Коллективного творчества рассказец
ЖИЗНЬ КАК СОН
После тяжелого, перегруженного пивом вечера, он заснул и увидел сон. Натуральный такой, отчетливый. Казалось даже, смотрел он этот сон с открытыми глазами, настолько явственно ощущалось им все происходящее в этой фантазии разума.
Он попал в длинный белый коридор, уходящий куда-то в пространство, стерильный, геометрически-правильно бесконечный, в котором только и места было зацепиться глазу, что одинокий белый стол. Такой же геометрически-стерильно-правильный, идеальный как и коридор, и как Логос, стол. За столом сидела незапоминающаяся светлая личность с почти неразличимым свитком в тонких нервных руках. Личность невыразительно кивнула ему, приглашая подойти поближе.
-Чертово пиво, примерещится же, - крякнул он во сне, но все же приблизился, с удивлением обнаружив возле стола стерильнейший белый стул, неразличимый в общей правильной бесконечной белоснежности линий.
Присев, расслабился. Ну что, что может ожидать человека в столь скучном, светлом и правильном заведении, тем более, во сне? Чего ждать во сне? Подвоха? Катаклизма? Вселенского коллапса? Обстановка вокруг прямо-таки больничная. Какие тут могут быть неприятности кроме доктора со стетоскопом и ласково-назидательным: «Поменьше бы вы курили, батенька»!
Вдруг личность за столом начала, довольно зычным и гнусавым голосом, зачитывать содержимое внезапно развернувшегося свитка…
- В два года ты мог научиться читать, но тебе было интересней воровать яблоки. Если бы ты научился читать в два года, к трем ты уже смог бы самостоятельно читать сказки. 80 процентов шансов к тому, что при подобном развитии к четырнадцать годам ты закончил бы школу с золотой медалью. Твоим любимым предметом стала бы прикладная биология. В два твоих года мир, возможно, потерял ведущего генного инженера современности, - личность злорадно хихикнула и посмотрела на меня точь-в-точь химичка Надежда Васильна, редкая стерва.
Фигня какая-то. При чем тут это? Ну да, в детстве он тырил яблоки. Ну и… и что?
- В два с половиной года, - продолжала личность, - ты надул свою первую лягушку. Этим поступком ты поставил крест на своей возможности стать генным инженером и навсегда невзлюбил зоологию и анатомию. Впрочем, это не помешало тебе и в дальнейшем надувать лягушек.
Личность остановилась, выдохнула, выпила стакан воды и вперилась в него невыразительными бледными глазками . «Бред зашкаливает», подумалось ему сквозь сон, но, помянув недобрым словом подсознание и все то же пиво, он перевернулся на другой бок и зачем-то продолжил смотреть.
- В три с половиной года, - продолжала неугомонная личность, - ты решил не бегать на лыжах наперегонки с отцом, и пропустил свой шанс получить должное физическое развитие.
- Впоследствии ты стал допускать, чтобы тебя били…
- Боялся дать сдачи…
-Трусил сказать правду….
- Шел в ногу с толпою…
- Списывал… жил чужими мозгами… жил чужими мозгами… жил чужими мозгами….
Происходящее становилось все менее и менее интересным. Голос навевал свинцовую, физически ощутимую тоску, скрежетал по чему-то внутреннему и нежному, а встать и уйти из этого сна, бежать прочь от перечисления забытых грехов и грешков детства, утраченных возможностей безмятежной юности отчего-то не представлялось возможным. Он словно прилип к этому стулу, к этому голосу, к своим ошибкам. Или они прилипли к нему.
Почему-то казалось, что сейчас должна наступить другая фаза. Вот сейчас. Сейчас этот чертов белоснежный бюрократ достанет еще какой-то список и будет читать, какой он весь из себя молодец, как его все любят и ценят, и как он переводил старушек через дорогу.
