Люстрации с Соломоном Хайкиным.
Утро путярской казни.
В белом трико с кровавым подбоем, расшаркивающейся правозащитной походкой, из праворульного ниссана(трехлетний «ниссан кашкай» ловко выменянный президентом у японского Микадо на Камчатку, Магаданский, Приморский и Хабаровский край) в крытую колоннаду между двумя крыльями Кремлевского дворца вышел президент Великой России Лев Натанович Щаранский.
Более всего на свете президент ненавидел вонь русского быдла, и все теперь предвещало нехороший день, так как запах этот начал преследовать президента с рассвета. Президенту казалось, что быдлосовковую вонь источают гастарбайтеры в саду, что к запаху кожи и конвоя примешивается проклятая рашкинская струя. От флигелей в тылу дворца, где расположился Шестой Флот США пришедший с президентом в Великую Россию, заносило дымком в колоннаду через верхнюю площадку сада, и к горьковатому дыму, свидетельствовавшему о том, что кашевары начали готовить гамбургеры, примешивался все тот же жирный русский дух. О Б-гоже мой, за что ты наказываешь меня?
"Да, нет сомнений! Это она, опять она, непобедимая, ужасная болезнь гомофобия, при которой болит сфинкер. От нее нет средств, нет никакого спасения. Попробую не двигать прямой кишкой".
На мозаичном полу у фонтана уже было приготовлено кресло, и президент, не глядя ни на кого, сел в него и протянул руку в сторону.
Секретарь почтительно вложил в эту руку кусок бумажки. Не удержавшись от болезненной гримасы, прокуратор искоса, бегло проглядел написанное, вернул клочек секретарю и с трудом проговорил:
- Подследственный влад путин? К сенатору Маккейну дело посылали?
- Да, президент, - ответил секретарь.
- Что же он?
- Ему некогда дать заключение по делу и смертный приговор направил на ваше утверждение, - объяснил секретарь.
Президент дернул щекой и сказал тихо:
- Приведите обвиняемого.
И сейчас же с площадки сада под колонны на балкон двое легионеров СС ввели и поставили перед креслом президента человека лет пятидесяти. Этот человек был одет в старенький и разорванный водолазный костюм. Под левым глазом у человека был большой синяк, в углу рта - ссадина с запекшейся кровью. Приведенный с тревожным любопытством глядел на президента.
Тот помолчал, потом тихо спросил по-английски:
- Так это ты тиран и убийца миллионов?
Президент при этом сидел как каменный, и только губы его шевелились чуть-чуть при произнесении слов. Президент был как каменный, потому что боялся потревожить пылающей адской болью сфинкер.
Человек со связанными руками несколько подался вперед и начал говорить:
- Натаныч! Поверь мне...
Но президент, по-прежнему не шевелясь и ничуть не повышая голоса, тут же перебил его:
- Это меня ты называешь Натанычем? Все должны обращатся ко мне ув. Лев Натанович или Mr. Sharansky! - и так же монотонно прибавил: - Соломона Хайкина ко мне.
Всем показалось, что на балконе потемнело, когда Соломон, командующий особой зондер командой СС, Хайкин прозванный Путярабоем, предстал перед президентом.
Путярабой был на голову выше всех правозащитников и настолько широк в бедрах, что совершенно заслонил невысокого узника.
Прокуратор обратился к Соломону на-идиш:
- Преступник называет меня "натаныч". Выведите его отсюда на минуту, объясните ему, как надо разговаривать со мной. Но не калечить.
И все, кроме неподвижного прокуратора, проводили взглядом Соломона Хайкина, который отвесил увесистую затрещину арестованному, показывая, что тот должен следовать за ним.
Хайкина вообще все провожали взглядами, где бы он ни появлялся, из-за его роста, а те, кто видел его впервые, из-за того еще, что лицо Хайкина было высокодуховно и невыразимо совестливо.
Простучали тяжелые сапоги Соломона по древнему полу Кремля помнящего еще изящные французкие сапожки от кутюр первого президента Евросоюза зажигавшего и гейпарадившего в Москве 200 лет назад. Связанный пошел за ним бесшумно, полное молчание настало в колоннаде, и слышно было, как ворковали голубки на площадке сада у балкона, да еще вода пела замысловатую приятную песню в фонтане.
Президенту захотелось подняться, подставить анал под струю и так замереть. Но он знал, что и это ему не поможет.
