Суп с историей
Очередной совершенно НЕкулинарный текст. Мешаю картинки пищи с духовным, всё как в житие. По вопросу прогулок и бесед на свежем воздухе по субботам: 5290935@bk.ru
СУП С ИСТОРИЕЙ
Это суп с историей. Для облегчения восприятия можно назвать его «фасолевым». Но я понятия не имею, как варится идеологически верный фасолевый суп. Надо как-нибудь уже глянуть в Сети. Впрочем, облегчение восприятия не входит в мои цели и задачи. Потому буду называть его «суп с историей». Не в смысле как «суп с лапшой», а в другом значении. Именно как суп, имеющий долгую персональную историю.
В каждом доме есть такое блюдо, я уверена. Кто-то обожает сырники только потому, что они навеки спаяны с детством. Мой «суп с историей» навеки связан с моей юностью. Но он, конечно же, сильно эволюционировал в процессе жизни со мной.
Давным-давно, когда в Одессе редко говорили по-украински, а на крышу Морвокзала можно было попасть только когда приходил из рейса мой будущий недолгий первый муж, я была молода, и был у меня друг по кличке Примус. Кто читал роман «Коммуна» - в курсе. Кто не читал - тоже всё просто и понятно: есть больная на всю голову студентка; у неё есть мудрый друг, товарищ и брат. Больная на всю голову студентка совсем не умеет жить самостоятельно, а мудрый друг, товарищ и брат - умеет. Хотя разница в годах между ними - пфуй. Студентка переезжает в комнатку коммунальной квартиры - внезапно свалившееся на голову «наследство» от бабкиной сестры. Денег у неё нет, руки из жопы, из имущества и навыков - только огромный мешок никчемных желаний и два чемодана нелепых фантазий. И вот они оба-два - пустоголовая студентка и её разумный товарищ, - разбирают скарбы, имеющиеся в тёткиных шкафчиках, буфетах и прочих пыльных углах…
Так, давайте для удобства моего изложения (не путать с вашим восприятием) студентка будет не студентка, а я в юности. А Примуса оставим Примусом. Это будет приятней для тех, кто с ним знаком и любит его. Кто не знает - тем всё равно. Ну вот такой человек по кличке Примус. Мало ли какие прозвища у людей. Нарышко, Тучко, Розум, Кутуз, Голенище...
- Ух ты! - восхищённо присвистнул Примус, открыв очередную тёткину шухлядку. - Фураж!
На свет божий был извлечён холщовый мешочек. Примус прощупал его. Содержимое отозвалось лёгким размеренным шуршанием.
- Пуговицы? - спросила я.
- Бобы! - веско, значительно и немного алчно резюмировал Примус.
Усушенная до состояния трёхтысячелетней мумии красная фасоль грохотала ничуть не хуже пуговиц. И казалась такой же съедобной. То есть - несъедобной. Как пуговицы. Или как мумия. На выбор. Лично мне вспомнился только Чарли Чаплин, поедающий ботинок. Оказывается, у Примуса были такие же ассоциации - Джеклондоновские.
- Ты будешь Смок Белью! А я - Малыш! - радостно завопил Примус. - Я бы и сказал, что я буду - Смок Белью, а ты - Малыш, но ты начнёшь ныть, что Смок Белью именно ты, а я - Малыш, так что считай, что мы на эту тему уже поспорили и я согласился, что ты - эгоистичный влюбчивый безголовый авантюрист, а я - таки преданный, верный и житейски-мудрый надёжный товарищ!
Пока я соображала где и в чём именно здесь Примус хочет меня уколоть, он уже воткнул в розетку старый страшный электрический чайник в рифлёную полоску. Чайник взревел самолётно и мой милый друг залил красновато-бурые камешки кипятком. Состояние камешков не изменилось. Они вели себя как любые камни, залитые водой - оставались камнями. Разве что пылью подёрнулась успокоившаяся поверхность водоёма.
- Прополощи. Слей. И снова залей кипятком. - Распорядился Примус и направился к двери.
- Ты куда? - обеспокоено прошептала я. Мне было страшно оставаться наедине с этим аквариумом, где ни водорослей, ни рыб. Одни только камни лежат на камнях.
- За беконом! Что это за бобы без бекона, не будь я - Малыш! - раздалось уже из коридора.
- Совсем стебанулся, - сказала я своему отражению в мутном старом зеркале, вделанном в древний трёхстворчатый шкаф. Моё собственное отображение тоже не совсем соответствовало среднестатистическому представлению о психической норме, потому что на мне была пижама. Не уютная, домашняя, в котиках. А хирургическая. Только не нынешняя. А белая. Слегка рваная. Сильно застиранная. И со штампом Одесской железнодорожной больницы. Её списали посреди прочих. Но принесли её домой и оказалась она живой. Удобной. Уютной. И потом - в ней очень забавно было носиться ночью огромными коммунальными коридорами, пугая Вечного Жида. Потому что лампочки всё время сворачивал Дворник Владимир. И в гулких коридорах наступала та самая, отлично описанная асом Пушкиным атмосфера, где «Но поздно. Тихо спит Одесса; и бездыханна и тепла немая ночь…» и «Всё молчит; лишь море Чёрное шумит…», а Вечный Жид шаркая, крадётся на кухню, рыться по чужим шкафчикам, а тут ты, в белой пижаме на фоне взошедшей Луны и прозрачно-лёгкой завесы, объемлющей небо, как дёрнешь в рест-руме за гашетку, как выпрыгнешь, как выскочишь!.. Вы когда-нибудь видели, чтобы психически здоровый человек ходил дома в списанной хирургической пижаме модели «предзакатный совок»? Так что мы с Примусом были два сапога - пара. Но бобы с беконом это совсем не то же самое, что камни с беконом. Поэтому я и решила, что он совсем стебанулся. Да и где он, извините, в советскую полночь собирался разыскивать бекон?
Вернулся он часа через два. Навеселе и с людьми. Некоторые из них были мне знакомы. Иные - не очень. Всю ночь мы пили на коммунальной кухне, под взрывы хохота и гитарные песнопения. Какие-то увядшие корнеплоды натирал Вечный Жид. С устрашающего вида белесых брусков Примус отскребал ножом соль. На плите стояла кастрюля, в которой варились камни. Соседка Тонька шкварила в чудовищной никогда не знавшей мочалки и моющих средств сковороде лук, чеснок и, судя по запаху, сильно злые травы. Дворник Владимир декламировал стихи. Младенец соседки Тоньки спал, уютно свернувшись в уютно свернувшемся псе породы «мраморный дог», счастливо посасывая во сне ухо уютно свернувшегося в уютно свернувшемся младенце кота. Я сидела на полу по-турецки, с очередным учебником в руках, и ничего не соображала. Парадом командовал Примус.
