Сациви на Бородинском поле
Вчера-сегодня были три девицы. Совершенно каждая по своему забавные, и отличные от остальных. Это всегда так с людьми, да? День был чудесный. Солнце и ветер. Лица обгорели. У меня, по крайней мере, в сосиску. География моя расширилась. И из Волгограда на Бородинское поле приехалb чудесные подарки ручной работы от Ларисы.
Ирина и Галина - совершенно чумовая парочка! Ирине огромное спасибо за одно! (многозначительные глазки). А Галине огромное спасибо за другое! (многозначительно бровушки к переносице).
А ещё Ирине - отдельное, и публичное - за то, что человек угадал мою мечту: напиться-облиться из улочной колонки. Их есть тут у нас, как и много где ещё по России. Но прежде я как-то стеснялась. А Ирина - сама такая - рраз! Я, - говорит, - люблю. Мне нравится как Муравьёва в "Карнавале" лихо так, на роликах, к колонке, нахлебаться.
Этих колонок в волжской части моей жизни было и было! Детство...
Девы, спасибо!
Вечером был плов со всяким. К половине первого ночи от обильного пешего хода и плова (количество подходов у нас не ограничено!) - не от выпить же в самом деле! - дам моих прорвало. Оказалось, что ожидалось, что я буду важная и вещать. А я вот такая вот!.. Дальше только глаза и жесты. Поскольку у меня вчера к половине первого уже тоже пеший ход, плов и водка, - так я теперь думаю: так надо быть "важная и вещать"? И какая это "такая вот!"? :))
(*грозно вещает*: Девчонки, я надеюсь вы доели на завтрак плов?!)
А ещё мы вчера в монастырскую чайную зашли. Как и рекомендовано путеводителем 1912 года.
Лариса, вот правда, не знала, что пеший ход у нас двадцать пять километров. Не написано, говорит, у вас такого! Лариса вообще много отжигательных вопросов задавала. Не меньше, чем Галина. Что заставляло нас с Ириной перебрасываться фразочками из "Особенностей национальной рыбалки". :))
Пишу - длительность пешеходной экскурсии двадцать пять километров. И это короче, чем в 1912 году.
Писать на предмет экскурсии: 5290935@bk.ru
А Иру с Галиной вчера утром кормила сациви. Так что вот и некулинарный текст про всё на свете.
САЦИВИ
Однажды в моей жизни появился сациви.
И нет, не тогда, когда в моей жизни появился харчо. В том доме, в Абхазии, где за столом сидели разнообразные горцы и несколько русских, на столе было столько всего, что разделению оно в моём юном организме не поддавалось. Это был просто пир всех органов чувств. Яркий поток ощущений. Харчо вошёл в мою жизнь яркой утренней звездой, как комплимент от кока. Точнее - как волшебный эликсир от кока, развеявший похмельный мрак и не только вернувший мир и покой, но и раскрасивший небывало ярким импрессионистическим королевским синим и небо, и море, и горы.
А сациви в мою жизнь вошёл много лет спустя (по молодости всё «много лет спустя», это уже в зрелости всё превращается в «не так давно»).
Сперва в наш родзал вошла санитарка Лиля.
То есть поначалу появилась новенькая «на этаже». На самом сложном первом этаже обсервационного отделения, там где изоляторы, «поздняки», «роды с улицы», необследованые. Сложный фронт.
Санитарки всегда в большом дефиците. Хорошие санитарки - такая же редкость, как любые хорошие специалисты. Отличные санитарки - раритет похлеще обнаруженного в 1972 году. В ветхом деревянном доме в деревне Гарусово был затеян ремонт. Наконец-то такой, как следует. Или хотя бы немного лучше предыдущих тяп-ляпов. Потому что в мансарде пытались добраться до «анатомической» стены, препарируя разнообразные наслоения. Рисковали, конечно. Иные конструкции исключительно надстройкой живы. И вот одна из глубинных фасций. Какие-то странные листы и листы бумаг, где каллиграфически, а где и как курица лапой. Хорошо при ремонте художник присутствовал. Он как раз с ленинградскими детишками там с натуры писал. «Руки прочь!» - возопил он. И позвал краеведа. А какой же удомельский краевед, знающий, кому некогда принадлежал этот домик, не узнает почерк Алексея Андреевича?
- Божьей же ж ты матери смоленская икона! Вышний Волочек тебе в валенок! - сказал краевед и перекрестился на ветхую квитанцию.