Выведя арестованного из-под колонн в сад, Соломон вынул из рук у легионера СС, стоявшего у подножия бронзовой статуи, бич и, несильно размахнувшись, ударил арестованного по плечам. Движение Хайкина было небрежно и легко, но связанный мгновенно рухнул наземь, как будто ему подрубили ноги, захлебнулся воздухом, краска сбежала с его лица и глаза обессмыслились. Соломон одною левою рукой, легко, как пустой мешок, вздернул на воздух упавшего, поставил его на ноги и заговорил картаво, плохо выговаривая русские слова:
- Президента Великой России называть - ув. Лев Натанович или Mr. Sharansy! Других слов не говорить. Смирно стоять. Ты понял меня или послать тебя в бан, путяра?
Арестованный пошатнулся, но совладал с собою, краска вернулась, он перевел дыхание и ответил хрипло:
- Я понял тебя. Не бей меня.
Через минуту он вновь стоял перед президентом.
Прозвучал тусклый правозащитный голос:
- Имя?
- Мое? - торопливо отозвался арестованный, всем существом выражая готовность отвечать толково, не вызывать более гнева.
президент сказал негромко:
- Мое - мне известно. Не притворяйся более глупым, чем ты есть. Твое.
- Вова, - поспешно ответил арестант.
- Прозвище есть?
- Путяра.
- Откуда ты родом?
- Из города Санкт-Петербург, - ответил арестант, головой показывая, что там, где-то далеко, направо от него, на севере, есть город Питер.
- Кто ты по крови?
- Я точно не знаю, - живо ответил арестованный,- . Мне говорили, что мой отец был фино-угром...
- Где ты живешь постоянно?
- У меня нет постоянного жилища, - застенчиво ответил арестант, - я путешествую из города в город.
- Это можно выразить короче, одним словом - бомжара, - сказал президент и спросил: -
- Знаешь ли какой-либо язык, кроме местного наречия?
- Знаю. Немецкий.
Вспухшее веко приподнялось, подернутый дымкой страдания глаз уставился на арестованного. Другой глаз остался закрытым.
Щаранский заговорил на языке Шиллера-Гётте:
- Дас из фантастияш! Я-я. У-у! Зер гуд! Йе - шайзен. Шнеле-шнеле! А-а, а-а!
И перейдя на варварскре наречие этих территорий задал вопрос в лоб:
- Так ты уничтожал и репрессировал рукопожатный народ?
Тут арестант опять оживился, глаза его перестали выражать испуг, и он заговорил по-немецки:
- Я, долб... - тут ужас мелькнул в глазах арестанта оттого, что он едва не оговорился, - я, Mr. Sharansky, никогда в жизни не репрессировал рукопожатный народ.
Удивление выразилось на лице секретаря, сгорбившегося над низеньким столом и записывающего показания. Он поднял голову, но тотчас же опять склонил ее к пергаменту.
- Множество разных людей стекается в этот город. Бывают среди них правозащитники, экологи, геи и демократические журналисты, - говорил монотонно президент, - но лгунов среди них нет. А вот ты, например, лгун. Записано ясно: уничтожал и репрессировал рукопожатный народ. Так свидетельствуют приличные и уважаемые люди.
- Эти рукопожатные люди, - заговорил арестант и, торопливо прибавив: - ув. Лев Натанович - продолжал: - ничему не учились и все перепутали, что я говорил. Я вообще начинаю опасаться, что путаница эта будет продолжаться очень долгое время. И все из-за того, что они неверно меня перефразируют.
Наступило молчание. Теперь уже оба больных глаза тяжело глядели на арестанта.
- Повторяю тебе, но в последний раз: перестань притворяться сумасшедшим, злодей, - произнес Щаранский мягко и монотонно, - за тобою записано много, и записанного достаточно, чтобы тебя повесить на Красной Площади.
- Нет, нет, ув. Лев Натанович, - весь напрягаясь в желании убедить, заговорил арестованный, - ходит, ходит один с Айпадом и непрерывно пишет. Но я однажды заглянул в него и ужаснулся. Решительно ничего из того, что там написано, я не говорил. Я его умолял: сожги ты бога ради свой ноутбук! Но он вырвал его у меня из рук и убежал.
- Кто такой? - брезгливо спросил Щаранский и тронул висок рукой.
- Дима Медведев, - охотно объяснил арестант, - он был юристом, и я с ним встретился впервые в Питере, в Болшом Доме на Литейке, и разговорился с ним. Первоначально он отнесся ко мне неприязненно и даже оскорблял меня, то есть думал, что оскорбляет, называя меня чекиской собчакой, - тут арестант усмехнулся, - я лично не вижу ничего дурного в этом звере, чтобы обижаться на это слово...