Наконец к утру, когда последняя бутылка была выпита и Вечный Жид, рванув засаленный байковый халат на груди, принёс из своих таинственных пещер полупустую мутную бутыль наливки с мухами и козявками, варево было готово. И Примус торжественно подал мне трогательную тарелку в цветочек с надбитым краешком прямо на пол. Хотя я уже честно пристраивалась поспать на жопе дога.
- Ешь! Два часа спим - и нарты запрягать!
Пахло изумительно. Но мне было страшно. Опять же: но в юности мы все безрассудны. Особенно если так жрать хочется, что переночевать негде. И хотя переночевать есть где - но почему я торчу на полу, на коммунальной кухне?! С опаской я чуть-чуть отхлебнула из ложки. И поняла, что такой безумно вкусной еды я не пробовала уже давно! С самого начала самостоятельных времён. На работе супчики были откровенно жиденькие. В студенческой столовке - имели стойкий привкус прокисшей тряпки, да и прекратила я питаться в студенческой столовке, ибо впала в режим жесточайшей экономии, который идёт в комплекте с любой независимостью.
Кастрюля была немедленно опустошена всей честной компанией. И даже так и не смягчившиеся «бобы» несколько дней честно доедал Дворник Владимир, снова и снова доливая воды и кипятя варево то с огрызком колбасы, пожертвованном ему мраморным догом, то с пучком петрушки, стыренном из персональной кухоньки Соседки С Догом, то вбивая туда невесть откуда взявшееся у него куриное яйцо. Через неделю мой кот притащил Дворнику Владимиру добрый шмат свиной кожи - и оставшиеся камни наш добрый коммунальный гений зажарил на этой роскоши.
Положенная банальная ремарка: прошло много лет.
Прошло много лет и уже давно стал ангелом человек по прозвищу Примус. И он даже как-то явился мне. В Балаклаве. Не в шлеме конного великобританского полисмена, а в некогда стратегической гавани Чёрного моря. Я списывала явление ангела Примуса мне, всего лишь грешному и по-прежнему пустоголовому безрассудному человеку, на абсент. Под абсентом, принятом поутру с видом на море после подъёма на Генуэзский холм. Принятом в более чем достаточном количестве на абсолютно пустой желудок. И черти могут явиться, не то что ангелы. Но мой муж, гораздо более здоровая психически, нежели я, особь, утверждал что это именно Ангел, а вовсе не глюк. И мы громко орали совсем не свою, совершенно не подходящую к случаю, песню: «А на небе встретят Сашка да Илья, хватит хлеба, да сто грамм - без них нельзя!..» Потому что Примус был человеком Сашкой (Алексеем Евграфовым был персонаж романа «Коммуна», а Александр Цыганаш, которому роман «Коммуна» посвящён - был реальным человеком из моей реальной жизни), а при мне в текущем настоящем - Илья. И нам это казалось забавным. Эта. Эта песня. И это - то, что мы её так неуместно горлопанили на троих в ветреное балаклавское утро. «Абсент и воображение!» - настаивала я остатками того, что можно назвать сознанием. «Ты - бог! И ты рисуешь на холсте Вселенной! - утверждал мой рациональный и куда более житейски мудрый друг, товарищ и муж. - И если тебе в качестве кистей и красок нужны абсент и воображение - действуй! Но не отрицай теоретическую физику. Если что и отрицай - так только отрицание!» Это было пьяное и весёлое путешествие, в том очередном давным-давно и меня впервые слегка отпустило чувство, которое с большой натяжкой на упрощение и популяризацию можно было бы назвать «чувством вины». Подозреваю, что никакой заслуги абсента и моего воображения тут нет. Это движение, море, ветер и гений моего мудрого друга, товарища и мужа. Но это другое «прошло много лет».
Прошло много лет, и однажды я купила килограмм красной фасоли. Я возвращалась домой с непростого дежурства, которое затянулось на несколько суток. Я заехала в супермаркет. И я что-то хотела купить. Но я купила только бутылку водки. И килограмм красной фасоли. Не знаю почему. Ни в моей семье, ни в семье моего мужа не было «бобовой культуры». А все мы родом из детства, со всеми нашими борщами, запеканками, пищевыми привычками и бытовыми парадигмами. Я бродила с пустой головой между полок и прихватила килограммовый пакет красной фасоли. И бутылку водки.
Придя домой, я не легла спать. Я выхлебала полбутылки водки, щедро захлёбывая слезами. Я плакала не потому, что мы не смогли спасти молодую женщину. Её невозможно было спасти. Я плакала не потому, что нас ждали писанина, отчётность, клинразборы, патанатомические конференции и санкции - это стандартные процедуры, любой врач к ним готов. Да и кто из нас плачет от страха? Тем более от страха стандартных процедур со всей их неподъёмной писаниной и номинально-положенной карательной санкции, которая имеет место быть в случае материнской смертности, даже когда в этой смерти никто, кроме той, которой так и не удалось стать матерью, не виноват. Я плакала даже не потому, что смерть - это страшно. Смерть - это не страшно. Смерть - это просто смерть. Мы все умрём. Апоптоз - механизм «клеточной смерти» - включается внутри утробы. Я плакала не из-за чего и за всё про всё. От усталости. От бессмысленности. Из-за того что кисти у нас какие-то растрёпанные и краски засохшие. Да и холст - говно.
Я высыпала красную фасоль в глубокую миску и просто опустила в неё руку. И стала перебирать. И мне стало веселее. «Ну как ни крути - пуговицы же!» - подкинул мозг, проанализировав тактильные ощущения. Пуговицы с глупого детского плюшевого полушубка. Пуговицы, бочонок которых был в отчем доме и я любила его содержимое высыпать, перебирать, рассматривать и снова складывать. Мама одобряла. Считала - это развивает мелкую моторику. Но в этом было нечто куда большее. Этот бочонок пуговиц был посильнее героина в деле расширения сознания.
И вот тогда, после затянувшегося дежурства, после беспричинных слёз и не менее беспричинного идиотского хохота, я впервые сварила то, что называется у меня сейчас «супом с историей». Щедро накрошив туда всего, что нашлось в холодильнике. И я ела его, сидя на полу. Потому что сидя на полу по-турецки не так стыдно плакать и не так неуместно смеяться. На полу всё к месту. Потому что дальше некуда, дальше ряд звёзд - и они горят, как сказал ас Бродский совсем по другому поводу.
И «суп с историей» стал семейным. Потому что семья должна не только сохранять накопленное, но и приумножать. Только тогда семья становится родом.
