Мямля (ч. 313 - окончание)
Всё началось с июньского похода в лес, знаменующего окончание учебного года. Две коллеги- учительницы, школьники, ночёвка в палатках. Его уговорили пойти, как мужчину, был ещё и физрук, но боялись, что физрук напьётся. Но напился Николай Александрович.
Он вообще не понимал, как можно спать в лесу в палатках. Спать нужно дома в кровати, а в лесу можно только смотреть на небо, на деревья, на костёр, слушать захлёбывающихся птиц... Николай Александрович знал про себя, что пить ему нельзя, поэтому тщательно избегал всяческих общих празднеств и корпоративов. Выпив совсем немного, рюмку водки или бутылку пива, он начинал себя чувствовать неуклюжим, ненужным, каким-то неполноценным, мир сдвигался вбок, подмигивал дурацки, необходимо было выпить ещё, чтобы всё вернулось обратно, в фокус, потом ещё и так - до забытья.
Коллеги-учительницы давно спали в своей палатке, физрук - в своей, а пьяный Незабытов читал школьникам у костра стихи Есенина. "Мне сегодня хочется очень из окошка луну...", "Мне бы вон ту, сисястую, она - глупей..." - здесь он кивал головой в сторону Кати Никитиной, вполне соответствующей образу. Был бы это десятый класс - посмеялись бы над пьяным учителем, в конце концов, мальчишки морду бы набили, а тут - шестой, подростки, комплексы и страдания. Уже под утро физрук вышел из палатки по нужде и обнаружил Незабытова, на четвереньках ползающего вокруг потухшего костра. "Ты чего, Александрыч?", - спросил он. "Я собираю пробки - душу свою затыкать", - ответил Незабытов.
Через два дня было судилище. Родители Никитиной возмущались не столько анатомическим, сколько интеллектуальным несоответствием: "Что значит - глупей!? Наша Катя по всем предметам имеет твёрдую четвёрку! Кто организовывал мероприятие!? Как этого алкаша вообще допустили до детей!?" Папа Никитин был фермером, мама - заведующей фермерским магазином, где весь педсостав школы имел твёрдую скидку за твёрдую четвёрку. Директорша школы настаивала на том, чтобы Незабытов сам ушёл по-тихому: ей не хотелось погружаться в подробности организации мероприятия, в ходе которой были проблемы, упавшие тяжким грузом в директорский карман.
Николай Александрович уволился с чувством тяжкой вины и одновременно со странным облегчением, получил отпускные и как-то быстро прислонился к Гадюшнику. Люди там собирались культурные и чувствительные, с удовольствием слушали стихи и иногда даже читали свои. Где-то к концу августа он открыл, что жизнь светла и прекрасна, особенно ранним вечером, когда в окошко Гадюшника раскрытыми ладошками стучат листья клёнов, подсвеченные заходящим солнцем. А первого сентября, в полдень, когда жизни не было вообще, были только боль и страх, он случайно встретился на улице с Марьей Ивановной, начальником городского отдела образования. В руках Марьи Ивановны был большой букет, пахла она цветами и хорошим настроением.
- Пьёшь, Коля?, - спросила она.
- Пью, - напрягая от боли все морщины, ответил Незабытов.
- Сядем-ка на лавочку, поговорим.
Через два дня Николай Александрович вышел на работу в отдел образования, каким-то там специалистом, с двухмесячным испытательным сроком.
...А сегодня испытательный срок заканчивается, и ещё сегодня у Николая Александровича день рождения. Сейчас он зайдёт в гастроном, купит торт, отнесёт в отдел и все будут пить чай: благодетельница Марья Ивановна - строгая, но справедливая, главный специалист Зинаида Васильевна - старая и желчная, ведущий специалист Лизочка - небесное создание с очень земными формами и он, Николай Александрович.
В отделе не было литературы, разве в отчётах и в обязанности Незабытова входило сходить куда-нибудь, принести-отнести, пить чай и смеяться, когда смеются все, главным образом над его, Незабытова, незадачливостью. Он ходил по городу в чистых башмаках, вежливо-равнодушно раскланивался со знакомыми и по настоянию Марьи Ивановны научился улыбаться всем, всем вообще, даже желчной Зинаиде Васильевне, а Лизочка - как казалось - даже оказывала ему знаки внимания. Конешно, он в два раза старше её, но ведь бывают же случаи - "Ой!" - представляя себе, какие бывают случаи, Николай Александрович сходу налетел на какую-то тётку-деревенщину в фуфайке, которая, раскорячившись посредине тротуара, рылась в своей сумке. В тёткином "Ой!" было не столько боли, сколько обиды и злости.
- Простите, пожалуйста, - сказал Николай Александрович.
- Чего простите-то, чуть с ног не сшиб, охламон! - отозвалась тётка.
- Извините, я нечаянно, - Николай Александрович сделал какой-то полупоклон и улыбнулся.
Тётка, заметив, что он слаб в диалоге, пошла в наступление.
- Он же и лыбится, посмотрите, а ещё в берете! Вырядился!
Продолжая кланяться и жалко улыбаться, Николай Александрович обошёл тётку и бормоча: - Виноват...задумался...не заметил..., - трусцой последовал ко входу в гастроном. Тётка не спеша преследовала добычу, изредка с удовольствием выкрикивая: - Интеллигенция! Морду всю пропил! Козёл в пальте!
Настроение было испорчено, но его спас торт - он был один такой - большой, с кремовыми излишествами и надписью: "С Днём Рождения!" Николай Александрович снял коробку с полки, но тут из-под его руки вынырнула тётка и вцепилась в торт снизу.
- Моё, - сказала она со злостью.
- Позвольте, как это ваше, я же первый...
Тётка потянула торт к себе, Николай Александрович машинально - вверх, и тут в его руках оказалась лишь прозрачная крышка от коробки, а сам торт в руках тётки медленно кренился, кренился и вдруг обвалился ему на колени всем кремом своим и надписью.
- Вот теперь ты первый, - сказала тётка и медленно пошла к выходу. Видно было, что она полностью удовлетворена.
Николай Александрович молча и почти без улыбки выслушал долгие оскорбления магазинной дамы за произведённый беспорядок, купил второй торт, без излишеств, расплатился за оба, вышел на улицу и закурил. Ботинки и брюки были в креме, указания стрелок не прочитывались. "Как идти в таком виде!?", - думал он с ужасом. - "А в каком, собственно, в таком!?", - ужас постепенно сменялся чем-то другим, чему место не предусмотрено, но оно упорно вылезало, упираясь, как майский жук в детстве из кулака, - "Так же ещё смешнее! Все будут смеяться, и Марья Ивановна, и Зинаида Васильевна, и Лизочка будет заливаться. И я вместе со всеми. Я же идиот с вечной улыбкой на лице, недоразумение на побегушках, урна для насмешек! Ха-ха-ха!"
Николай Александрович снял крышку с торта, со всей силы влепил его в стену и ещё размазал туда-сюда.
"Дивно!", - подумал он, любуясь на дело рук своих, - "очень жирная точка!". Повернулся и направился в сторону Гадюшника, благо, недалеко ушёл.
"С ним подружился я в то время".
А.С. Пушкин.