(no subject)
Жили-были старик со старухой… Несуразность какая-то, сказка с конца. Что же, до того, как стариком со старухой стали - и не жили они, не были вовсе? Отрезано прямо по живому; а по какому ещё можно резать?
Мало того, и жили-то они по отдельности. Сходились в будни на пару часов, а в выходные так и сплошь сами по себе. Может быть, тоску друг по другу копили, кто знает? Только приходила она в понедельник, будто бы надеясь на что-то, глядела на него - сутулого, в морщинах, с потухшими, выцветшими глазами - старик, старик! всё то же и ничего изменить нельзя! Без старика она смотрела фильмы по телефону, слушала книги в наушнике и плакала. Наверное, и что-нибудь ещё - у женщин полно тайн.
Про старика известно больше. Не было у него невода и синего моря поблизости тоже, поэтому ловил он рыбу удочкой в маленькой речке. Как будто бы золотую рыбку хотел поймать, только после того как заморские купцы обсадили чудесными овощами берега той речки, извелась в ней золотая рыбка, да и ни к чему она старику. Вкуса в ней никакого, а если отпускать - желание молвить надо, а какое может быть желание, кроме как сделать всё не так, как сейчас. Но ведь когда исполнится, всё сделанное сразу превратится в сейчас - и что? никаких золотых рыбок не напасёшься. А серебряную, полосатую и в крапинку он ловил, старуха любила жареную рыбу. Бывало и так, что старику тоже хотелось плакать, тогда он шёл в магазин и покупал чего-нибудь попить.
С весны до осени пару часов, им отпущенных, ходили они вдоль речки, там, где не было людей. Старуха спрашивала - это дрозд поёт? Нет, говорил старик, не дрозд, и в половине случаев угадывал, а она почему-то верила всегда. А ещё она видела красоту каждой травинки, листочка каждого, а их вон сколько. Потому что сама была красивая. Бывало, встанет столбом и смотрит туда, где поля встречаются с небом и тихо так разговаривают. Он тоже отдавал должное этому диалогу, но особого остолбенения не испытывал, может быть, замылились глаза. Старуха почему-то знала названия всех цветов - белых, жёлтых, синих и даже красных - и говорила их старику, он очень радовался, поэтому на следующий день всё забывал.
Ходили в лес. С лесом он разговаривал про себя, как со своим, а она вслух, от какого-то восторга, что ли. Бывало, найдёт гриб и столько ему комплиментов наговорит, что и в корзинку такого выдающего класть неудобно. А поздней осенью она отказывалась от леса, потому что боялась диких кабанов - у них как раз свадьбы. Старик недоумевал, как можно чего-то ещё бояться, будучи отрезанным, хотя суть всяческих свадеб, в общем, сам уже плохо понимал.
В конце ноября они отправлялись на речку, в угодья заморских купцов. Небо им попадалось большое, просторное, потому что из птиц остались лишь вороны да дятлы, которых старик легко угадывал. Деревья, потерявшие листву, острыми ветками протыкали серые тучи и из проколов сочился мелкий холодный дождь. Речка плыла коричневая, злая и пахла псиной, грязь жалко всхлипывала и разъезжалась под ногами, было очень много холодного воздуха, больше, чем хотелось вдохнуть. Поля убрать не успели, купцы заморские поуехали, оставив на берегу дощатые домики, рваные матрацы, пустые ящики и много просто мусора. Небольшой трактор пытался прятаться в кустах, похожий на обиженного ребёнка с круглыми фарами и сморщенным лобиком. Они набрали полную сумку кинзы, зелёного лука и сельдерея - скоро всё оставшееся засыплет снег. Все лесные и речные тропинки их засыплет, заполнит их следы, запах их следов, память о них.
Она сидит на диване и жуёт ветку сельдерея. Он рядом, делает вид, что слушает в телевизоре детский конкурс «Щелкунчик», но в голове у него иная музыка: нет, это всё-таки был не дрозд. Иногда она говорит, что это он отрезал - поймал золотую рыбку и втихаря загадал желание. Пускай. Пускай он, только он один. Лишь бы она не плакала.