Сейчас, когда всё хорошо и спокойно (вряд ли мудро - но спокойно и хорошо) рецепт эволюционировал и выглядит примерно так: берёте лук, чеснок, морковь, стебель сельдерея, корень сельдерея (и/или петрушки), имбиря крошечку. Всё чистите, моете, режете. И хотите - трёте на тёрке. Если любите фактуру. Лично я режу - и отправляю в миксер. И размазываю овощи, слегка сдобрив их оливковым маслом и томатным соком. В толстодонную кастрюлю добавляю масла оливкового (не принципиально - любое растительное). И туда - овощную пасту из миксера. Слегка обжариваю. Туда же, к душистой овощной пасте: рёбра барашка свежайшие, нежнейшие; грудинки мелконарезанной; колбасы (вот эта называется «имперская» - по сути она «московская», просто в два раза толще, не знаю, вкладывали ли какой-то сакральный смысл в этот нейминг копирайтер, или же просто был ироничен, но вышло забавно). А так-то - любое мясное, что вы любите и предпочитаете. Слегка обжарили, перемешивая - и литр томатного сока туда. Пусть потушится. Затем заливаете кипятком. Не под самые уши. И пусть поварится. А затем - несколько жестянок красной фасоли. (Да, я давно не пользуюсь «пуговицами».) Специи - какие хотите. Подавать с мелконарезанной зеленью. Какой хотите. Рекомендую и со сметаной. Есть огненно-горячим. Непременно под ледяную тягучую водку. Очень калорийный. Реально - для длинных северных перегонов. Очень джеклондоновский.
Примус был моей первой кулинарной книгой. Бабушку Полину Фроловну я впитывала всем своим распахнутым детским безграничным восприятием. Я не запоминала - но я в ней жила. И должны были пройти годы и годы, чтобы я стала готовить «как бабушка». Мать великолепно готовила. Но всегда была немного зла. Всё у неё было «слишком нервно». А просто вкусная еда - это всего лишь просто вкусная еда. Не так уж и мало, когда ты хочешь есть. Но просто вкусная еда, утолившая голод - не вызывает желания научиться её готовить. Во всяком случае - в юности. Бабушка не учила меня готовить - она так жила. Полина Фроловна была слишком спокойна и чрезмерно нетороплива. Она была вся для людей. Мать не учила меня готовить - она слишком торопилась куда-то, слишком сожалела о чём-то. Матери было некогда. Мать была вся для себя. Чрезмерный альтруизм и чрезмерный эгоизм (погружение в свои действительные ли, мнимые ли беды и несчастья - суть тот же эгоизм) - одинаково нехороши для дружбы и товарищества. Должен был случиться Примус, готовый делиться собой. Не отдавать всего на прекрасно сервированном блюде, просто так, задарма, бери. И не сдавать в аренду под проценты «я для тебя». Он умел естественным образом делиться собой. Не забывая себя. И не грузя других. Поэтому я, выросшая среди потрясающе готовящих женщин, с радостью удивлялась тому с какой ловкостью и радостью Примус готовил «студенческий суп» из тушёнки/сосисок и макарон (обязательно взбить и влить яйцо!), ещё один не менее «студенческий суп» из рыбных консервов с картошкой. Он был первым догадавшимся сказать мне: «Чертовски забавно!» Чертовски забавно всё. В том числе - готовить. Это действительно одна из самых мощнейших медитативных практик, приводящих в порядок внутренних бесов. Хотя бы в некое подобие порядка. Готовка - ещё одна муштра для бесов.
А как варится настоящий фасолевый суп - я до сих пор не знаю. Но какие мои годы! Обязательно узнаю. Так что мой вариант можно называть «суп с историей», «суп из топора». Или же, например, «русский чили». Не тот Чили, который «…нет у революции конца» и прочие разноцветные косынки на башку. А тот, который отменная техасская жратва, но уж слишком густая и термоядерная, мне столько текилы не сдюжить! Уже.
Если сделать мой «суп с историей» достаточно густым, то он становится универсальным. Это отличный соус для спагетти. Шикарная подлива для любой каши.
Да, каши. Не знаю, какую кашу более других любите вы, а я - гречневую. Варится она очень просто. Из воды, гречки, соли и масла. Оливкового или сливочного - на выбор. А можно - и с тем и с другим. В воду, когда варите кашу, оливкового. Как сварилась до полуготовности - добавляйте сливочного. Моя бабка всегда варила любую кашу именно до полуготовности. Затем обёртывала казан с кашей газетами. И сверху - старым шерстяным одеялом. Я отлично помню это старое шерстяное одеяло. Оно было некогда молочно-шоколадного цвета, с рыжими мишками. Изнанка одеяла была рыжая, с молочно-шоколадными мишками. В детстве меня очень интересовал этот феномен инверсии цветов. И не терпела, когда мишки из рыжих становились молочно-шоколадными. Бабка никогда не путала стороны. Она была очень организованным человеком. Ничего такого особенного, но все мы родом из детства - надоедливый рефрен. Я не терплю, когда одеяла, пледы, покрывала и скатерти выворачивают наизнанку. Хотя есть люди, совершенно спокойно к этому относящиеся. Им просто всё равно. Это и не хорошо и не плохо. Просто это так. Считается, что обычно таковое «всё равно» свойственно мужчинам. Но это отнюдь не так. Это общепринятое заблуждение. Поскольку я за этой «темой» пристально наблюдаю всю жизнь, то со всей статистически достоверной ответственностью могу заявить: мужчинам не всё равно. Просто они молча следуют правилам или молча исправляют ошибки. Женщина куда более шумна и многословна (вот как я). И если её муж однажды застелил скатерть «наоборот», так она будет ахать, охать, смеяться или жаловаться - в зависимости от характера, - ещё долго и всем подряд. И даже не задумается, что в тот конкретный раз «наоборот» был необходим из-за, например, пятна на лице.
Я кашу ничем не оборачиваю. Сама доходит. Зачем Полина Фроловна оборачивала? Возможно, чтобы каша долго оставалась горячей. Людей в доме много. Дед неизвестно когда из своей «будки» выйти соизволит.
Сколько воды и сколько крупы в вашу кашу? А на ваш глаз. И на ваш опыт. И смотря какая крупа. И ещё - на ваш вкус. Некоторые любят кашу спрессованным слитком. Иные - пожиже, вроде супчика. Чаще всего нормальные люди любят кашу нормальной «консистенции». У меня как-то само собой и без замеров именно такая и получается. В общем, на упаковках написано. Но вы всё равно тренируйтесь, потому что на упаковках иногда полная ерунда написана. Потому что ну никак не может хватить на пять порций двести граммов крупы. Особенно - гречневой. Потому что гречневую кашу любят все. Её можно есть бесконечно! Вот, например, Николай Павлович Романов (Первый) очень любил гречневую кашу. Мог только её и есть. Ну, ещё и щи. Щи да каша. Каша да щи. Он вообще был аскет. И любил только русскую кухню. А из русской кухни - щи да кашу. Гречневую.
А к гречневой каше иногда полагается что? Какой-нибудь вкусный соус. Если закончился соус из «супа с историей», можно сделать соус из белых грибов.