- Ты мог проводить домой одноклассницу, она бы поцеловала тебя в тот вечер. Ей очень не хотелось идти домой в одиночку… Ваши дети…
-Мог сказать ему в лицо все, что ты думаешь… еще был шанс…
-Мог вовремя уйти…
-Если бы ты учился…
Якори-ошибки всплывали со дна прошлого, обступали, с каждым словом становясь все весомей, приобретая осязаемость и цвет. Липкую такую, вязкую осязаемость, каким представляется Бытие, если его попытаться представить.
- Твоя нынешняя работа поначалу давала…
-Ты не использовал… не сделал… не смог… пропустил…
-Ты прошел мимо…
Голос звенел в ушах. Виски раскалывались от звука и заполонивших не только голову, но и казалось, все пространство вокруг, таких реальных образов.
Вот он, пропущенный, профуканный, проебанный, вот он, мимо, мимо, мимо!!!
Он проснулся. За окном серел шестой час утра. Новый день нехотя наползал на город, лениво и сонно, как ползет дорога из дома к автобусу.
Сделал чаю. Крепкого такого чаю, цейлонского. С апельсиновой корочкой, чей запах отгоняет мрачные думы и бодрит. Закурил одну. Вторую. И третью закурил, прикуривая от второй.
Ему 55 лет, и он - холостяк. Одиночка. Один. Даже не так. Один на один. Один на все свои неиспользованные возможности. Один против недостигнутых вершин, несвершенных подвигов, нецелованных женщин, нерожденных детей, незадуманных внуков.
Один напротив одинокого, окна, за которым первая утренняя бабушка выгуливает своих внуков. В колясочке везет. В зелененькой.
В зелененькой? Это же Ирка! Та самая Ирка, которую он тогда не проводил! Ирка, она еще овдовела год назад, ее муж…
- Ирка, постой!
Он лихорадочно оделся, и, не чуя себя, выскочил на улицу, не видя, не слыша, не разбирая дороги! Последними звуками в его жизни стали скрежет и визг, и шуршание колес. Потом было темно.
Когда он открыл глаза, передо мною опять сидело то же ослепительно белое, неразличимое на фоне стены, существо.
- Ну что, - сказало оно, на этот раз без тени усмешки, сухо, бесстрастно, безжизненно. - Продолжим?
После тяжелого, перегруженного пивом вечера, он заснул и увидел сон. Натуральный такой, отчетливый. Казалось даже, смотрел он этот сон с открытыми глазами, настолько явственно ощущалось им все происходящее в этой фантазии разума.
Он попал в длинный белый коридор, уходящий куда-то в пространство, стерильный, геометрически-правильно бесконечный, в котором только и места было зацепиться глазу, что одинокий белый стол. Такой же геометрически-стерильно-правильный, идеальный как и коридор, и как Логос, стол. За столом сидела незапоминающаяся светлая личность с почти неразличимым свитком в тонких нервных руках. Личность невыразительно кивнула ему, приглашая подойти поближе.
-Чертово пиво, примерещится же, - крякнул он во сне, но все же приблизился, с удивлением обнаружив возле стола стерильнейший белый стул, неразличимый в общей правильной бесконечной белоснежности линий.
Присев, расслабился. Ну что, что может ожидать человека в столь скучном, светлом и правильном заведении, тем более, во сне? Чего ждать во сне? Подвоха? Катаклизма? Вселенского коллапса? Обстановка вокруг прямо-таки больничная. Какие тут могут быть неприятности кроме доктора со стетоскопом и ласково-назидательным: «Поменьше бы вы курили, батенька»!
Вдруг личность за столом начала, довольно зычным и гнусавым голосом, зачитывать содержимое внезапно развернувшегося свитка…
- В два года ты мог научиться читать, но тебе было интересней воровать яблоки. Если бы ты научился читать в два года, к трем ты уже смог бы самостоятельно читать сказки. 80 процентов шансов к тому, что при подобном развитии к четырнадцать годам ты закончил бы школу с золотой медалью. Твоим любимым предметом стала бы прикладная биология. В два твоих года мир, возможно, потерял ведущего генного инженера современности, - личность злорадно хихикнула и посмотрела на меня точь-в-точь химичка Надежда Васильна, редкая стерва.