Аккуратно отделили от стен хорошо сохранившиеся бумаги, очистили, сложили в три большие папки. Пошли с ними в государственный архив. Но архивисты советские не то пылью сильно надышались и от этого у них хронический активный силикоз головного мозга случился. Не то отсырели они уже по самые души - но семейный архив Аракчеева на хранение не приняли. Хотя, как по мне, должны были лезгинку сплясать. Такая находка способна сделать жизнь или как минимум карьеру любого историка. В итоге бумаги остались у художника. И пролежали молча без малого тридцать лет, пока на них не вышел через того самого крестившегося краеведа человек, небезразличный к Аракчееву.
В жизни всегда есть место подвигу или случайности. Или провидения. Что по сути - одно.
Так и уникальная санитарка - это всегда рука провидения.
Поначалу к новеньким всем - в том числе и, разумеется, санитаркам, - весь персонал подозрителен и жесток. Чёрт его знает, какое оно! Нет, ну мы знаем, какое оно бывает. Вариант первый: девочка-оленёнок, не поступила в медицинский вуз. От говна её тошнит. При виде крови - падает в обморок. Руки трясутся. Глаза всё время на мокром месте. Обижается. Регулярно плачет в клизменной, где её жалеет разве что седой боевой анестезиолог. То на неё акушерка наорала. То доктор её вообще не замечает. Женщина посмела перед великосветским носиком окровавленной простынёй размахивать. С какой стороны к ведру подойти - дитя не знает. В прежней беззаботной жизни полагала, что полы, подоконники, тумбочки, окна и унитазы с ваннами надраивает команда белоснежек-невидимок. Каталка у неё не едет, мешок с бельём из слабых ладошек выпрыгивает, бикс на хрупкую ножку падает. Или сразу вылетает - в поликлинику. Или же выучишь её чему-то - оно через год-два поступает таки в медин. Или, напротив, понимает, что не её это, не для того её мама в тех самых кроваво-говнянных муках на свет родила! Я бы вообще не принимала в профильные академии-университеты тех, кто не работал санитарками-санитарами. Издал же Пётр Первый указ, чтобы дворянам служить с рядовых! Русское дворянство, ясен-красен, и тут выкрутилось: стали записывать с пелёнок, а то и до. Солдат спит, ест, писает-какает - служба идёт. От сиськи отнят уже подпоручиком. Что правда иногда могут разжаловать - как и поступил Потёмкин с Ник Ник Раевским. Резкость первого обернулась благом для последнего и для всей русской армии. Мамы, не пишите командирам слёзные сопроводительные письма, качая тему родства! Потёмкин - один, а родни у него щедро понаделано. Причём местами - самим Потёмкиным своей же родне. Иногда запутаться можно. Вот этот, к примеру, очередной парнишка - он Таврическому кто? С одной стороны вроде внучатый племянник. А с другой - сын.
Санитарка, вариант второй: баба. Плюс-минус в возрасте. Плюс-минус сноровистая. Тут - ворчливая. Здесь - угодливая без меры. Как старый пёс, который ленив и хитёр, показушно лает, временами - хвостом виляет. Вроде и службу знает, но несёт с оттенком обречённости, а рвение - показное. Пока не рявкнешь - жопу из будки не вынесет. Может нахамить. Не врачу, увы. Женщине. Гоняет чаи с буфетчицей. Седые боевые анестезиологи такими не интересуются.
И вариант третий, самый редкий, единичный - Лиля.
Когда и что делает? Совершенно без шуму и пыли. Но всё сияет, женщины довольны, вёдра чисты, туалеты надраены, душевые сверкают и даже лет пять как чихающий смеситель внезапно оживился, запел, молод, весел и безотказен! Биологические отходы утилизируются, как следует, материалы на гистологические исследования доставляются вовремя. Банки с утренней мочой уже не стоят на окошке санкомнаты до вечерней зорьки. И смена каталок с биксами из/в ЦСО стала чётче смены последнего на планете батальона гренадёров Её Королевского Величества. И при этом Лиля всегда улыбчива, доброжелательна, глаза ярки и безмятежны, как ялтинское море в штиль.
Через месяц с этажа Лиля была переведена в родзал. Боевым офицерам-артиллеристам - безупречная пушечная прислуга. На передовой это особо остро. Тут куда важнее, чтобы бригада работала слажено и эффективно. Тут частенько уже нет времени на слова и понукания. Ты ошибся - я погиб.