Для соуса из белых грибов понадобятся белые грибы. Их можно собирать всё лето, падая перед каждым обнаруженным в подмосковном лесу боровиком на колени. Потому что они прекрасны, и удивительны, и особенны, и индивидуальны. И ещё много чего. Каждый найденный самостоятельно белый гриб - это экзистенциальный прорыв. Это пробуждение в геноме чего-то древнего, оттуда, из правильной здоровой первобытности. Рацио - это оттуда. Эмоцио - это оттуда. Ритуальность - это оттуда. Эстетика ритуальности рационально-эмоциональная эта наша вся - оттуда. Этот всплеск эндорфинов - оттуда. Всё лето хищно бродишь по подмосковному лесу. Чистишь тщательно, чтобы ни крошки лишней. Червивости огорчаешься как провалу премьеры книги. Сушишь любовно. А потом едешь в Карелию. А там белые грибы по пояс. Ни одного червивого. И на третьи сутки ты уже восседаешь посреди штабелей закопчённых белых грибов и с удивлением вспоминаешь, как падал перед каждым на колени в подмосковном лесу. Так и сидишь у ночного костра, под близкими северными небесами, смотришь на саркастично ухмыляющиеся звёзды и размышляешь над тем, как же так вышло, что ты своим чувствам, эмоциям и ощущениям не хозяин, а если думаешь, что хозяин - так природа над тобой обязательно посмеётся. И ладно бы только в виде белых грибов. Так что прими свою ничтожность, человек! И не выделывайся. Можешь рюмку водки выпить. Можешь кашу сварить. Можешь боровику поклониться. Книгу можешь прочитать. И даже написать. А выделываться и мнить себя - не надо. Не то чем больше мнение о себе - тем тяжче откат.
Да, накатывает такое иногда. Такое вот: «Что это? я падаю? у меня ноги подкашиваются… как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как я бежал… не так, как мы бежали, кричали и дрались; совсем не так, как с озлобленными и испуганными лицами тащили друг у друга… совсем не так ползут облака по этому высокому бесконечному небу. Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, что узнал его наконец. Да! всё пустое, всё обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего нет, кроме его. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава Богу!..»
В Северной Карелии небеса не так высоки, как над Аустерлицем. Почти макушка Земли. Мозг почти обнажён. Но чуешь так же. И потом, когда гаснет костёр и ты возвращаешься в своё мелкое человеческое сознание - опять и снова так же, как. Ничего нет. И неба тоже нет. «… ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего-то непонятного, но важнейшего!» Добро пожаловать в наш говёный мир обратно, нервный и желчный субъект! Делай свой грибной соус и не выделывайся, и не мни. Особенно если уже мягкое - так и не мни. Не смеши женщин и животных.
Замачиваем сушёные белые грибы на ночь. Я - в сливках. Думаю, это не слишком принципиально. Можете и в воде. Много лет моя семья сопротивлялась «кусочкам грибов», обожая грибной соус. Потому несколько лет назад я, обожающая именно «кусочки грибов», смирилась под давлением большинства. И поутру эти самые грибы растираю в миксере в пыль. С белым луком и зубчиками чеснока. Эту кашу - на подогретую сковороду, в растопленное сливочное масло. Слегка её обжарить. И залить сливками. Не отходить от сковороды. Тщательно помешивать. Не будете помешивать - и соус пригорит, и кухня вся заплёванная будет. Это как с финалом всех крем-супов (например, тыквенного, его есть тут у нас). Сливок добавляете «по требованию». Соус не должен быть слишком густым. Если соуса много, то разогревая, добавляйте сливки. Непрерывно помешивая. Гречневую кашу в тарелках обильно поливаете этим соусом - и подаёте мужу, ребёнку, гостям и всем, кого любите. И даже те, кто вас не очень любил до сих пор - станет к вам относиться значительно лучше. Будет говорить после друзьям и приятелям: «Она конечно сука страшная и вообще на всю голову сильно ударенная пушечным ядром, то у неё ноги подкашиваются, то небо она в первый раз увидела, то вообще как начнёт нести, ещё, упаси черти, в рифму - хоть санитаров вызывай! - но гречневая каша с грибным соусом у неё отменная!»
И ещё немного о студенчестве. И аскетизме. Вот я сейчас дома одна.
Хозяйка своей кухни. (Как написал Николай Александрович Романов - тот, который Второй и Последний, - при первой в Российской Империи переписи в графе род занятий: «Хозяин земли русской». Согласитесь, слово «хозяин» - хорошее слово. Он же не написал «владыка», не написал «собственник».) Хозяйство у меня не суматошное. Поэтому приготовила такое, простое, из примусова наследия. Берёте сквороду. Ставите на плиту. Наливаете в неё растительного масла. Достаёте из холодильника элементарный кочан дубовой капусты. Нарезаете её, не слишком эстетствуя. Простые вещи иногда такие простые вещи! Острый нож и немножечко чувства голода. Шинкуете - и в разогретое масло. Присаливаете. Перчите. Туда - щедро несколько жменей риса. Перемешиваете. Немного потомив в собственном капустном соку, заливаете кипятком. И ещё чуть-чуть тушите. Примус называл это блюдо «ленивые голубцы». Конечно, вы можете добавить туда лук и морковь. Тушить в томатном соке. И при подаче посыпать мелко нарубленной зеленью. Но тогда блюдо утрачивает свой истинный благородный аскетизм. А именно в этом его первозданная прелесть. И ещё в том, что когда Примус изготовлял его на одесской коммунальной кухне впервые, у нас с ним ничего, кроме нескольких жменей древнего риса и соли не было. Капусту он подрезал у Вечного Жида. Прогорклое подсолнечное масло - у Дворника Владимира. А перец - на кухне Соседки С Догом. Это было прекрасно тогда. И осталось прекрасным сейчас. Учитывая, что масло не прогорклое - вообще легко для пищеварения, просто в изготовлении и не вредно для фигуры. По моему глубочайшему убеждению каждый из нас просто обязан время от времени позволять себе роскошь аскетизма. Его даже иные императоры умели ценить. Вставали в пять утра. На кашу гречневую не фуфукали. А что имели свой пунктик, кто на бесконечной игре в солдатики и стотысячной реконструкции Бородинского сражения в честь двадцатипятилетия взятия Парижа (Гатчина, привет! Все мы родом из детства, Первый!), кто на излишнем фаталистическом смирении, порядочности, мягкости и любви к семье (Привет, Второй!) - так все они люди, все они человеки и всего лишь, как и мы, рабы обстоятельств и окружающей действительности.
А на «третье» - компот. Или мороженое. Нет ничего умилительней кирасира, подъехавшего на полутяже к киоску за мороженым. Пусть не будет войн, а только театрализованные действия, как дань истории. Пусть нашей любви не будет памятников - всего лишь гречневая каша и «суп с историей», как ещё один способ сказать: «я люблю тебя». И пусть будет абсент на голодный желудок на продуваемом ветрами Генуэзском холме. Как ещё один способ неба ответить: «я тебя тоже!»