Фигня какая-то. При чем тут это? Ну да, в детстве он тырил яблоки. Ну и… и что?
- В два с половиной года, - продолжала личность, - ты надул свою первую лягушку. Этим поступком ты поставил крест на своей возможности стать генным инженером и навсегда невзлюбил зоологию и анатомию. Впрочем, это не помешало тебе и в дальнейшем надувать лягушек.
Личность остановилась, выдохнула, выпила стакан воды и вперилась в него невыразительными бледными глазками . «Бред зашкаливает», подумалось ему сквозь сон, но, помянув недобрым словом подсознание и все то же пиво, он перевернулся на другой бок и зачем-то продолжил смотреть.
- В три с половиной года, - продолжала неугомонная личность, - ты решил не бегать на лыжах наперегонки с отцом, и пропустил свой шанс получить должное физическое развитие.
- Впоследствии ты стал допускать, чтобы тебя били…
- Боялся дать сдачи…
-Трусил сказать правду….
- Шел в ногу с толпою…
- Списывал… жил чужими мозгами… жил чужими мозгами… жил чужими мозгами….
Происходящее становилось все менее и менее интересным. Голос навевал свинцовую, физически ощутимую тоску, скрежетал по чему-то внутреннему и нежному, а встать и уйти из этого сна, бежать прочь от перечисления забытых грехов и грешков детства, утраченных возможностей безмятежной юности отчего-то не представлялось возможным. Он словно прилип к этому стулу, к этому голосу, к своим ошибкам. Или они прилипли к нему.
Почему-то казалось, что сейчас должна наступить другая фаза. Вот сейчас. Сейчас этот чертов белоснежный бюрократ достанет еще какой-то список и будет читать, какой он весь из себя молодец, как его все любят и ценят, и как он переводил старушек через дорогу.
- Ты мог проводить домой одноклассницу, она бы поцеловала тебя в тот вечер. Ей очень не хотелось идти домой в одиночку… Ваши дети…
-Мог сказать ему в лицо все, что ты думаешь… еще был шанс…
-Мог вовремя уйти…
-Если бы ты учился…
Якори-ошибки всплывали со дна прошлого, обступали, с каждым словом становясь все весомей, приобретая осязаемость и цвет. Липкую такую, вязкую осязаемость, каким представляется Бытие, если его попытаться представить.
- Твоя нынешняя работа поначалу давала…
-Ты не использовал… не сделал… не смог… пропустил…
-Ты прошел мимо…
Голос звенел в ушах. Виски раскалывались от звука и заполонивших не только голову, но и казалось, все пространство вокруг, таких реальных образов.
Вот он, пропущенный, профуканный, проебанный, вот он, мимо, мимо, мимо!!!
Он проснулся. За окном серел шестой час утра. Новый день нехотя наползал на город, лениво и сонно, как ползет дорога из дома к автобусу.
Сделал чаю. Крепкого такого чаю, цейлонского. С апельсиновой корочкой, чей запах отгоняет мрачные думы и бодрит. Закурил одну. Вторую. И третью закурил, прикуривая от второй.
Ему 55 лет, и он - холостяк. Одиночка. Один. Даже не так. Один на один. Один на все свои неиспользованные возможности. Один против недостигнутых вершин, несвершенных подвигов, нецелованных женщин, нерожденных детей, незадуманных внуков.
Один напротив одинокого, окна, за которым первая утренняя бабушка выгуливает своих внуков. В колясочке везет. В зелененькой.
В зелененькой? Это же Ирка! Та самая Ирка, которую он тогда не проводил! Ирка, она еще овдовела год назад, ее муж…
- Ирка, постой!
Он лихорадочно оделся, и, не чуя себя, выскочил на улицу, не видя, не слыша, не разбирая дороги! Последними звуками в его жизни стали скрежет и визг, и шуршание колес. Потом было темно.
Когда он открыл глаза, передо мною опять сидело то же ослепительно белое, неразличимое на фоне стены, существо.
- Ну что, - сказало оно, на этот раз без тени усмешки, сухо, бесстрастно, безжизненно. - Продолжим?