В каждой шутке есть доля шутки или как выглядела антисоветская пропаганда времен тоталитаризма
Родился Леонид Маркович Бачкуринский в 1918 году в славном городе Одессе. Маму свою он не помнил. Она умерла, когда Леонид был еще совсем несмышленышем. Вскоре куда-то сгинул и папаша. Заботу о воспитании Леонида взяло на себя государство. Так он оказался в 1926 году в Одесском детском доме имени Коминтерна.
В 1935 году его торжественно выпустили из детского дома и направили на Одесскую обувную фабрику № 2, где он через шесть месяцев получил специальность закройщика. Впереди маячила трудовая жизнь. Но то ли в детском доме Леонида плохо воспитали, то ли в крови у него играли вольные гены знаменитых одесских контрабандистов, флибустьеров, фармазонов и бандитов, только в начале 1936 года «увел» Леонид с фабрики изрядный кусок кожи. Вором он был неопытным, и довольно скоро его поймали. Одесский суд отнесся к молодому парню снисходительно, определив ему всего шесть месяцев лишения свободы, но и этих шести месяцев «тюремных университетов» вполне хватило, чтобы Леонид получил новую «специальность»: из закройщика обуви превратился он в карманного вора.
После освобождения на воле ему пришлось быть недолго. В 1937 году он попался на очередной краже. На сей раз суд определил ему уже два года лишения свободы, из которых он реально отбыл только все те же шесть месяцев.
Освободившись досрочно и вернувшись в славный город Одессу, он столкнулся с извечной проблемой бывшего зека, не решенной и до сих пор: работы нет, квартиры нет, прописки нет. Жил по «малинам» и «хазам», продолжал облегчать карманы веселых одесситов. Во время очередной милицейской облавы был задержан без паспорта на одной из «хаз» и получил за нарушение паспортного режима полтора года лишения свободы. Освободился в марте 1939 года и занялся все тем же - карманными кражами.
В какой-то момент наступило временное прозрение. Жизнь уходила, а впереди маячили лишь тюремная решетка да колючая проволока лагерей. Л. Бачкуринский пошел к прокурору Сталинского района Одессы Бернштейну.
- Гражданин прокурор, - обратился Леонид к Бернштейну, - перед вами карманник-профессионал, который решил завязать с этим делом и стать честным тружеником нашей великой державы, первой в мире семимильными шагами идущей к социализму - светлому будущему всего человечества. Помогите ему, то есть мне, гражданин прокурор, порвать с темным прошлым, покончить с воровством, этим родимым пятном проклятого капитализма на чистом теле нового общества!
Бернштейн оказался человеком отзывчивым, он снял трубку и позвонил на завод «Электрошнур». Чиновник на другом конце провода долго отнекивался, но прокурор Бернштейн был неумолим.
Так Леонид Бачкуринский снова поменял профессию: бывший закройщик, бывший карманный вор стал учеником слесаря.
Здесь, на заводе, познакомился Леонид с никелировщиком Израилем Бейдером и женой его Лизой Яковлевной Боберт (так в источнике - прим.). Вскоре между Леонидом и Лизой вспыхнула любовь. Пока Израиль Бейдер трудился в ночную смену, Лиза и Леонид любили друг друга в его квартире. Работу на заводе Леонид бросил и в очередной раз сменил профессию: теперь он занимался не карманными кражами, а переквалифицировался на грабежи кабинетов райкомов партии и комсомола. Вещи приносил для сбыта Лизе Роберт.
В 1940 году он снова попался.Как явствует из приговора народного суда 1-го участка водного транспорта города Одессы, успел Леонид совершить одиннадцать краж из райкомов, а еще одну кражу со взломом из квартиры одной гражданки, где прихватил вещичек аж на 1134 рубля.
Вместе с Леонидом на скамью подсудимых села как соучастница Лиза Роберт. Правда, суд ее как соучастницу оправдал, признав виновной лишь в одном случае скупки заведомо краденого. Были там еще два скупщика краденого, но они нас не интересуют, тем более что один из них был оправдан судом вчистую. К нашей истории они отношения не имеют.
Лиза Роберт получила шесть месяцев исправительных работ и вышла из зала суда свободной, а Леонид отправился отбывать пять лет лишения свободы в ИТК-8 УНКВД города Одессы.
Классным вором стал Леонид Бачкуринский! Едва успел он прибыть в колонию, как умудрился взломать замки на колонийском складе и утащил оттуда десять дамских рубах. Суд добавил ему еще два года и порешил, что отбывать теперь уже семь лет лишения свободы он должен «в дальних лагерях Союза».