Лиля никогда прежде не работала санитаркой. Кем она только не работала - и продавцом на рынке, и уборщицей в разнообразных заведениях, и ночным сторожем… Из чего понятно, что Лиля была не слишком образованной. Нет, она окончила десять классов. Но на тройки. И сразу вышла замуж. Родила. Развелась. Вышла замуж. Родила. Развелась. Вот это и было основным делом её жизни: выходить замуж и разводиться, по дороге производя на свет здоровых ребятишек и зарабатывая в меру сил им на пропитание. Тётка она была красивая. Возраст - тридцать пять. Рост под метр восемьдесят. Стройная. Правильные черты лица. Огромные яркие глаза в обрамлении густых чёрных, загнутых вверх ресниц - безо всяких тушей. Густые русые волосы, обстриженные «под горшок» - тип Лилиной красоты был таков, что фасон стрижки уже совершенно не имел значения. Она была не из тех, кто «следит за собой». У неё не было времени и средств на параноидальное слежение, потому и в свободном полёте она была хороша. Без макияжа, в дешёвеньких джинсах и выцветшей футболке. А в хирургической пижаме все красивые бабы становятся неотразимы.
У Лили в руках всё работало. Она моментально осваивалась в любых помещениях, в их многосложных топографиях и функциональных назначениях. Интуитивно, наблюдая цепко, без лишних вопросов. Через несколько смен нам начало казаться, что Лиля была всегда. Всегда знала, когда и в каком месте оказаться. И зачем. Вот Лиля под ручку ведёт роженицу поблевать, говоря ей какие-то ласковые слова. И не отходит от неё, оглаживая голову и не давая биться головой об унитаз. Вот она её умывает, как родное дитя, развлекая и тетешкая. Вот оглаживает поясницу, как будто фермер любимую корову-первородку успокаивает. Самые визгливые и капризные мощные туши во время Лилиной смены взлетали на кресло, шутя с врачом и перемигиваясь с акушеркой. И при этом - всё вокруг чистенько, вовремя исполнено, и даже кофе доктору подано, как только он в родзал зашёл в полчетвёртого утра, потирая глазки. Хотя последнее в функциональные обязанности санитарки не входит. По официальной должностной инструкции.
Слаженная хорошая родзальная бригада - это фактически семья. И как любая хорошая семья - обедает за общим столом. Даже если обед в полночь. Или под утро. Если кто ест свой бутерброд в уголку - он в семью не принят. Нет, он бы и хотел! Но пока не принят - будет жевать свой бутерброд в уголку. А принят не будет, пока не докажет, что достоин.
Лиля отлично вписалась в семью! Разумеется, за обеденный стол она была приглашена уже в первую свою родзальную смену. Слава-то «с этажа» за ней тянулась добрая! Этажные акушерки плакали, провожая Лилю в родзал. И как есть Лиля уникально быстро и уместно адаптировалась в любой семье, то уже к первому родзальному семейному обеду она была во всеоружии. Наши с акушерками домашние заготовки в тот первый с Лилей обед чувствовали себя сиротками, оказавшимися на балу богатых наследниц. Лиля легко и изящно внеслась на буфет с двумя торбами килограммов на десять каждая, и, элегантно двигаясь между плитой, мойкой, холодильником и столом, накрыла за четверть часа такой обед, что у нас отвисли челюсти и мы решили позвать к себе всю дежурную смену со всего родильного дома, поняв что не сдюжим.
Лиля в свой очередной раз была замужем за грузином. Потому стол ломился от блюд грузинской кухни.
Мимо буфета стали шастать беременные, роженицы и родильницы. Под окнами буфета собрались все окрестные бомжи.
От многоголосого акапельного пения нас сдерживало только вот это вот: дисциплина.
Мы попросили Лилю больше так не делать. Это было так прекрасно, что мы попросили её больше никогда так не делать! Мы же на работе! Разве что сациви… Если, что. Если что, то разве что сациви…
Два года мы ели сациви. Мы если сациви каждую смену. Ел сациви физиологический родзал. Сациви ела патология беременности. Ело сациви послеродовое. Ела сациви неонатология. А уж как ела сациви реанимация новорождённых! Приживалкой-бесприданницей жадно ела сациви гинекология. Наглым родовитым нищим грузинским князем жрала сациви взрослая реанимация. Чеченскими набегами разоряла сациви ургентная служба. Нищей попрошайкой доедал сациви приём главного корпуса. Свадебными генералами напихивались сациви всевозможные профессора всех вместе взятых хирургических наук. Но владельцами сациви, его императорами, его самодержцами были мы! Мы, Родзал Всея Обсервации!