СУП С ИСТОРИЕЙ
Это суп с историей. Для облегчения восприятия можно назвать его «фасолевым». Но я понятия не имею, как варится идеологически верный фасолевый суп. Надо как-нибудь уже глянуть в Сети. Впрочем, облегчение восприятия не входит в мои цели и задачи. Потому буду называть его «суп с историей». Не в смысле как «суп с лапшой», а в другом значении. Именно как суп, имеющий долгую персональную историю.
В каждом доме есть такое блюдо, я уверена. Кто-то обожает сырники только потому, что они навеки спаяны с детством. Мой «суп с историей» навеки связан с моей юностью. Но он, конечно же, сильно эволюционировал в процессе жизни со мной.
Давным-давно, когда в Одессе редко говорили по-украински, а на крышу Морвокзала можно было попасть только когда приходил из рейса мой будущий недолгий первый муж, я была молода, и был у меня друг по кличке Примус. Кто читал роман «Коммуна» - в курсе. Кто не читал - тоже всё просто и понятно: есть больная на всю голову студентка; у неё есть мудрый друг, товарищ и брат. Больная на всю голову студентка совсем не умеет жить самостоятельно, а мудрый друг, товарищ и брат - умеет. Хотя разница в годах между ними - пфуй. Студентка переезжает в комнатку коммунальной квартиры - внезапно свалившееся на голову «наследство» от бабкиной сестры. Денег у неё нет, руки из жопы, из имущества и навыков - только огромный мешок никчемных желаний и два чемодана нелепых фантазий. И вот они оба-два - пустоголовая студентка и её разумный товарищ, - разбирают скарбы, имеющиеся в тёткиных шкафчиках, буфетах и прочих пыльных углах…
Так, давайте для удобства моего изложения (не путать с вашим восприятием) студентка будет не студентка, а я в юности. А Примуса оставим Примусом. Это будет приятней для тех, кто с ним знаком и любит его. Кто не знает - тем всё равно. Ну вот такой человек по кличке Примус. Мало ли какие прозвища у людей. Нарышко, Тучко, Розум, Кутуз, Голенище...
- Ух ты! - восхищённо присвистнул Примус, открыв очередную тёткину шухлядку. - Фураж!
На свет божий был извлечён холщовый мешочек. Примус прощупал его. Содержимое отозвалось лёгким размеренным шуршанием.
- Пуговицы? - спросила я.
- Бобы! - веско, значительно и немного алчно резюмировал Примус.
Усушенная до состояния трёхтысячелетней мумии красная фасоль грохотала ничуть не хуже пуговиц. И казалась такой же съедобной. То есть - несъедобной. Как пуговицы. Или как мумия. На выбор. Лично мне вспомнился только Чарли Чаплин, поедающий ботинок. Оказывается, у Примуса были такие же ассоциации - Джеклондоновские.
- Ты будешь Смок Белью! А я - Малыш! - радостно завопил Примус. - Я бы и сказал, что я буду - Смок Белью, а ты - Малыш, но ты начнёшь ныть, что Смок Белью именно ты, а я - Малыш, так что считай, что мы на эту тему уже поспорили и я согласился, что ты - эгоистичный влюбчивый безголовый авантюрист, а я - таки преданный, верный и житейски-мудрый надёжный товарищ!
Пока я соображала где и в чём именно здесь Примус хочет меня уколоть, он уже воткнул в розетку старый страшный электрический чайник в рифлёную полоску. Чайник взревел самолётно и мой милый друг залил красновато-бурые камешки кипятком. Состояние камешков не изменилось. Они вели себя как любые камни, залитые водой - оставались камнями. Разве что пылью подёрнулась успокоившаяся поверхность водоёма.
- Прополощи. Слей. И снова залей кипятком. - Распорядился Примус и направился к двери.
- Ты куда? - обеспокоено прошептала я. Мне было страшно оставаться наедине с этим аквариумом, где ни водорослей, ни рыб. Одни только камни лежат на камнях.
- За беконом! Что это за бобы без бекона, не будь я - Малыш! - раздалось уже из коридора.
- Совсем стебанулся, - сказала я своему отражению в мутном старом зеркале, вделанном в древний трёхстворчатый шкаф. Моё собственное отображение тоже не совсем соответствовало среднестатистическому представлению о психической норме, потому что на мне была пижама. Не уютная, домашняя, в котиках. А хирургическая. Только не нынешняя. А белая. Слегка рваная. Сильно застиранная. И со штампом Одесской железнодорожной больницы. Её списали посреди прочих. Но принесли её домой и оказалась она живой. Удобной. Уютной. И потом - в ней очень забавно было носиться ночью огромными коммунальными коридорами, пугая Вечного Жида. Потому что лампочки всё время сворачивал Дворник Владимир. И в гулких коридорах наступала та самая, отлично описанная асом Пушкиным атмосфера, где «Но поздно. Тихо спит Одесса; и бездыханна и тепла немая ночь…» и «Всё молчит; лишь море Чёрное шумит…», а Вечный Жид шаркая, крадётся на кухню, рыться по чужим шкафчикам, а тут ты, в белой пижаме на фоне взошедшей Луны и прозрачно-лёгкой завесы, объемлющей небо, как дёрнешь в рест-руме за гашетку, как выпрыгнешь, как выскочишь!.. Вы когда-нибудь видели, чтобы психически здоровый человек ходил дома в списанной хирургической пижаме модели «предзакатный совок»? Так что мы с Примусом были два сапога - пара. Но бобы с беконом это совсем не то же самое, что камни с беконом. Поэтому я и решила, что он совсем стебанулся. Да и где он, извините, в советскую полночь собирался разыскивать бекон?
Вернулся он часа через два. Навеселе и с людьми. Некоторые из них были мне знакомы. Иные - не очень. Всю ночь мы пили на коммунальной кухне, под взрывы хохота и гитарные песнопения. Какие-то увядшие корнеплоды натирал Вечный Жид. С устрашающего вида белесых брусков Примус отскребал ножом соль. На плите стояла кастрюля, в которой варились камни. Соседка Тонька шкварила в чудовищной никогда не знавшей мочалки и моющих средств сковороде лук, чеснок и, судя по запаху, сильно злые травы. Дворник Владимир декламировал стихи. Младенец соседки Тоньки спал, уютно свернувшись в уютно свернувшемся псе породы «мраморный дог», счастливо посасывая во сне ухо уютно свернувшегося в уютно свернувшемся младенце кота. Я сидела на полу по-турецки, с очередным учебником в руках, и ничего не соображала. Парадом командовал Примус.
