Край света.
На самый край света бежала старая грунтовая дорога, через сёла, поля и перелески, много раз пересекала вброд пьяненькую речку Черёмуховую и исчезала в маленькой деревеньке Топи. Дальше дороги не было, лишь лес да болота.
Жили там люди самые обычные, даром что крайние. Огородами жили, лесом, речкой Черёмуховой, славящейся ершами необыкновенной сопливости. Тех ершей целиком запекали в тесте, потом вынимали - мешочки такие, кожа да кости - замечательные получались пироги, сочные и запашистые. Из соседних деревень приезжали за этими пирогами, а ещё за корзинами, лаптями и всякой плетёной мудростью, которую вязал Горбун, одиноко живший на отшибе, у самых болот. Изготовлял Горбун и целебное зелье из лесных грибов и трав.
Вечером с болот приходил туман, плотный, со сладким привкусом берёзового сока или трупа - кому что нравится. На тумане бабы замешивали тесто и ставили бражку. Из леса доносились чужие, неведомые звуки. На заборах сидели кошки и щурились в темноту. Жили не так, чтобы голодно, но вроде как внатяг, обдирая уши. И не то худо, а то, что догадывали - другим может быть житьё. Есть у Горбуна отворительное Слово для болот, открывающее дорогу в богатые места, где зверь непуганый, грибы-ягоды в изобилии, а то и сундуки с сокровищами. Только Горбун утаивал Слово, говорил: «Сгинете все, там трясина Чёрная, бездонная, зазывает, окружает, засасывает». Хитрец!
Потому били его смертным боем по праздникам. Выпью люди, надышатся тумана сладкого, попоют свои песни грустные и так тяжко становится от жизни этой беспросветной, что только и впору, что Горбуна бить. Но совсем не убивали - кто ж тогда им Слово скажет. А наутро плохо было людям, когда шли к Горбуну за зельем целебным, очень им хотелось, чтобы было не как было, да не знали как.
Горбун сидит, бывало, у Чёрной трясины, слушает, как ругается она: «Вот помрёшь от побоев-то - ни себе, ни мне. Скажи людям Слово, тут всем места хватит. Злы люди, на что тебе они?» - «Жалко мне их,» - просто отвечал Горбун. Он вообще мало говорил.
Шёл по дороге путник, парень лопоухий с синими глазами. Глядит - кончилась дорога, край света. Остался парень у Горбуна, потому что, кроме дороги, ничего не понимал, и начал обучать его Горбун своим премудростям - привязался, видно. А потом и праздник настал, пришли люди, схватили парня, ножиками грозят: «Тебе, Горбун, себя не жалко, так хоть его пожалей!» - так и выкололи парню синий глаз, потому что Горбун опять им ничего не сказал.
Долго сидел он у Чёрной трясины, и не то, что слово сказать - вздохнуть больно, колет внутри кто-то, будто ножиком. И трясина молчит - чего с дураками-то разговаривать. А как воротился Горбун домой, глядь, Кривун настойку целебную людям раздаёт. «Да разве не зол ты на людей после того, что они с тобою сделали?», - спросил Горбун. - «Жалко мне их», - отвечал Кривун. Тогда погладил Горбун Кривуна по голове, потрепал за оттопыренное ухо и ушёл навсегда.
По всему видать, теперь Горбун в Чёрной трясине живёт и выбраться не может, потому что отворительное Слово Кривуну перешло. Только он его никому не говорит. Люди сказывают, что надо Хромуна какого-то ждать. Да мало ли чего люди сказывают.
Жили там люди самые обычные, даром что крайние. Огородами жили, лесом, речкой Черёмуховой, славящейся ершами необыкновенной сопливости. Тех ершей целиком запекали в тесте, потом вынимали - мешочки такие, кожа да кости - замечательные получались пироги, сочные и запашистые. Из соседних деревень приезжали за этими пирогами, а ещё за корзинами, лаптями и всякой плетёной мудростью, которую вязал Горбун, одиноко живший на отшибе, у самых болот. Изготовлял Горбун и целебное зелье из лесных грибов и трав.
Вечером с болот приходил туман, плотный, со сладким привкусом берёзового сока или трупа - кому что нравится. На тумане бабы замешивали тесто и ставили бражку. Из леса доносились чужие, неведомые звуки. На заборах сидели кошки и щурились в темноту. Жили не так, чтобы голодно, но вроде как внатяг, обдирая уши. И не то худо, а то, что догадывали - другим может быть житьё. Есть у Горбуна отворительное Слово для болот, открывающее дорогу в богатые места, где зверь непуганый, грибы-ягоды в изобилии, а то и сундуки с сокровищами. Только Горбун утаивал Слово, говорил: «Сгинете все, там трясина Чёрная, бездонная, зазывает, окружает, засасывает». Хитрец!
Потому били его смертным боем по праздникам. Выпью люди, надышатся тумана сладкого, попоют свои песни грустные и так тяжко становится от жизни этой беспросветной, что только и впору, что Горбуна бить. Но совсем не убивали - кто ж тогда им Слово скажет. А наутро плохо было людям, когда шли к Горбуну за зельем целебным, очень им хотелось, чтобы было не как было, да не знали как.
Горбун сидит, бывало, у Чёрной трясины, слушает, как ругается она: «Вот помрёшь от побоев-то - ни себе, ни мне. Скажи людям Слово, тут всем места хватит. Злы люди, на что тебе они?» - «Жалко мне их,» - просто отвечал Горбун. Он вообще мало говорил.
Шёл по дороге путник, парень лопоухий с синими глазами. Глядит - кончилась дорога, край света. Остался парень у Горбуна, потому что, кроме дороги, ничего не понимал, и начал обучать его Горбун своим премудростям - привязался, видно. А потом и праздник настал, пришли люди, схватили парня, ножиками грозят: «Тебе, Горбун, себя не жалко, так хоть его пожалей!» - так и выкололи парню синий глаз, потому что Горбун опять им ничего не сказал.
Долго сидел он у Чёрной трясины, и не то, что слово сказать - вздохнуть больно, колет внутри кто-то, будто ножиком. И трясина молчит - чего с дураками-то разговаривать. А как воротился Горбун домой, глядь, Кривун настойку целебную людям раздаёт. «Да разве не зол ты на людей после того, что они с тобою сделали?», - спросил Горбун. - «Жалко мне их», - отвечал Кривун. Тогда погладил Горбун Кривуна по голове, потрепал за оттопыренное ухо и ушёл навсегда.
По всему видать, теперь Горбун в Чёрной трясине живёт и выбраться не может, потому что отворительное Слово Кривуну перешло. Только он его никому не говорит. Люди сказывают, что надо Хромуна какого-то ждать. Да мало ли чего люди сказывают.