Нам звонил владелец ближайшей круглосуточной пиццерии. Поначалу он вежливо интересовался, как у нас дела и не случилось ли чего. Затем взывал к нашей совести. Потом перестал звонить. Разорился.
Лиля приносила кастрюли, чаны, вёдра сациви! Лилиной смены ждала вся больница. В обмен на Лилино сациви можно было без промедления получить стентирование беременной. Лилино сациви стало твёрдой больничной валютой, мощнейшим мотивационным средством, угроза отлучения от Лилиного сациви - действенным шантажом.
Поначалу мы стали предлагать ей деньги на продукты. Лиля так гневно сверкнула своими очами, что нас чуть не разметало на ножи, ещё не прошедшие предстерилизационную подготовку.
- Я никогда раньше не зарабатывала столько денег! - отрезала она. - Сколько там стоит та курица!
Зарплата санитарки мизерная. Но Лиля была безупречной санитаркой. С безупречной санитаркой только последняя сволочь не поделится. В нашем родзале не было последних сволочей. Сволочи, разумеется, были. Но не последние. Лиля, к слову, в отличие от многих прочих санитарок, кои иногда вымогали мелкую денежку у бабца, никогда ничего ни у кого не просила. Она совершенно щедро, от всей своей широкой души и работящего тела, ухаживала за тётками, как за молочными поросятами, воспринимая все эти стоны, блёвы, говна, кровищи, слизи - спокойно и благородно, как настоящая аристократка. Или как настоящая крестьянка. Что суть - одно. Мало того, если ей совали «на карман» - она тут же сдавала в общую кассу. Шоколадку сунут - к общему чаю. И так далее.
Администрация выбила ей полторы ставки. И разнообразные мизерные, но всё-таки надбавки. Кто-то припёр ей мешок грецких орехов. Кто-то таскал куриц типа «ой, у меня бабушка куриц резала, куда нам столько!» (причём у притащившего бабушка была академик и представить её режущей куриц было очень сложно, как минимум потому, что у бабушки-академика этих самых куриц не было). Мы таскали всем родильным домом вещички для её детей, и шмотки для самой Лили. Ей хотелось дарить. Потому что она умела одаривать. Это не было взаимовыгодным обменом, как это принято у людей. Просто широкий поток Лилиной души создавал вокруг забавные радужные завихрения. Лиля делала нас всех лучше.
А через два года она уволилась. Снова развелась. И наверняка снова вышла замуж.
С полгода мы ходили, как пустым мешком по голове ударенные. Чего стоит генерал от артиллерии, если в его армии нет хорошей пушечной прислуги. Бабы в родзале снова стали охать без нужды и никто не мог так отвести их за ручку в туалет и так погладить по голове. Ей они позволяли. Других санитарок посылали, мотая этой самой говой, занесённой над унитазом, как безумные.
«Душа отлетела от левого фланга». Нет, это о смертельно раненом Багратионе. Сравнивать нельзя. Хотя очень хочется.
Мы, конечно же, тоже пришли в себя. Фильм «Майкл» закончился. Архангел улетел.
Но он оставил нам всем рецепт сациви!
Не знаю, что делали другие. Я пробовала несколько раз, пока не получилось «как надо». Потом я долго отрабатывала. А сейчас я всё делаю интуитивно, «на глаз». Потому что интуиция - это не волшебство. Она приобретается в упорном процессе. Перед тем, как играючи выкручивать кренделя на виражах, надо не раз больно упасть с велосипеда.
Вам понадобится: курица, грецкие орехи, масло грецкого ореха, луковица чеснок, кинза/петрушка, хмели-сунели, уцхо-сунели, шафран, чёрный перец, кориандр, уксус, куриный бульон, гранатовый сок.