Так Леонид Бачкуринский оказался в ИТК-7 Омской области.
Вскоре после его прибытия в колонии начался большой переполох: кто-то намалевал на стене одного из бараков лозунг: «Долой Сталина! Пусть живет Гитлер! Долой власть Советов!» Как ни бились оперативники из оперативно-чекистского отдела Управления исправительно-трудовых лагерей и колоний, найти злоумышленника им не удалось.
А Леонид Бачкуринский тем временем отсиживался в шизо (штрафном изоляторе): он и в Омской области не отказался от своего «хобби», стянув кусок мяса из передачи своего же брата-заключенного. После выхода из шизо работать он категорически отказался. Так и пошло: выйдет из шизо, побудет пару дней в зоне и снова в шизо за отказ от работы.
Большой авторитет нажил он себе тем самым у «отрицаловки». Ему даже простили, что был он «крысятником» (презрительная кличка заключенных, ворующих у своих в зоне). В очередной раз Бачкуринский попался за отказ от работы 22 февраля 1942 года. Доставили его в дежурную комнату для «шмона». Не успели работники колонии приступить к обыску, как Бачкуринский выхватил из кармана и стал рвать какие-то бумажки. Работники колонии оказались проворными и отобрали их у Бачкуринского. Это были шесть лозунгов-листовок. На четырех из них было написало: «Товарищи, опомнитесь! Россия гибнет. Сталин истребляет народ!» Две листовки были написаны шифром и перевод с этого блатного шифра звучал так: «Долой Сталина! Пишу я все с целью, ибо мне надоело жить этой гнусной воровской жизнью. Пусть живет Гитлер! Долой власть Советов!»
На первом же допросе Леонид Бачкуринский признал, что эти лозунги-листовки он изготовил сам на обрывках объявления о режиме работы лагерной парикмахерской. Признал он и исполнение надписи на стене барака No 9.
- Как я встал на этот контрреволюционный путь, я и сам объяснить не могу, - недоумевал Леонид Бачкуринский на допросе 8 марта 1942 года. - Антисоветские убеждения у меня появились как-то вдруг, и я их выразил в надписях, произведенных на стене, а также в изготовленных мною контрреволюционных листовках, которые были изъяты у меня при личном обыске. Причин, породивших эти убеждения, я объяснить не могу.
Дело это для следователя было рутинным. Ни сложности, ни каких-либо особых эмоций у него не вызывало. 11 марта 1942 года он предъявил Бачкуринскому обвинение в том, что тот, отбывая наказание по прежнему приговору, «встав на путь контрреволюционной деятельности, в целях создания массового недовольства заключенных Советским правительством воспроизводил на стенах жилых бараков контрреволюционные надписи, изготовлял такого же содержания листовки, направленные против Советской власти, вождя Коммунистической партии и главы Советского правительства, изготовленные контрреволюционные листовки имея намерение в удобный для этого случай распространить среди заключенных».
Здесь следователь, а точнее дознаватель - старший оперуполномоченный оперчекистского отделения отдела ИТК УНКВД по Омской области сержант госбезопасности Иванов ничего не придумал. Фактическую сторону изложил точно. Другое дело, как следовало оценить действия Бачкуринского с юридической точки зрения. С нынешних позиций он заслуживал всего лишь очередного водворения в шизо. Хотя и сегодня с юридической точки зрения эта позиция довольно спорная. Тогда же, в 1942 году, привлекли его к ответственности по известной статье 58-10 Уголовного кодекса РСФСР. Виновным себя Бачкуринский признал полностью. Можно было заканчивать это простенькое по тем временам дело.
И вдруг...
То ли Бачкуринскому надоело быть заурядным вором и он решил придать вес своей персоне, то ли он решил затянуть следствие, надеясь побывать в родных местах, то ли это была просто одесская шутка, только 23 марта 1942 года на очередной вопрос Иванова «Как давно у вас зародились контрреволюционные убеждения и что этому предшествовало?», он вдруг заявил: «Контрреволюционной деятельностью я занимаюсь с 1940 года по заданию диверсантки некоей Роберт Елизаветы Яковлевны».
И дальше в течение семи с половиной часов Леонид Бачкуринский морочит голову сержанту Иванову красочными рассказами о совместной с Лизой Роберт контрреволюционной деятельности.
