"Щепка" Владимира Зазубрина: когда всё человеческое теряет смысл
Эта повесть, которая переворачивает всё. Повесть, где смерть и кровь - это обычное, будничное явление, и человеческая жизнь равна нулю. Люди становятся мясом, ничем, жалкими спичечными головками, и весь их путь сокращается до минимума: до трёх подвалов в бывшем купеческом доме - подвала №3, где содержатся арестованные, № 2, куда приговорённых на некоторое время помещают перед расстрелом, и № 1 - тот, где приговор приводят в исполнение.
Люди, которые ещё мгновение назад были людьми, дышали, о чём-то мечтали, во что-то верили, на что-то надеялись, боялись, плакали и отчаивались - превращаются просто в мясные туши, и их убирают из подвала, а ночью там крысы слизывают кровь с пола. Жизнь здесь, в подвале №1, явно в проигрыше, когда пятеро чекистов поднимают револьверы и стреляют в затылки пяти приговорённым, но прежде каждого из них заставляют раздеваться перед всеми: чтобы напоследок, перед самым расстрелом, унизить их, уничтожить до конца. И приводят следующих пятерых, чтобы с ними поступить точно так же. Чувства, эмоции, мольбы, уговоры и жалкие попытки сопротивляться в процессе казни вызывают у чекистов только злобу, гнев, усмешку или отвращение: это мешает работе. Они - служители революции, и они ничего не должны слышать, кроме её могущественного зова, и ни о чём не должны думать, кроме неё, великой и прекрасной.
Главный герой повести - председатель Губчека, Андрей Срубов, бесконечно влюблён в Революцию. И он видит её такой, какая она есть, без изысков, пафоса и прикрас: она нищая, грязная, грубая, беременная русская баба в холщовой рубахе, на её тело налипло слишком много вшей, червей, и задача чекистов - избавлять её от паразитов. Этим они и занимаются в подвале - массово давят их, и всё ради того, чтобы эта могущественная баба могла доносить в чреве своё дитя. А так жестока она из-за бедности. Ради неё Срубов и другие чекисты готовы проводить самую чёрную и грязную работу, они - всего лишь механизм, машина, молох, который давит и режет паразитов, и это дело - устранение помех революции, как на заводе: поставлено на поток.
И в жерло этого молоха идут все - офицеры-белогвардейцы, попы, провинившиеся коммунисты, женщины: работа в разгаре. С изрядной долей омерзения описаны их последние минуты, их казнь и их останки - без сочувствия и сострадания как к людям. Ведь они лишены права быть людьми, раз они провинились перед революцией. Отдалённый отзвук человечности в исполнителях приговора - это желание трёх бесконечно злых на врага чекистов, которые стреляют холодно и жёстко, напиться до беспамятства, когда кого-то из казнённых не убивают наповал, промахнувшись, и он начинает корчиться, раненый. Эти чекисты так жестки, непроницаемы и холодны, потому что они хотят именно мгновенной смерти, а не мучений - это единственный намёк на гуманность в их фанатичных натурах.
Революция в повести Зазубрина предстаёт этакой антибогородицей: ей необходимо множество смертей, а также сердец, преданности, пота и многочасового, неусыпного труда тех, кто борются во имя того дитя, что она вынашивает в своём чреве. Ведь и Срубов, и остальные чекисты, приводящие приговор в исполнение в подвале - крестьянин Ефим Соломин, матрос Ванька Мудыня и остальные - Наум Непомнящих, Семён Худоногов - устают на своей кровавой работе, но и без неё жить не могут, зависимые от своего дела. И когда его какое-то время нет - чекисты пьют, не видя смысла в своём существовании: они - часть машины, и когда эта машина стоит, не убивая врагов революции, не кромсая в кашу их тела - их существование бессмысленно, и они исподволь осознают то, что они - убийцы и палачи. Казалось бы, из троих хладнокровных чекистов ― Худоногова, Мудыни и Непомнящих, - бескомпромиссных исполнителей приговора, - с корнем вырвана человечность. Но тот же Мудыня расстрелял своего брата Андрея, и каждую ночь он ему мерещится, поэтому он пьёт: в нём всё же не угасла искра человеческого, и он пытается её затушить, забыться.