Курицу - бедра, голени, бёдра, грудку, что любите и/или всё - отвариваете. Не до степени «в тряпки». До готовности. Варите, как положено, снимая шум, посолив-поперчив. В толстой сковороде тушите белый лук на масле грецкого ореха. Именно тушите, а не жарите-шкварите. Сваренную курицу кусочками укладываете ровненько в казан, кастрюлю - чего-то массивного, толстодонного. Грецкие орехи (много!) - размельчаете. В первых опытах я давила в ступке, как завещал Лилин рецепт. В первых моих упорных опытах я делала всё до упора аутентично, включая добычу грецко-орехового масла вручную! Ей богу, аналогичная технология заката солнца куда как проще. Но теперь я размалываю орехи в блендере (я же уже постигла эмпирически нужную фракцию!), а масло грецкого ореха покупаю в узбекских и таджикских лавках. Я делаю так: отправляю жменю грецких орехов в блендер, к ним зубчик чеснока, туда же - щепотку того-сего из списка специй, пол чайной ложки (без горки!) шафрана, масла щедро так из бутылки на бульк-бульк-бульк. И - вжж! - стоп! (но всё постигается опытным путём, если вы начинающий, орехи могут быть крупно и/или неравномерно порубленными, я то начинала со ступки!) - и заливаете курицу. И так несколько раз. Причём а я добавляю прямо в блендер чуть гранатового соку. Чуть совсем уксусу. И кориандру. И петрушечную рванину. Для меня это уже искусное жонглирование, а не первые попытки с двумя апельсинами. В результате вся курица должна быть утоплена в крупнозернистом соусе среднесметанной/густокефирной консистенции. Ставите на плиту, довели до томления, чуть потомили. Снимайте. Пусть стоит. Остывать это будет долго. Если приготовили с утра в приличном количестве - остывать будет до самого вечера. Физика плотных сред. И вот в этом соусе с самой обыкновенной курицей случается чудо. Раньше чем совсем остынет - не ешьте! На следующий день сациви только лучше, чем. Греть не надо. Хранить, разумеется, в холодильнике. Но греть не надо. Достаньте, пусть немного постоит. Хотя и совершенно холодным…
Помнится, Лиля в редкие совместные перекуры - она никогда не напрашивалась, не предлагала, она вообще очень чётко чуяла границы, а также нормы и правила поведения в самых разнообразных ситуациях! - говорила скорее в ночное небо, нежели мне:
- Вы, Юрьевна, зря с ними, как с равными! Вы должны вещать, а не говорить. Держать себя важно! Не то они вас за свою, а это нехорошо. За свою они пусть меня держат, а вы для них - царь и бог!
Учила, значит, енерала, как обращаться с солдатами. То есть - врача акушера-гинеколога - с рожающей бабой.
- Нет, вы не подумайте! Я же сама три раза рожала! Я вообще знаю баб. С ними нельзя, как с равными. Это я знаю, какая вы. Другой, может, знает. А тут ими надо командовать!
- Так ты же сама с ними шепчешься, гладишь.
- Ну да! Шепчу: «ой, что ж ты, дура, воешь! Будешь выть - злой доктор порежет!» - и хохотала.
Лиля понятия не имела об уваровской триаде. Лиля знать не знала, о том, что Николай Первый попросил Александра Сергеевича Пушкина, Ивана Осиповича Витта, Фаддея Венедиктовича Булгарина и Алексея Алексеевича Перовского составить записки о проблемах воспитания и путях их решения. Потому что слабость и неустроенность, в том числе, системы образования, считал Николай Павлович одной из причин, приведших «далёких от народа» (этот самый народ взбаламутивших и народ, как водится, в итоге огрёб куда больше далёких) на Майдан. Пардон, на Сенатскую. И палившему шины - сорри, костры - по всему Питеру. (Карамзина-то поленьями по спине за что?! Нет, не Пестель, конечно, Карамзина по спине деревяшками околачивал, а именно народ, потому как справедливо заметил Бенкендорф по другому - хотя бывают ли в России другие? - поводу: «ибо крестьянин наш понятия о свободе и волю смешивает со своевольством».) «Не просвещению, но праздности ума, более вредной, нежели праздность телесных сил, недостатку твёртдых познаний должно приписывать сие свойство мыслей, источник буйных страстей, свою пагубную роскошь полупознаний, сей порыв в мечтательные крайности, коих начало есть порча нрава, а конец погибель», - высказался государь в манифесте, изданном по окончании дела декабристов. Но, тем не менее, как видите, заяц-Пушкин был в числе приглашённых писать записку об. По-поводу записки Пушкина Николай Павлович высказался следующим образом: «Правило, будто бы просвещение и гений служат исключительным основанием совершенству, есть правило опасное для общего спокойствия, завлёкшее вас самих на край пропасти и повергшее в оную толикое число молодых людей. Нравственность, прилежное