- Зачастую, приходя вечером после кражи с вещами к Лизе, я заставал у нее на квартире капитанов морских кораблей, - повествовал Бачкуринский. - Лиза рекомендовала мне их своими братьями. За кого она меня держала? Она держала меня за болвана. А похож я на болвана, гражданин начальник? Скажу вам, я хоть и вор, но болваном никогда не был. Я же знал, что у Лизы только две сестры имеются и никаких братьев. К тому же одеты эти братья были совсем не по-нашему, я сразу усек, что это иностранцы. Ну иностранцы, так иностранцы. Мне это до лампочки...
Я Лизе ничего не говорил. Братья - так пусть будут братья. Все ж люди - братья. У Лизы дела свои, у меня - свои. Чего они у Лизы толкутся, меня не интересовало. Только чтобы эта Лиза так жила, как я сейчас живу. Был я честным фраером, а стал по ее милости врагом народа и диверсантом. Чтоб ей ежа под юбку, чтоб ей...
- Гражданин Бачкуринский, - перебил этот горячий монолог сержант Иванов, - кончайте ругаться. Давайте ближе к делу.
- Вот я и говорю, - продолжил свое повествование Бачкуринский, - приканал я однажды в обычном порядке к Лизавете, притаранил ей барахлишко с очередной кражонки, а она, чтоб ей опять же ежа против шерсти родить, и говорит: «Что ты мне все эту рухлядь таскаешь? Много ли с нее проку? Ты мне лучше неси ценные документы. На них хороший гешефт сделать можно, и деньги за них ты от меня большие получать будешь». А мне без разницы! Я все равно эти ксивы, если они мне попадались, в уборную спускал или еще где выбрасывал, как мне не нужные. Поэтому Лизаветино предложение я принял охотно. Как сейчас помню, было это 20 февраля 1940 года. Пришел я к Лизе вечером, часов этак в одиннадцать с половиной. Встретила она меня ласково, ублажила, как только я хотел, а потом и говорит: «Вот тебе первое задание. Должен ты похитить портфель с документами из Кагановичского райкома партии. Поможет тебе в этом одна дамочка из райкома. Одета она будет в коричневое пальто с котиковым воротником. Она в обеденный перерыв выйдет из кабинета, а окошко в двери не закроет. Портфель же черный будет лежать на столе».
Сержант Иванов больше Бачкуринского не перебивал. Он только успевал строчить протокол. А тот тем временем продолжал свой рассказ.
- Ну так вот. На следующий день, а было это, значит, 21 февраля, в обед пришел я в райком. Мадам эта с котиковым воротником, действительно, там уже сидела. Увидев меня, сразу вышла, уж как она меня узнала - не знаю, только вышла сразу и окошко, как Лиза говорила, на двери не закрыла. Я через это самое окошко открыл с внутренней стороны американский замок и вошел в кабинет. Вижу - портфель на столе лежит, а на вешалке чье-то мужское пальто висит. Я пальто на себя одел, портфель взял и спокойно так из райкома вышел. Никто на меня и внимания не обратил.
По дороге к Лизавете я портфель открыл, интересовался - нет ли там денег. Денег не было. Только учетные карточки, какой-то секретный пакет в адрес Скодовского райкома ВКП(б) и пропуск в секретный отдел Одесского почтамта. Хотя нет! Забыл! Были там еще ключи от райкомовских кабинетов. Портфель со всем содержимым я в тот же день передал Лизе Роберт.
В этом месте сержант Иванов перестал строчить протокол и поинтересовался:
- Ну и сколько же она вам отвалила за эти документы?
- Тут ничего плохого о ней не скажу, - ответил Бачкуринский. - Баба она была не только сладкая, но и щедрая. Денег она мне всегда давала в неограниченном количестве, то есть сколько мне требовалось и всегда, когда я просил. Нет, что правда, то правда: в деньгах она мне не отказывала и за портфель сумму отвалила приличную. А мне все мало было! Верно мне кореша говорят: жадность фраера сгубила! Жалко мне портфель стало. Больно уж кожа на него хорошая пошла. Решил я из него ботинки пошить. И сдались мне эти ботинки! Из-за них-то я и погорел.
Пришел я через неделю к Лизе и попросил этот портфель. Она мне его без звука отдала. Был он уже пуст, и пошел я с этим портфелем в сапожную мастерскую, чтобы выкройки для ботинок заказать.
Только по дороге приклеился ко мне какой-то гражданин в штатском. Задержал он меня с портфелем и доставил в особый отдел того самого райкома, где я этот портфель прихватил. Там портфель опознали и отправили меня в областное управление НКВД. Там я стал гнать туфту: портфель, мол, украл, предполагая, что в нем деньги, документы же порвал и выбросил в мусорный ящик. Я им и ящик этот показал. Мне поверили и передали меня в уголовку.