А есть ещё Ефим Соломин - он считает, что, в принципе, всё просто: приговорённые - это вовсе не люди, а скот, и с ними надо в последние минуты ласковее обходиться, как с коровой перед убоем. И если те трое исполняют приговор как жестокую необходимость, с бесконечной ненавистью к врагам революции, злобой на них, с гневом, то Соломин просто чувствует себя на своём рабочем месте, понимая, что это его труд - как убой скотины или работа в поле. И эта крестьянская простота, природная чёрствость и tabula rasa звериного, первобытного нутра Соломина едва ли не страшнее, чем холодная, чёрная ненависть, которой преисполнены Мудыня, Худоногов и Непомнящих. Об этой самой пугающей простоте говорится у Лескова в "Юдоли", где крестьяне, послушав совет некоего заезжего "знающего", убивают человека, шорника Егора Кожиёна - ради того, чтобы слепить из его сала магические свечи для вызова дождя и спасения деревни от засухи. Три мужика делают это потому, что так надо, и так же запросто извлекают из трупа это сало, чтобы провести обряд, который, как они считают, должен помочь.
Срубов - над всеми ними. Он - более важная деталь механизма революции. У него есть свой кодекс чести, подписан этакий договор с совестью и нравственностью. Он вполне осознаёт, что он - мясник, но человеческое мясо он рубит ради великой идеи и великой цели, во имя нового, более совершенного будущего, которое вынашивает в своём чреве она - революция. И всё то, что было до её наступления - устарело, в том числе и ценности. Все разделились на её врагов-паразитов и на её сторонников, приверженцев её идеям, поэтому не может быть ни сантиментов, ни жалости, ни малейшего снисхождения к приговорённым, ведь они хотят её остановить и сделать ей аборт, не дать выносить плод. Люди для Срубова - лишь те, кто преданы революции, а все остальные - мясо, черви, гной.
Он считает, что их чекистская работа в подвале - труд уважительный: ведь иного будущего хотят все, а реально что-то делать ради него готовы немногие, и самая отвратительная работа - давить врагов революции, свалена него. Он справедлив: приговаривает следователя Иванова к расстрелу за то, что тот насилует в кабинете подследственную Новодомскую, мотивируя это тем, что всё равно её казнят. Срубов не терпит такого - ведь это препятствует революционной дисциплине, где все должны служить великой идее, а не отвлекаться на подобные мелочные выходки, которые обесценивают само значение этой идеи.
Он не только руководит расстрелами - он с утра до вечера в своём кабинете рассматривает вороха писем, дел, доносов, анонимных оскорблений, беседует с подследственными, выслушивает приходящих к нему информаторов. Многие выворачивают перед ним чужое грязное бельё, всё то, что подслушали в замочную скважину, заискивают перед ним и пресмыкаются, боясь оказаться в подвале, откуда уже нет выхода. Срубов видит это заискивание, видит страх обывателей и презирает их за это, потому что знает: все они тихо ненавидят его, и их ненависть - тихая, трусливая, мещанская. Его не без иронии называют ассенизатором. Он согласен с этим прозвищем, как и с тем, что он - палач. По его мнению, палач - это почётная должность, ведь именно он делает мир чище в борьбе за лучшее будущее, обещанное революцией. И после исполнения всех своих обязанностей он вполне спокойно идёт домой, к сыну и к старухе-матери. Жена уходит от него, наслушавшись пугливого мещанского ропота о его работе.
Срубов размышляет о новом, более прогрессивном мире будущего, который рано или поздно настанет на земле, и о том, что и в нём будет необходимость в уничтожении врагов и противников, подтачивающих режим. Вопрос только в методах: Срубов считает, что чекистский метод, возня в подвале с кровью, мясом и трупами - несовершенный. А в будущем учёные придумают более совершенный способ, чтобы растворять тела виновных химическим путём, без крови и лишней грязи, превращать их в молекулы. И если теперь провинившаяся человеческая единица - всего лишь мясо, то в будущем мире - всего лишь химический элемент. Но хладнокровие, бескомпромиссность и безжалостность по отношению к противникам существующего устройства - останутся.
С презрением описано новое, полумещанское советское общество, где каждый трус и потенциальный предатель: в нём нет настоящих людей, сердца которых горели бы во имя революции. Они прячутся за занавесками, боятся Чрезвычайной комиссии, им известно, что происходит в подвале, и каждый день они видят, как оттуда вывозят трупы. Как убеждён Срубов, именно неявный, скрытый расстрел в подвале воздействует на сознание и волю врага сильнее, чем публичная казнь, когда у противника есть возможность выглядеть несчастной жертвой в глазах общества. Это - в какой-то мере переосмысленная идея Достоевского, который в "Идиоте" описывает публичную казнь, и князь Мышкин проникается сочувствием к преступнику на эшафоте. По мнению Срубова, такое сочувствие, зрелищность - отрава, она препятствует борьбе, поэтому нет ничего лучше, чем чистый страх противника при виде трупа, дабы он понимал - если что, так будет и с ним. Так будет с каждым.
