не считаю. Некоторые люди действительно одарены Богом талантом резать точно до нужного клеточного уровня при любой попытке, но нет необходимости этим обладать. Есть редкие Майклы Джорданы в хирургии, но более часто встречаются типы людей подобно Charles Barkley или Magic Johnson или Larry Bird, кто по настоящему не самые великие спортсмены. Эти три парня не самые лучшие баскетбольные игроки в США, но это были великие игроки, и они были отличными командными игроками. Обще, чем они всегда обладали, это видение того, чего они хотели, или видение того, что они хотели бы создать. Они знали, что каждому надлежит делать, они знали, где находятся остальные.
В конце концов, я осознал, что именно этим же и обладает выдающийся хирург. Они знают, куда направляются, они знают, что они собираются создать, они знают, как это в конце будет функционировать. Им не столько важно, как это должно визуально выглядеть, это скорее видение функции, как оно должно работать, когда его сделают. Они неуклонно ведут в нужном направлении. Все, что не является частью этого видения, может быть отброшено. Не важно, кровоточит ли рана вокруг разреза, или края немного неопрятны. Не важно, что стежки немного неровны, если они выполняют свою работу. Каждый шов может отличаться, каждый шов имеет другую функцию, но всё направлено согласно видению функционального результата.
Другим качеством, которым обладают великие хирурги, является способность справляться с неопределенностью. Я вижу, когда люди становятся парализованными из-за элемента неопределенности, и в нашей работе можно провести аналогию со сплавом на каяке по реке. Вы спускаетесь по реке и приближаетесь к порогам. Вы оставляете один за собой и входите в другой. У вас нет возможности определить, как следует проходить эти пороги, или как решать проблемы во время операции. Вы пытаетесь управлять ими и готовиться к ним, насколько это возможно. Вы держитесь в потоке настолько хорошо, насколько можете, и чем больше вы готовы к операции, тем лучше у вас все получается. Но неизбежно вы должны способны справляться с другими уровнями неопределенности. У вас должна быть уверенность в том, как относиться к неопределенности. В некоторые моменты я должен понимать, что при всех имеющихся у меня знаниях, никто, вероятно, не знает лучше, чем я, точно никто из здесь присутствующих, и я должен делать выбор, а потом жить с ним.
Неделю назад я столкнулся с очень трудной ситуацией. Женщина, которую я знал, была вызвана на трансплантацию легкого, и мне предстояло это выполнить. Мы все подготовили и собирались пересадить сердце одному человеку, а легкие двум другим людям. Мне позвонили и сказали, что донор получил огнестрельное ранение в голову, и возникло некая потеря качества легких, что иногда случается при ранениях в голову. Легкие станут влажными и эти легкие не смогут хорошо абсорбировать кислород. Насколько я знал, никто никогда не использовал легкие такого качества дл я трансплантации. У нас здесь была эта женщина, которая прилетела издалека, чтобы получить трансплантацию легкого, и я знал, что она уже очень долго ждала, а я знал и ее и ее мужа. Я знал, что она умирает, не в эту минуту, но я знал, что она вряд ли дотянет до следующей операции. У меня была ответственность не только перед ней, но и перед другими людьми из нашей программы, потому что, сели мы будем совершать слишком много сумасшедших поступков, и наши пациенты будут умирать, наша программа может быть закрыта. Существует внимательное слежение за нашими результатами, и моя работа не заключается в спасении жизни каждого. Смертность на земле существует в отношении одна на одного человека, никто не выберется отсюда живым. Я не могу победить смерть. Это излишество. Я могу предотвратить страдание, и в этом моя работа.
Мне нужно было определиться, будет ли то, что я собирался сделать, облегчать страдания человека. Если то, что я собираюсь сделать, не продлит ее жизнь, или не уменьшит ее страдания, то незачем это делать. Передо мной стояла этическая неопределенность в том, что следует ли делать то, что никто никогда не делал. Я столкнулся с дилеммой в случае с этой пациенткой. Я знал, что легкие потеряли качество только час назад, и что вряд ли они стали настолько уж плохи, но их качество упало ниже нашего приемлемого уровня. Я размышлял над этим и решил, что пересажу оба легких одному пациенту. Ей нужно было всего одно здоровое легкое, но я посчитал, что ей подойдут два компромиссных легких.
Врач, у которого она была на попечении, зашел ко мне в офис и сказал: «Курт, я слышал, что ты собираешься провести трансплантацию. Легкие не в лучшем качестве.» Я ответил, что они на границе, они пограничны. Он продолжил: «Ты слышал, чтобы кто-нибудь проводил подобное ранее?» Я сказал, нет. «Ты сам делал это раньше?» Я сказал, нет. Он спросил: «Что заставляет тебя полагать, что это сработает?» Имея те знания, которые у меня есть, я считаю, что это будет правильным решением для этой пациентки, и я собираюсь это сделать, и я это сделал. Она осталась жить и чувствует себя хорошо, ее отключили от аппарата искусственного дыхания, и ее легкие очистились.
Мне приходится быть способным справляться с клинической неопределенностью. Было бы легче отойти и сказать, что легкие не надлежащего качества, женщина все равно умрет. Я чувствовал, что смог бы жить с той неопределенностью, которая существовала. Это то положение дел, которое великие хирурги имели годами, двигаясь вперед с элементами неопределенности, даже когда попадали под критику, когда результат оказывался не хорош, мог быть не оптимальным. Я считаю, что эти две вещи, видение и работа с элементами неопределенности, составляют большую часть становления великого хирурга.
(Так и случилось - запись слишком велика. Продолжение в следующем посте)