- Почему же вы скрыли от следствия и суда контрреволюционную деятельность Лизы Роберт? - поинтересовался сержант Иванов.
- Тут дело такое, - пригорюнился Бачкуринский, - я в этом мире один, как перст. Маму не помню. Папа куда-то смылся. Родственники от меня отреклись. Помощи ждать не от кого. Лиза же мне так сказала: «Не выдашь меня - буду тебе помогать материально и в другом смысле». Вот я ее и не выдал, представил как случайную женщину, которой я случайно продал краденое пальто. Я свое слово сдержал, Лиза - тоже. Исправработы она отбывала на щетинной фабрике и дважды в месяц приходила ко мне на свидания, приносила передачи. И не только передачи! Она ж и после того, как я в зону попал, не отпускала меня от своих черных дел.
5 января 1941 года она добилась свидания со мной и в присутствии надзирателя передала мне несколько листов чистой бумаги. Я еще удивился: на кой ляд мне эта бумага? Я же не Лев Толстой, а письма мне писать некому. Лиза же, когда надзиратель зазевался, шепнула мне, чтобы я эту бумагу прогладил горячим утюгом. Шибко она меня этим заинтересовала. После свидания пошел я в женский барак и два листка прогладил утюгом. Это, оказывается, было письмо, написанное молоком. В нем Лиза писала, чтобы я не прекращал настойчивой борьбы с Советской властью и при всяком удобном случае изготовлял листовки и распространял их, как можно больше, среди заключенных. На втором листке были тексты лозунгов, которые я должен был в листовки вставлять.
Поразмыслив над этим письмом, я решил действовать так, как меня учила Лиза Роберт. Я тогда мог свободно передвигаться по территории промколонии №8 и первое, что я сделал по поручению Лизы, написал на строящемся здании для охраны лозунг: «Долой Сталина, пусть живет Троцкий!» Ох, и кипиш поднялся среди начальства! Велось целое следствие, но меня так и не разоблачили. Вскоре я был переведен в тюрьму. Только не за лозунги, а за кражу. Хотел я эти рубашки при случае Лизе переправить за ее хорошее ко мне отношение. Здесь, в тюрьме, я последний раз встретился с Лизой. Надзирателя на свидании не было. Мы сидели на расстоянии, и между нами была частая решетка. Я рассказал Лизе о сделанной мною надписи. Она меня похвалила и сказала: «А мы действуем еще чище. Мы с Фишманом (кто он такой - Лиза не сказала) по заданию секретаря горкома ВКП(б) Выходеца спалили шапочную фабрику имени Лозовского. Хорошо горела!» Тут же Лиза предложила организовать мой побег, но сделать этого ей не удалось. 27 июня 1941 года меня этапировали в Харьковскую тюрьму, а оттуда к вам, в Омскую область.
На этом Бачкуринский закончил свое повествование о своих контрреволюционных и других связях с «ужасной одесской диверсанткой» Лизой Роберт.
Шутки шутками, но отнеслись к этому повествованию довольно серьезно: «материалы» в отношении Лизы Яковлевны Роберт, Фишмана и Выходеца выделили в особое производство и направили в НКВД СССР. Сомневаюсь, что там им дали ход: шла война, и до освобождения Одессы было еще ох как далеко. Тем не менее все эти одесские фантазии без какой-либо проверки были записаны в обвинительное заключение по делу Бачкуринского.
Эта буйная фантазия обошлась ему очень дорого. По постановлению Особого совещания при наркоме внутренних дел СССР от 26 августа 1942 года Леонид Маркович Бачкуринский был расстрелян.
БАЧКУРИНСКИЙ Леонид Маркович. Родился в 1918 г. Уроженец и житель г. Одессы Херсонской губ., ныне Украина. Закройщик обуви кожзавода. Еврей. Образование - 3 класса.
Неоднократно судим, последний раз осужден в 1941 г. на 7 лет лишения свободы. Заключенный ИТК-7 г. Омска. Арестован 7 марта 1942 г. Приговорен 26 августа 1942 г. Особым совещанием при НКВД СССР по ст. 58-10 ч. 2 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян 19 сентября 1942 г. в Омске. Реабилитирован 19 ноября 1990 г. прокуратурой Омской обл. на основании Указа ПВС СССР. (Арх. УВД Ф. 6. Д. 102 (6)
Источник - "Книга памяти Омской области", ОМСКОЕ КНИЖНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО • 2000, стр. 263, 538-541