А есть ли в "Щепке" личность со стороны противника? Да. Это отец Срубова - Павел Петрович Срубов, врач, интеллигент, организатор общества идейной борьбы с большевизмом. Его приговаривает к расстрелу Исаак Кац, член коллегии Губчека, товарищ Срубова ещё с гимназистской поры. Павел Петрович с юных лет знал Ику Каца и лечил его от скарлатины. Доктор перед расстрелом проходит стандартную процедуру: раздевается догола, отдаёт очки коменданту, прощается с Кацем, жмёт ему руку и говорит, что большинство русского народа заболело большевизмом: многие стали фанатиками идеи настолько, что перестали понимать, где чёрное, а где белое. Доктор напоследок спокойно, мягко и ласково просит Каца поверить: рано или поздно все вылечатся от "красной заразы" - ведь в любом организме вырабатываются антивещества.
Последние предсмертные секунды старого доктора-интеллигента - наиболее острый, надрывный и захватывающий момент в повести: возможно, даже у самых чёрствых и привыкших ко всему читателей встанет ком в горле. Автор намеренно избегает описания мёртвого тела доктора: он - не мясо, он - личность, которую тоже прожевал безжалостный механизм красного террора. Отец Срубова - носитель гуманистической идеи Достоевского: "Счастье всего мира не стоит одной слезы на щеке невинного ребёнка". И крепко врезались в память Срубова строки из отцовского письма: "Ты думаешь, на миллионах замученных, расстрелянных, уничтоженных воздвигнуть здание человеческого счастья... Ошибаешься... Откажется будущее человечество от "счастья", на крови людской созданного..."
После расстрела Павла Срубова Ику Каца на ту же должность переводят в тот город, где работает Андрей Срубов. Они пьют с ним кофе за одним столом, а мать напоминает Срубову, что Кац расстрелял его отца. Срубову не по себе, и его раздражает равнодушие Каца, который спокойно говорит о расстреле, о том, что это было необходимо.
Мысль о казни отца начинает подтачивать сознание Срубова, он медленно перестаёт быть деталью в механизме молоха революции. Теперь он боится заходить в подвал. В нём начинает пробуждаться человеческое - агонически, вспышками, непроизвольно. Сначала он начинает искать оправдание перед кем-то, потом становится весёлым школьником, по-звериному радующимся жизни - после освобождения ста двенадцати арестованных, потом - неким жестоким существом, вершителем судеб, что сидит где-то на высоте в кресле, не видя и не замечая лиц, к нему приходящих, глух к просьбам и мольбам родственников арестованных. Он требует от сотрудников расчётливости, организованности и строгого соблюдения порядка. Он много рассуждает о смысле бытия, вопреки аксиоме: "революция - никакой философии".
В итоге всё это приводит к расстройству психики, Срубов оказывается в клинике для нервнобольных, запивает, его снимают с должности председателя Губчека: по сути, революция просто выплёвывает его, раздавленного, выжатого и использованного - а его место занимает Кац, который его же и допрашивает. Деталь заменима, механизм работает дальше, революция продолжается. У Срубова помешательство - ему кажется, что он едет в автомобиле, а на самом деле - на пролётке, в клинику для душевнобольных. И видится ему, как сотни людей на плотах и на многоэтажных кораблях плывут по кровавой мутной реке к грандиозному, озарённому солнцем океану, и только он один - жалкая щепка в этой реке. Сломанная, никому уже не нужная, одинокая щепка, и ему не суждено войти ни на плоту, ни на корабле в то будущее, которое баба-революция вынашивает в своей утробе…
В повести ставится вопрос ребром: а возможно ли в принципе это светлое и прекрасное, солнечное будущее, если к нему путь один - реки человеческой крови и тысячи смертей? Или такое будущее - лишь безумная иллюзия, а в итоге всё, что с таким усердием строится на костях, разлетится в щепки?
Иллюстрации
© Кадры из фильма "Чекист" (1992)
©И. Обросов
© Б. Кустодиев
© К. Петров-Водкин
© В. Колотев
#сновавесна #главнаякнига