Наконец к утру, когда последняя бутылка была выпита и Вечный Жид, рванув засаленный байковый халат на груди, принёс из своих таинственных пещер полупустую мутную бутыль наливки с мухами и козявками, варево было готово. И Примус торжественно подал мне трогательную тарелку в цветочек с надбитым краешком прямо на пол. Хотя я уже честно пристраивалась поспать на жопе дога.
- Ешь! Два часа спим - и нарты запрягать!
Пахло изумительно. Но мне было страшно. Опять же: но в юности мы все безрассудны. Особенно если так жрать хочется, что переночевать негде. И хотя переночевать есть где - но почему я торчу на полу, на коммунальной кухне?! С опаской я чуть-чуть отхлебнула из ложки. И поняла, что такой безумно вкусной еды я не пробовала уже давно! С самого начала самостоятельных времён. На работе супчики были откровенно жиденькие. В студенческой столовке - имели стойкий привкус прокисшей тряпки, да и прекратила я питаться в студенческой столовке, ибо впала в режим жесточайшей экономии, который идёт в комплекте с любой независимостью.
Кастрюля была немедленно опустошена всей честной компанией. И даже так и не смягчившиеся «бобы» несколько дней честно доедал Дворник Владимир, снова и снова доливая воды и кипятя варево то с огрызком колбасы, пожертвованном ему мраморным догом, то с пучком петрушки, стыренном из персональной кухоньки Соседки С Догом, то вбивая туда невесть откуда взявшееся у него куриное яйцо. Через неделю мой кот притащил Дворнику Владимиру добрый шмат свиной кожи - и оставшиеся камни наш добрый коммунальный гений зажарил на этой роскоши.
Положенная банальная ремарка: прошло много лет.
Прошло много лет и уже давно стал ангелом человек по прозвищу Примус. И он даже как-то явился мне. В Балаклаве. Не в шлеме конного великобританского полисмена, а в некогда стратегической гавани Чёрного моря. Я списывала явление ангела Примуса мне, всего лишь грешному и по-прежнему пустоголовому безрассудному человеку, на абсент. Под абсентом, принятом поутру с видом на море после подъёма на Генуэзский холм. Принятом в более чем достаточном количестве на абсолютно пустой желудок. И черти могут явиться, не то что ангелы. Но мой муж, гораздо более здоровая психически, нежели я, особь, утверждал что это именно Ангел, а вовсе не глюк. И мы громко орали совсем не свою, совершенно не подходящую к случаю, песню: «А на небе встретят Сашка да Илья, хватит хлеба, да сто грамм - без них нельзя!..» Потому что Примус был человеком Сашкой (Алексеем Евграфовым был персонаж романа «Коммуна», а Александр Цыганаш, которому роман «Коммуна» посвящён - был реальным человеком из моей реальной жизни), а при мне в текущем настоящем - Илья. И нам это казалось забавным. Эта. Эта песня. И это - то, что мы её так неуместно горлопанили на троих в ветреное балаклавское утро. «Абсент и воображение!» - настаивала я остатками того, что можно назвать сознанием. «Ты - бог! И ты рисуешь на холсте Вселенной! - утверждал мой рациональный и куда более житейски мудрый друг, товарищ и муж. - И если тебе в качестве кистей и красок нужны абсент и воображение - действуй! Но не отрицай теоретическую физику. Если что и отрицай - так только отрицание!» Это было пьяное и весёлое путешествие, в том очередном давным-давно и меня впервые слегка отпустило чувство, которое с большой натяжкой на упрощение и популяризацию можно было бы назвать «чувством вины». Подозреваю, что никакой заслуги абсента и моего воображения тут нет. Это движение, море, ветер и гений моего мудрого друга, товарища и мужа. Но это другое «прошло много лет».
Прошло много лет, и однажды я купила килограмм красной фасоли. Я возвращалась домой с непростого дежурства, которое затянулось на несколько суток. Я заехала в супермаркет. И я что-то хотела купить. Но я купила только бутылку водки. И килограмм красной фасоли. Не знаю почему. Ни в моей семье, ни в семье моего мужа не было «бобовой культуры». А все мы родом из детства, со всеми нашими борщами, запеканками, пищевыми привычками и бытовыми парадигмами. Я бродила с пустой головой между полок и прихватила килограммовый пакет красной фасоли. И бутылку водки.
Придя домой, я не легла спать. Я выхлебала полбутылки водки, щедро захлёбывая слезами. Я плакала не потому, что мы не смогли спасти молодую женщину. Её невозможно было спасти. Я плакала не потому, что нас ждали писанина, отчётность, клинразборы, патанатомические конференции и санкции - это стандартные процедуры, любой врач к ним готов. Да и кто из нас плачет от страха? Тем более от страха стандартных процедур со всей их неподъёмной писаниной и номинально-положенной карательной санкции, которая имеет место быть в случае материнской смертности, даже когда в этой смерти никто, кроме той, которой так и не удалось стать матерью, не виноват. Я плакала даже не потому, что смерть - это страшно. Смерть - это не страшно. Смерть - это просто смерть. Мы все умрём. Апоптоз - механизм «клеточной смерти» - включается внутри утробы. Я плакала не из-за чего и за всё про всё. От усталости. От бессмысленности. Из-за того что кисти у нас какие-то растрёпанные и краски засохшие. Да и холст - говно.
Я высыпала красную фасоль в глубокую миску и просто опустила в неё руку. И стала перебирать. И мне стало веселее. «Ну как ни крути - пуговицы же!» - подкинул мозг, проанализировав тактильные ощущения. Пуговицы с глупого детского плюшевого полушубка. Пуговицы, бочонок которых был в отчем доме и я любила его содержимое высыпать, перебирать, рассматривать и снова складывать. Мама одобряла. Считала - это развивает мелкую моторику. Но в этом было нечто куда большее. Этот бочонок пуговиц был посильнее героина в деле расширения сознания.
И вот тогда, после затянувшегося дежурства, после беспричинных слёз и не менее беспричинного идиотского хохота, я впервые сварила то, что называется у меня сейчас «супом с историей». Щедро накрошив туда всего, что нашлось в холодильнике. И я ела его, сидя на полу. Потому что сидя на полу по-турецки не так стыдно плакать и не так неуместно смеяться. На полу всё к месту. Потому что дальше некуда, дальше ряд звёзд - и они горят, как сказал ас Бродский совсем по другому поводу.
И «суп с историей» стал семейным. Потому что семья должна не только сохранять накопленное, но и приумножать. Только тогда семья становится родом.