...однако, послушав меня, он стал смягчаться, - продолжал вова, - наконец бросил практику и сказал, что пойдет со мной путешествовать из Санкт-Петербурга в Москву.
Щаранский усмехнулся одною щекой, оскалив желтые зубы, и промолвил, повернувшись всем туловищем к секретарю:
- О, город Масква! Чего только не услышишь в нем.
Все еще скалясь, президент поглядел на арестованного и вдруг в какой-то тошной муке подумал о том, что проще всего было бы изгнать с балкона это исчадие ада, произнеся только два слова: "Повесить его". Изгнать и конвой, уйти из колоннады внутрь дворца, велеть затемнить комнату, повалиться на ложе, потребовать холодной водки, жалобным голосом позвать Хайкина, пожаловаться ему на гомофобию. И мысль об димедрольном пиве вдруг соблазнительно мелькнула в больной голове президента.
Он смотрел мутными глазами на арестованного и некоторое время молчал, мучительно вспоминая, зачем на утреннем безжалостном Масковском солнцепеке стоит перед ним арестант с обезображенным побоями лицом, и какие еще никому не нужные вопросы ему придется задавать.
- Дима Зильбертруд? - хриплым голосом спросил больной и закрыл глаза.
-Нет, Дима Медведев, - донесся до него высокий, мучающий его голос. - Но тоже рукопожатной национальности.
И тут президент подумал: "О, Б-гоже мой! Я спрашиваю его о чем-то ненужном на суде... Мой ум не служит мне больше..." И опять померещилась ему чаша с темной пенной жидкостью. "Пива мне, пива!"
- Повесить его! - прошелестел по колоннаде приговор правозащиты в лице действующего законно назначенного президента Великой России от Сокольников до Рублевки. Щаранский поднявшись с кресла расшаркивающейся правозащитной походкой направился в Х-палатку разбитую прямо на паркете Тронного зала Кремля где его уже ждал верный Соломон Хайкин Путярабой на очередной сеанс профилактики гомофобии с баклашкой димидрольного пива и стопкой скотланского уиски.
С рукопожиманием, всегда Ваш, Соломон Хайкин - народный писака.
В белом трико с кровавым подбоем, расшаркивающейся правозащитной походкой, из праворульного ниссана(трехлетний «ниссан кашкай» ловко выменянный президентом у японского Микадо на Камчатку, Магаданский, Приморский и Хабаровский край) в крытую колоннаду между двумя крыльями Кремлевского дворца вышел президент Великой России Лев Натанович Щаранский.
Более всего на свете президент ненавидел вонь русского быдла, и все теперь предвещало нехороший день, так как запах этот начал преследовать президента с рассвета. Президенту казалось, что быдлосовковую вонь источают гастарбайтеры в саду, что к запаху кожи и конвоя примешивается проклятая рашкинская струя. От флигелей в тылу дворца, где расположился Шестой Флот США пришедший с президентом в Великую Россию, заносило дымком в колоннаду через верхнюю площадку сада, и к горьковатому дыму, свидетельствовавшему о том, что кашевары начали готовить гамбургеры, примешивался все тот же жирный русский дух. О Б-гоже мой, за что ты наказываешь меня?
"Да, нет сомнений! Это она, опять она, непобедимая, ужасная болезнь гомофобия, при которой болит сфинкер. От нее нет средств, нет никакого спасения. Попробую не двигать прямой кишкой".
На мозаичном полу у фонтана уже было приготовлено кресло, и президент, не глядя ни на кого, сел в него и протянул руку в сторону.
Секретарь почтительно вложил в эту руку кусок бумажки. Не удержавшись от болезненной гримасы, прокуратор искоса, бегло проглядел написанное, вернул клочек секретарю и с трудом проговорил:
- Подследственный влад путин? К сенатору Маккейну дело посылали?
- Да, президент, - ответил секретарь.
- Что же он?
- Ему некогда дать заключение по делу и смертный приговор направил на ваше утверждение, - объяснил секретарь.
Президент дернул щекой и сказал тихо:
- Приведите обвиняемого.
И сейчас же с площадки сада под колонны на балкон двое легионеров СС ввели и поставили перед креслом президента человека лет пятидесяти. Этот человек был одет в старенький и разорванный водолазный костюм. Под левым глазом у человека был большой синяк, в углу рта - ссадина с запекшейся кровью. Приведенный с тревожным любопытством глядел на президента.