Мало того, и жили-то они по отдельности. Сходились в будни на пару часов, а в выходные так и сплошь сами по себе. Может быть, тоску друг по другу копили, кто знает? Только приходила она в понедельник, будто бы надеясь на что-то, глядела на него - сутулого, в морщинах, с потухшими, выцветшими глазами - старик, старик! всё то же и ничего изменить нельзя! Без старика она смотрела фильмы по телефону, слушала книги в наушнике и плакала. Наверное, и что-нибудь ещё - у женщин полно тайн.
Про старика известно больше. Не было у него невода и синего моря поблизости тоже, поэтому ловил он рыбу удочкой в маленькой речке. Как будто бы золотую рыбку хотел поймать, только после того как заморские купцы обсадили чудесными овощами берега той речки, извелась в ней золотая рыбка, да и ни к чему она старику. Вкуса в ней никакого, а если отпускать - желание молвить надо, а какое может быть желание, кроме как сделать всё не так, как сейчас. Но ведь когда исполнится, всё сделанное сразу превратится в сейчас - и что? никаких золотых рыбок не напасёшься. А серебряную, полосатую и в крапинку он ловил, старуха любила жареную рыбу. Бывало и так, что старику тоже хотелось плакать, тогда он шёл в магазин и покупал чего-нибудь попить.
С весны до осени пару часов, им отпущенных, ходили они вдоль речки, там, где не было людей. Старуха спрашивала - это дрозд поёт? Нет, говорил старик, не дрозд, и в половине случаев угадывал, а она почему-то верила всегда. А ещё она видела красоту каждой травинки, листочка каждого, а их вон сколько. Потому что сама была красивая. Бывало, встанет столбом и смотрит туда, где поля встречаются с небом и тихо так разговаривают. Он тоже отдавал должное этому диалогу, но особого остолбенения не испытывал, может быть, замылились глаза. Старуха почему-то знала названия всех цветов - белых, жёлтых, синих и даже красных - и говорила их старику, он очень радовался, поэтому на следующий день всё забывал.
Ходили в лес. С лесом он разговаривал про себя, как со своим, а она вслух, от какого-то восторга, что ли. Бывало, найдёт гриб и столько ему комплиментов наговорит, что и в корзинку такого выдающего класть неудобно. А поздней осенью она отказывалась от леса, потому что боялась диких кабанов - у них как раз свадьбы. Старик недоумевал, как можно чего-то ещё бояться, будучи отрезанным, хотя суть всяческих свадеб, в общем, сам уже плохо понимал.
В конце ноября они отправлялись на речку, в угодья заморских купцов. Небо им попадалось большое, просторное, потому что из птиц остались лишь вороны да дятлы, которых старик легко угадывал. Деревья, потерявшие листву, острыми ветками протыкали серые тучи и из проколов сочился мелкий холодный дождь. Речка плыла коричневая, злая и пахла псиной, грязь жалко всхлипывала и разъезжалась под ногами, было очень много холодного воздуха, больше, чем хотелось вдохнуть. Поля убрать не успели, купцы заморские поуехали, оставив на берегу дощатые домики, рваные матрацы, пустые ящики и много просто мусора. Небольшой трактор пытался прятаться в кустах, похожий на обиженного ребёнка с круглыми фарами и сморщенным лобиком. Они набрали полную сумку кинзы, зелёного лука и сельдерея - скоро всё оставшееся засыплет снег. Все лесные и речные тропинки их засыплет, заполнит их следы, запах их следов, память о них.
Она сидит на диване и жуёт ветку сельдерея. Он рядом, делает вид, что слушает в телевизоре детский конкурс «Щелкунчик», но в голове у него иная музыка: нет, это всё-таки был не дрозд. Иногда она говорит, что это он отрезал - поймал золотую рыбку и втихаря загадал желание. Пускай. Пускай он, только он один. Лишь бы она не плакала.