Сейчас, когда всё хорошо и спокойно (вряд ли мудро - но спокойно и хорошо) рецепт эволюционировал и выглядит примерно так: берёте лук, чеснок, морковь, стебель сельдерея, корень сельдерея (и/или петрушки), имбиря крошечку. Всё чистите, моете, режете. И хотите - трёте на тёрке. Если любите фактуру. Лично я режу - и отправляю в миксер. И размазываю овощи, слегка сдобрив их оливковым маслом и томатным соком. В толстодонную кастрюлю добавляю масла оливкового (не принципиально - любое растительное). И туда - овощную пасту из миксера. Слегка обжариваю. Туда же, к душистой овощной пасте: рёбра барашка свежайшие, нежнейшие; грудинки мелконарезанной; колбасы (вот эта называется «имперская» - по сути она «московская», просто в два раза толще, не знаю, вкладывали ли какой-то сакральный смысл в этот нейминг копирайтер, или же просто был ироничен, но вышло забавно). А так-то - любое мясное, что вы любите и предпочитаете. Слегка обжарили, перемешивая - и литр томатного сока туда. Пусть потушится. Затем заливаете кипятком. Не под самые уши. И пусть поварится. А затем - несколько жестянок красной фасоли. (Да, я давно не пользуюсь «пуговицами».) Специи - какие хотите. Подавать с мелконарезанной зеленью. Какой хотите. Рекомендую и со сметаной. Есть огненно-горячим. Непременно под ледяную тягучую водку. Очень калорийный. Реально - для длинных северных перегонов. Очень джеклондоновский.
Примус был моей первой кулинарной книгой. Бабушку Полину Фроловну я впитывала всем своим распахнутым детским безграничным восприятием. Я не запоминала - но я в ней жила. И должны были пройти годы и годы, чтобы я стала готовить «как бабушка». Мать великолепно готовила. Но всегда была немного зла. Всё у неё было «слишком нервно». А просто вкусная еда - это всего лишь просто вкусная еда. Не так уж и мало, когда ты хочешь есть. Но просто вкусная еда, утолившая голод - не вызывает желания научиться её готовить. Во всяком случае - в юности. Бабушка не учила меня готовить - она так жила. Полина Фроловна была слишком спокойна и чрезмерно нетороплива. Она была вся для людей. Мать не учила меня готовить - она слишком торопилась куда-то, слишком сожалела о чём-то. Матери было некогда. Мать была вся для себя. Чрезмерный альтруизм и чрезмерный эгоизм (погружение в свои действительные ли, мнимые ли беды и несчастья - суть тот же эгоизм) - одинаково нехороши для дружбы и товарищества. Должен был случиться Примус, готовый делиться собой. Не отдавать всего на прекрасно сервированном блюде, просто так, задарма, бери. И не сдавать в аренду под проценты «я для тебя». Он умел естественным образом делиться собой. Не забывая себя. И не грузя других. Поэтому я, выросшая среди потрясающе готовящих женщин, с радостью удивлялась тому с какой ловкостью и радостью Примус готовил «студенческий суп» из тушёнки/сосисок и макарон (обязательно взбить и влить яйцо!), ещё один не менее «студенческий суп» из рыбных консервов с картошкой. Он был первым догадавшимся сказать мне: «Чертовски забавно!» Чертовски забавно всё. В том числе - готовить. Это действительно одна из самых мощнейших медитативных практик, приводящих в порядок внутренних бесов. Хотя бы в некое подобие порядка. Готовка - ещё одна муштра для бесов.
А как варится настоящий фасолевый суп - я до сих пор не знаю. Но какие мои годы! Обязательно узнаю. Так что мой вариант можно называть «суп с историей», «суп из топора». Или же, например, «русский чили». Не тот Чили, который «…нет у революции конца» и прочие разноцветные косынки на башку. А тот, который отменная техасская жратва, но уж слишком густая и термоядерная, мне столько текилы не сдюжить! Уже.
Если сделать мой «суп с историей» достаточно густым, то он становится универсальным. Это отличный соус для спагетти. Шикарная подлива для любой каши.
Да, каши. Не знаю, какую кашу более других любите вы, а я - гречневую. Варится она очень просто. Из воды, гречки, соли и масла. Оливкового или сливочного - на выбор. А можно - и с тем и с другим. В воду, когда варите кашу, оливкового. Как сварилась до полуготовности - добавляйте сливочного. Моя бабка всегда варила любую кашу именно до полуготовности. Затем обёртывала казан с кашей газетами. И сверху - старым шерстяным одеялом. Я отлично помню это старое шерстяное одеяло. Оно было некогда молочно-шоколадного цвета, с рыжими мишками. Изнанка одеяла была рыжая, с молочно-шоколадными мишками. В детстве меня очень интересовал этот феномен инверсии цветов. И не терпела, когда мишки из рыжих становились молочно-шоколадными. Бабка никогда не путала стороны. Она была очень организованным человеком. Ничего такого особенного, но все мы родом из детства - надоедливый рефрен. Я не терплю, когда одеяла, пледы, покрывала и скатерти выворачивают наизнанку. Хотя есть люди, совершенно спокойно к этому относящиеся. Им просто всё равно. Это и не хорошо и не плохо. Просто это так. Считается, что обычно таковое «всё равно» свойственно мужчинам. Но это отнюдь не так. Это общепринятое заблуждение. Поскольку я за этой «темой» пристально наблюдаю всю жизнь, то со всей статистически достоверной ответственностью могу заявить: мужчинам не всё равно. Просто они молча следуют правилам или молча исправляют ошибки. Женщина куда более шумна и многословна (вот как я). И если её муж однажды застелил скатерть «наоборот», так она будет ахать, охать, смеяться или жаловаться - в зависимости от характера, - ещё долго и всем подряд. И даже не задумается, что в тот конкретный раз «наоборот» был необходим из-за, например, пятна на лице.
Я кашу ничем не оборачиваю. Сама доходит. Зачем Полина Фроловна оборачивала? Возможно, чтобы каша долго оставалась горячей. Людей в доме много. Дед неизвестно когда из своей «будки» выйти соизволит.
Сколько воды и сколько крупы в вашу кашу? А на ваш глаз. И на ваш опыт. И смотря какая крупа. И ещё - на ваш вкус. Некоторые любят кашу спрессованным слитком. Иные - пожиже, вроде супчика. Чаще всего нормальные люди любят кашу нормальной «консистенции». У меня как-то само собой и без замеров именно такая и получается. В общем, на упаковках написано. Но вы всё равно тренируйтесь, потому что на упаковках иногда полная ерунда написана. Потому что ну никак не может хватить на пять порций двести граммов крупы. Особенно - гречневой. Потому что гречневую кашу любят все. Её можно есть бесконечно! Вот, например, Николай Павлович Романов (Первый) очень любил гречневую кашу. Мог только её и есть. Ну, ещё и щи. Щи да каша. Каша да щи. Он вообще был аскет. И любил только русскую кухню. А из русской кухни - щи да кашу. Гречневую.
А к гречневой каше иногда полагается что? Какой-нибудь вкусный соус. Если закончился соус из «супа с историей», можно сделать соус из белых грибов.