Тот помолчал, потом тихо спросил по-английски:
- Так это ты тиран и убийца миллионов?
Президент при этом сидел как каменный, и только губы его шевелились чуть-чуть при произнесении слов. Президент был как каменный, потому что боялся потревожить пылающей адской болью сфинкер.
Человек со связанными руками несколько подался вперед и начал говорить:
- Натаныч! Поверь мне...
Но президент, по-прежнему не шевелясь и ничуть не повышая голоса, тут же перебил его:
- Это меня ты называешь Натанычем? Все должны обращатся ко мне ув. Лев Натанович или Mr. Sharansky! - и так же монотонно прибавил: - Соломона Хайкина ко мне.
Всем показалось, что на балконе потемнело, когда Соломон, командующий особой зондер командой СС, Хайкин прозванный Путярабоем, предстал перед президентом.
Путярабой был на голову выше всех правозащитников и настолько широк в бедрах, что совершенно заслонил невысокого узника.
Прокуратор обратился к Соломону на-идиш:
- Преступник называет меня "натаныч". Выведите его отсюда на минуту, объясните ему, как надо разговаривать со мной. Но не калечить.
И все, кроме неподвижного прокуратора, проводили взглядом Соломона Хайкина, который отвесил увесистую затрещину арестованному, показывая, что тот должен следовать за ним.
Хайкина вообще все провожали взглядами, где бы он ни появлялся, из-за его роста, а те, кто видел его впервые, из-за того еще, что лицо Хайкина было высокодуховно и невыразимо совестливо.
Простучали тяжелые сапоги Соломона по древнему полу Кремля помнящего еще изящные французкие сапожки от кутюр первого президента Евросоюза зажигавшего и гейпарадившего в Москве 200 лет назад. Связанный пошел за ним бесшумно, полное молчание настало в колоннаде, и слышно было, как ворковали голубки на площадке сада у балкона, да еще вода пела замысловатую приятную песню в фонтане.
Президенту захотелось подняться, подставить анал под струю и так замереть. Но он знал, что и это ему не поможет.
Выведя арестованного из-под колонн в сад, Соломон вынул из рук у легионера СС, стоявшего у подножия бронзовой статуи, бич и, несильно размахнувшись, ударил арестованного по плечам. Движение Хайкина было небрежно и легко, но связанный мгновенно рухнул наземь, как будто ему подрубили ноги, захлебнулся воздухом, краска сбежала с его лица и глаза обессмыслились. Соломон одною левою рукой, легко, как пустой мешок, вздернул на воздух упавшего, поставил его на ноги и заговорил картаво, плохо выговаривая русские слова:
- Президента Великой России называть - ув. Лев Натанович или Mr. Sharansy! Других слов не говорить. Смирно стоять. Ты понял меня или послать тебя в бан, путяра?
Арестованный пошатнулся, но совладал с собою, краска вернулась, он перевел дыхание и ответил хрипло:
- Я понял тебя. Не бей меня.
Через минуту он вновь стоял перед президентом.
Прозвучал тусклый правозащитный голос:
- Имя?
- Мое? - торопливо отозвался арестованный, всем существом выражая готовность отвечать толково, не вызывать более гнева.
президент сказал негромко:
- Мое - мне известно. Не притворяйся более глупым, чем ты есть. Твое.
- Вова, - поспешно ответил арестант.
- Прозвище есть?
- Путяра.
- Откуда ты родом?
- Из города Санкт-Петербург, - ответил арестант, головой показывая, что там, где-то далеко, направо от него, на севере, есть город Питер.
- Кто ты по крови?
- Я точно не знаю, - живо ответил арестованный,- . Мне говорили, что мой отец был фино-угром...
- Где ты живешь постоянно?
- У меня нет постоянного жилища, - застенчиво ответил арестант, - я путешествую из города в город.
- Это можно выразить короче, одним словом - бомжара, - сказал президент и спросил: -
- Знаешь ли какой-либо язык, кроме местного наречия?
- Знаю. Немецкий.
Вспухшее веко приподнялось, подернутый дымкой страдания глаз уставился на арестованного. Другой глаз остался закрытым.
Щаранский заговорил на языке Шиллера-Гётте:
- Дас из фантастияш! Я-я. У-у! Зер гуд! Йе - шайзен. Шнеле-шнеле! А-а, а-а!
И перейдя на варварскре наречие этих территорий задал вопрос в лоб:
- Так ты уничтожал и репрессировал рукопожатный народ?
