Почти рождественская история
Две тысячи шестой Новый год. Точно помню - он был предурацкий. И мне было невыносимо грустно. Общага, безобразная, как плацкарта «Ташкент - Самара». Хохотал и пил до упаду в компании малознакомых, чужих мне людей, будто сошедших с рекламного плаката United Colors of Benetton. А еще почему-то опять думал о том, что нахожусь совсем не там, где хотел бы быть. Пытался вспомнить всех, кто сейчас, в эту минуту, обо мне скучает. В чистом поле стояли мои мама с папой, а где-то за ними нюхал траву мой старый лопоухий пес.
Помню, загадал остатками пьянеющего рассудка, что следующий, две тысячи седьмой, точно встречу иначе. Среди людей, которых люблю. И которые любят меня. В мои годы взаимность в подобных вещах делается особенно важной. Ну да, это было не желание, скорее - клятва. Время от времени я балуюсь подобным. В общем, Санта, так случилось, сжалился надо мной. Может, какая директива сверху, не знаю...
Не буду пересказывать хроники своих будней. Они не так важны, и хвастаться особенно нечем. Перематываю трек к середине декабря две тысячи седьмого. Не спрашивайте, как так случилось, но к тому времени я носился с одной единственной мыслью - жениться на одной потрясающей узкоглазой крошке. Я знаю ее, наверное, с рождения. И все бы хорошо, но как сказать моим родителям, что их младший сынок мало того что наконец преодолел этап половой самоидентификации, так еще и надумал создать семью?!
Я дико нервничал и часами репетировал фразу, которую мне предстояло произнести отцу. «Папа, я женюсь»... Слишком безапелляционно, к тому же к концу фразы, где-нибудь между «же...» и «...нюсь», - я умру от стыда. «Папа, можно я женюсь?»... Тут любой нормальный папа скажет что-нибудь вроде: «Нет, сынок, не сегодня. Кстати, ты не видел мои очки?» Хорошо, что я мог обсуждать все с мамой. «Отец будет против, - говорила она. - Традиции не велят жениться младшему, пока старший сын в семье не обретет семью». «А если в осетинской семье, к примеру, старшему нравятся мальчики, то младший обречен?» - возражал я. Мама искренне смеялась и деланно сердилась. Родные моей избранницы тоже вроде не горели желанием выдавать свою дочь. Ссылались на високосный год, еще на что-то...
В один из дней я встретился со своей узкоглазой крошкой, дрожащей рукой остановил такси и привез ее домой. Не думаю, что она осознавала, что именно происходит. Ни черта не понимал и я. Сейчас могу сказать: ничто в жизни мне не стоило большего мужества и решительности. Нужно знать меня. Нужно знать мою семью, чтобы понять, о чем я говорю.
...«Мама, она будет моей женой!» - кажется, именно это я сказал открывшей дверь маме. Или ничего не сказал, не помню.
Потом все - как в тумане. Примчавшийся с работы отец. Разрывающийся от звонков телефон. К вечеру полный народу дом. Запах пекущихся пирогов. Далее эскорт возмущенных родственников моей узкоглазой крошки. Помню, как меня отвел в сторону ее дядя и сказал: «Обидишь - будешь иметь дело со мной». Тогда еще я оглядел его и подумал про себя, что физически я гораздо сильнее...
Должен сказать, что в эти дни я окончательно убедился в том, что мои родители - лучшие в мире люди. Что осетинские традиции не такие уж и нелепые, как мне казалось. И самое главное - умение выбирать невесту у меня от отца. В общем, чудо в канун Рождества.
Отлично помню новогоднее застолье две тысячи седьмого года. Немного волнительное, безмерно счастливое. Впервые за четыре года я встречаю новый год дома, за столом со своими родителями. С краю, за мамой, сидит моя узкоглазая крошка, смущенная и красивая, как рождественская ель на площади Клебера.
Что еще сказать? Моя мечта сбылась. Или это я выполнил данную себе же клятву - неважно. Я был чертовски счастлив в новый две тысячи седьмой год. И эта фигня продолжается...
color:black;mso-ansi-language:RU">