Для соуса из белых грибов понадобятся белые грибы. Их можно собирать всё лето, падая перед каждым обнаруженным в подмосковном лесу боровиком на колени. Потому что они прекрасны, и удивительны, и особенны, и индивидуальны. И ещё много чего. Каждый найденный самостоятельно белый гриб - это экзистенциальный прорыв. Это пробуждение в геноме чего-то древнего, оттуда, из правильной здоровой первобытности. Рацио - это оттуда. Эмоцио - это оттуда. Ритуальность - это оттуда. Эстетика ритуальности рационально-эмоциональная эта наша вся - оттуда. Этот всплеск эндорфинов - оттуда. Всё лето хищно бродишь по подмосковному лесу. Чистишь тщательно, чтобы ни крошки лишней. Червивости огорчаешься как провалу премьеры книги. Сушишь любовно. А потом едешь в Карелию. А там белые грибы по пояс. Ни одного червивого. И на третьи сутки ты уже восседаешь посреди штабелей закопчённых белых грибов и с удивлением вспоминаешь, как падал перед каждым на колени в подмосковном лесу. Так и сидишь у ночного костра, под близкими северными небесами, смотришь на саркастично ухмыляющиеся звёзды и размышляешь над тем, как же так вышло, что ты своим чувствам, эмоциям и ощущениям не хозяин, а если думаешь, что хозяин - так природа над тобой обязательно посмеётся. И ладно бы только в виде белых грибов. Так что прими свою ничтожность, человек! И не выделывайся. Можешь рюмку водки выпить. Можешь кашу сварить. Можешь боровику поклониться. Книгу можешь прочитать. И даже написать. А выделываться и мнить себя - не надо. Не то чем больше мнение о себе - тем тяжче откат.
Да, накатывает такое иногда. Такое вот: «Что это? я падаю? у меня ноги подкашиваются… как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как я бежал… не так, как мы бежали, кричали и дрались; совсем не так, как с озлобленными и испуганными лицами тащили друг у друга… совсем не так ползут облака по этому высокому бесконечному небу. Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, что узнал его наконец. Да! всё пустое, всё обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего нет, кроме его. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава Богу!..»
В Северной Карелии небеса не так высоки, как над Аустерлицем. Почти макушка Земли. Мозг почти обнажён. Но чуешь так же. И потом, когда гаснет костёр и ты возвращаешься в своё мелкое человеческое сознание - опять и снова так же, как. Ничего нет. И неба тоже нет. «… ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего-то непонятного, но важнейшего!» Добро пожаловать в наш говёный мир обратно, нервный и желчный субъект! Делай свой грибной соус и не выделывайся, и не мни. Особенно если уже мягкое - так и не мни. Не смеши женщин и животных.
Замачиваем сушёные белые грибы на ночь. Я - в сливках. Думаю, это не слишком принципиально. Можете и в воде. Много лет моя семья сопротивлялась «кусочкам грибов», обожая грибной соус. Потому несколько лет назад я, обожающая именно «кусочки грибов», смирилась под давлением большинства. И поутру эти самые грибы растираю в миксере в пыль. С белым луком и зубчиками чеснока. Эту кашу - на подогретую сковороду, в растопленное сливочное масло. Слегка её обжарить. И залить сливками. Не отходить от сковороды. Тщательно помешивать. Не будете помешивать - и соус пригорит, и кухня вся заплёванная будет. Это как с финалом всех крем-супов (например, тыквенного, его есть тут у нас). Сливок добавляете «по требованию». Соус не должен быть слишком густым. Если соуса много, то разогревая, добавляйте сливки. Непрерывно помешивая. Гречневую кашу в тарелках обильно поливаете этим соусом - и подаёте мужу, ребёнку, гостям и всем, кого любите. И даже те, кто вас не очень любил до сих пор - станет к вам относиться значительно лучше. Будет говорить после друзьям и приятелям: «Она конечно сука страшная и вообще на всю голову сильно ударенная пушечным ядром, то у неё ноги подкашиваются, то небо она в первый раз увидела, то вообще как начнёт нести, ещё, упаси черти, в рифму - хоть санитаров вызывай! - но гречневая каша с грибным соусом у неё отменная!»
И ещё немного о студенчестве. И аскетизме. Вот я сейчас дома одна.
Хозяйка своей кухни. (Как написал Николай Александрович Романов - тот, который Второй и Последний, - при первой в Российской Империи переписи в графе род занятий: «Хозяин земли русской». Согласитесь, слово «хозяин» - хорошее слово. Он же не написал «владыка», не написал «собственник».) Хозяйство у меня не суматошное. Поэтому приготовила такое, простое, из примусова наследия. Берёте сквороду. Ставите на плиту. Наливаете в неё растительного масла. Достаёте из холодильника элементарный кочан дубовой капусты. Нарезаете её, не слишком эстетствуя. Простые вещи иногда такие простые вещи! Острый нож и немножечко чувства голода. Шинкуете - и в разогретое масло. Присаливаете. Перчите. Туда - щедро несколько жменей риса. Перемешиваете. Немного потомив в собственном капустном соку, заливаете кипятком. И ещё чуть-чуть тушите. Примус называл это блюдо «ленивые голубцы». Конечно, вы можете добавить туда лук и морковь. Тушить в томатном соке. И при подаче посыпать мелко нарубленной зеленью. Но тогда блюдо утрачивает свой истинный благородный аскетизм. А именно в этом его первозданная прелесть. И ещё в том, что когда Примус изготовлял его на одесской коммунальной кухне впервые, у нас с ним ничего, кроме нескольких жменей древнего риса и соли не было. Капусту он подрезал у Вечного Жида. Прогорклое подсолнечное масло - у Дворника Владимира. А перец - на кухне Соседки С Догом. Это было прекрасно тогда. И осталось прекрасным сейчас. Учитывая, что масло не прогорклое - вообще легко для пищеварения, просто в изготовлении и не вредно для фигуры. По моему глубочайшему убеждению каждый из нас просто обязан время от времени позволять себе роскошь аскетизма. Его даже иные императоры умели ценить. Вставали в пять утра. На кашу гречневую не фуфукали. А что имели свой пунктик, кто на бесконечной игре в солдатики и стотысячной реконструкции Бородинского сражения в честь двадцатипятилетия взятия Парижа (Гатчина, привет! Все мы родом из детства, Первый!), кто на излишнем фаталистическом смирении, порядочности, мягкости и любви к семье (Привет, Второй!) - так все они люди, все они человеки и всего лишь, как и мы, рабы обстоятельств и окружающей действительности.
А на «третье» - компот. Или мороженое. Нет ничего умилительней кирасира, подъехавшего на полутяже к киоску за мороженым. Пусть не будет войн, а только театрализованные действия, как дань истории. Пусть нашей любви не будет памятников - всего лишь гречневая каша и «суп с историей», как ещё один способ сказать: «я люблю тебя». И пусть будет абсент на голодный желудок на продуваемом ветрами Генуэзском холме. Как ещё один способ неба ответить: «я тебя тоже!»