служение, усердие предпочесть должно просвещению неопытному, безнравственному и бесполезному. На сих-то началах должно быть основано благонаправленное воспитание». То есть перевожу, для тех, кто уже возбудился, мол, Николай Романов Первый против просвещения. Нет. Он против «просвещения неопытного». Могу ещё проще перевести: прежде чем мечтать о чужом самолёте, научись ездить на своём велосипеде. «Брат Пушкин! - сказал Николайпалыч, - нахера ж ты предлагаешь учить давиться жабой на чужой самолёт, когда твоя, брат Пушкин, задача - научить ездить на пылящемся и ржавеющем в углу своём велосипеде! Бесплодные жабы о чужих самолётах делают человека ненавистником! В то время, как регулярная езда на собственном велосипеде сделает его как минимум здоровее и, значит, трудоспособней! И добрее. А там, как знать, может и вперёд, к вершинам…». В любом случае, записки начальника южных военных поселений и управляющего одесским Ришельевским лицеем, записки литератора, а также чиновника-писателя Н.П. Романову не понравились. Утопии потому что хороши для поговорить под вечерний кофе в каминной. А в жизни основную часть времени приходится мешки ворочать, будь ты государь, будь ты санитарка. Потому выиграли тендер записки Сергея Семёновича Уварова. Потом некто Пыпин - либерал и пианист… шучу, либеральный историк Пыпин окрестил их «уваровской триадой» и вот это вот «православие, самодержавие и народность» позже приобрели язвительно-саркастичный оттенок. А на самом деле для того времени это было нечто вроде шлема и наколенников для тех, кто на велике ездить не умеет. Чтобы научиться для начала. Хотя бы и из-под палки. Потому что рассуждения о езде на велосипеде могут быть вечными. Только мыслеформы не помогут. Ну да ладно… Умный понял. А об дурака хоть всю жизнь стучи - не достучишься. Я - республиканец и атеист (это для нервных). Речь первоначально шла о том, что санитарка Лиля хоть и понятия не имела о русской истории, но знала и чувствовала русского человека не хуже Сергея Семёновича Уварова. Которому даже в родзале нужен добрый Царь и строгий Бог. Величественный, вещающий и грозный. Если демократ в руки скальпель берёт - этого электорат сильно писается. Но я этому - носить себя важно, как я есть посвящённый в таинства скальпеля, умойтесь и никшните!, вот этому самозасаленному: "Ваш Мастер!" - так и не научилась. Желания не было. И, наверное, способностей. Когда другим щедро форсу раздавали, я в других очередях топталась. В конце концов, высший шик кавалергарда - отсутствие всякого шика.
Лиля накрыла отходную. Плакала. Говорила, что никогда больше не будет работать нигде, кроме родильного дома. Потому что ей тут очень хорошо и комфортно. Много работы. Постоянная неразбериха, с которой надо постоянно же разбираться. Постоянные проблемы, которые надо постоянно же решать. Не соскучишься. И голова и руки заняты. И столько интересных людей. И никто и никогда не был ей так благодарен за её стряпню.
- Среди вас я чувствовала себя звездой и королевой! - подняла она рюмку.
- Ой да ладно! - заголосили мы вразнобой. - Мы и орали на тебя, и гоняли туда-сюда, как сидорову козу. Обзывались. Руками размахивали перед носом. - Разнобой превратился в массовое покаяние.
- Да. Так на то я и санитарка! - рассмеялась Лиля. А потом посерьёзнела и с таким особенным крестьянским пафосом, который от души и потому совершенно не коробит и не раздражает, повторила: - Среди вас я чувствовала себя звездой и королевой.
Лиля стала владелицей маленького фермерского хозяйства в Средней Полосе. У неё огородик, садик, теплицы, коровки, овцы. Всё чисто, уютно, обихожено, по уму. Небольшой придорожный кабачок. Дети подросли. И ещё родились. От окончательного мужа. Все абсолютно счастливы. Иногда она вспоминает о нас. Вечером, за рюмкой у камина.
На самом деле я не знаю кем стала Лиля. В одном я уверена - она осталась самой собой. Такие люди - большая редкость. Она любила свою работу. И гордилась своей работой. И вокруг неё создавалось плотное поле этой любви не по принуждению и гордости без высокомерия. И все, кто попадал в это поле, невольно становились лучше. А что до её некоторой житейской хитрости - эта было честная, добрая хитрость. Хитрость, как инструмент отлаживания сложного механизма под названием жизнь. Возможно, именно поэтому мне видится ферма, налаженный быт, достаток без роскошества, любовь без надрыва. И заслуженная ежевечерняя рюмка у камина. Видится именно так, каждый раз, когда я готовлю сациви. Исключительно грузинское блюдо. Которое исключительно готовила исключительно русская санитарка Лиля.