Тут арестант опять оживился, глаза его перестали выражать испуг, и он заговорил по-немецки:
- Я, долб... - тут ужас мелькнул в глазах арестанта оттого, что он едва не оговорился, - я, Mr. Sharansky, никогда в жизни не репрессировал рукопожатный народ.
Удивление выразилось на лице секретаря, сгорбившегося над низеньким столом и записывающего показания. Он поднял голову, но тотчас же опять склонил ее к пергаменту.
- Множество разных людей стекается в этот город. Бывают среди них правозащитники, экологи, геи и демократические журналисты, - говорил монотонно президент, - но лгунов среди них нет. А вот ты, например, лгун. Записано ясно: уничтожал и репрессировал рукопожатный народ. Так свидетельствуют приличные и уважаемые люди.
- Эти рукопожатные люди, - заговорил арестант и, торопливо прибавив: - ув. Лев Натанович - продолжал: - ничему не учились и все перепутали, что я говорил. Я вообще начинаю опасаться, что путаница эта будет продолжаться очень долгое время. И все из-за того, что они неверно меня перефразируют.
Наступило молчание. Теперь уже оба больных глаза тяжело глядели на арестанта.
- Повторяю тебе, но в последний раз: перестань притворяться сумасшедшим, злодей, - произнес Щаранский мягко и монотонно, - за тобою записано много, и записанного достаточно, чтобы тебя повесить на Красной Площади.
- Нет, нет, ув. Лев Натанович, - весь напрягаясь в желании убедить, заговорил арестованный, - ходит, ходит один с Айпадом и непрерывно пишет. Но я однажды заглянул в него и ужаснулся. Решительно ничего из того, что там написано, я не говорил. Я его умолял: сожги ты бога ради свой ноутбук! Но он вырвал его у меня из рук и убежал.
- Кто такой? - брезгливо спросил Щаранский и тронул висок рукой.
- Дима Медведев, - охотно объяснил арестант, - он был юристом, и я с ним встретился впервые в Питере, в Болшом Доме на Литейке, и разговорился с ним. Первоначально он отнесся ко мне неприязненно и даже оскорблял меня, то есть думал, что оскорбляет, называя меня чекиской собчакой, - тут арестант усмехнулся, - я лично не вижу ничего дурного в этом звере, чтобы обижаться на это слово...
...однако, послушав меня, он стал смягчаться, - продолжал вова, - наконец бросил практику и сказал, что пойдет со мной путешествовать из Санкт-Петербурга в Москву.
Щаранский усмехнулся одною щекой, оскалив желтые зубы, и промолвил, повернувшись всем туловищем к секретарю:
- О, город Масква! Чего только не услышишь в нем.
Все еще скалясь, президент поглядел на арестованного и вдруг в какой-то тошной муке подумал о том, что проще всего было бы изгнать с балкона это исчадие ада, произнеся только два слова: "Повесить его". Изгнать и конвой, уйти из колоннады внутрь дворца, велеть затемнить комнату, повалиться на ложе, потребовать холодной водки, жалобным голосом позвать Хайкина, пожаловаться ему на гомофобию. И мысль об димедрольном пиве вдруг соблазнительно мелькнула в больной голове президента.
Он смотрел мутными глазами на арестованного и некоторое время молчал, мучительно вспоминая, зачем на утреннем безжалостном Масковском солнцепеке стоит перед ним арестант с обезображенным побоями лицом, и какие еще никому не нужные вопросы ему придется задавать.
- Дима Зильбертруд? - хриплым голосом спросил больной и закрыл глаза.
-Нет, Дима Медведев, - донесся до него высокий, мучающий его голос. - Но тоже рукопожатной национальности.
И тут президент подумал: "О, Б-гоже мой! Я спрашиваю его о чем-то ненужном на суде... Мой ум не служит мне больше..." И опять померещилась ему чаша с темной пенной жидкостью. "Пива мне, пива!"
- Повесить его! - прошелестел по колоннаде приговор правозащиты в лице действующего законно назначенного президента Великой России от Сокольников до Рублевки. Щаранский поднявшись с кресла расшаркивающейся правозащитной походкой направился в Х-палатку разбитую прямо на паркете Тронного зала Кремля где его уже ждал верный Соломон Хайкин Путярабой на очередной сеанс профилактики гомофобии с баклашкой димидрольного пива и стопкой скотланского уиски.
С рукопожиманием, всегда Ваш, Соломон Хайкин - народный писака.