Новогодняя сказка.
В утро после праздника город похож на старую растрёпанную куклу с оторванной ногой, брошенную специально посреди комнаты - нате, смотрите! - как огрызок зряшных фантазий и надежд. В небе, чуть тронутом серым, кричали вороны. Снег так и не выпал. В свете редких фонарей на чёрной земле блестели бутылки, потроха хлопушек, обрывки гирлянд и прочей новогодней мишуры.
Светка, уборщица, 55 лет, шла на работу. Мелкий липкий дождь приклеивался ко лбу, щекам, губам, хотелось отодрать его, как коросту. Оставалось пройти небольшой лесок и будет магазин с голубой светящейся надписью: "КЭШ ВАМ В БЭК", где её ждали грязные прилавки и полы, швабры, тряпки и вёдра с обжигающе холодной водой.
Дождь вдруг усилился и пошёл ливнем. Светка быстро промокла почти насквозь, заторопилась и больно упала на бок, поскользнувшись на чём-то гадком и жирном. Хромая, она добралась до сосны, обхватила её руками и заревела. Она плакала от непраздника, от беспомощности, мокроты и холода, навзрыд, как ребёнок, пытаясь даже причитать, но причитания из-за лязганья зубов выходили не жалостно-напевно, а какими-то кусками с неровными краями: "...что же это, каждый день...ни мужика...упала, вся грязная...ни денег...ангелы небесные, за что такая жизнь..." Другая, взрослая Светка, смотрела на неё как бы со стороны и укоряла: "Светка, дура несчастная, заткнись и иди на работу, опоздаешь ведь, курва!", - но от этих укоров плакалось ещё слаще и уютнее, слёзы были намного теплее дождя. Вдруг ливень резко, как по команде, прекратился, а перед Светкою оказался благообразного вида пожилой мужичок, небольшого роста, в плаще с откинутым капюшоном.
Ангелы небесные, стандартные, двое отдыхали у себя на небесах - дежурство, как всегда на Новый год, выдалось хлопотливым. Зов дошёл до них в слабом, разбавленном дождём виде, но была в нём какая-то отчаянность. "С одном стороны", - заметил один из Ангелов, - "волшебная ночь закончилась. С другой - набор обычный, без излишеств: мужик и деньги. Да и нечасто она к нам обращается. Думаю, старичка какого ледащего и миллион - по её запросам хватит. И дождь укоротить, распоясался."
Ледащий Иван Карлович, бывший сотрудник, 60 лет шёл по предрассветной улице, бодро переступая ногами и лыжными палками. На нём были резиновые сапоги с тёплым меховым нутром и офицерская плащ-палатка. Внезапно дорогу ему загородили двое, тоже в плащах, со скрытыми в тени капюшонов лицами и чем-то вроде рюкзаков за плечами. "Туристы", - подумал Ледащий. "А не окажете ли вы нам, уважаемый Иван Карлович, любезность - отдать последний долг Родине, искупить, так сказать, вину?" - Услышав вежливые и просительные интонации, Ледащий по привычке попёр в дурь: "Какая вина, да я всю жизнь на галерах, биография без пятнышка". - "А тебе напомнить, Ледаший, что ты делал в 91-м (93-м...)?", - вступил в разговор второй турист. "Не надо. Готов искупить", - не раздумывая, ответил Иван Карлович. Ведь в том царстве-государстве история была столь наполнена событиями, что в процессе любого из них каждый мог поступить не так, как впоследствии окажется правильным. Только туристов - для напоминания - на всех не хватает. "Тот ещё жук," - сказал второй турист, - "надо закрепить". Он вынул откуда-то из подмышки стрелу и воткнул её Ледащему прямо в грудь. Было не больно, щекотно только и почему-то захотелось писать стихи, как в 7 классе. "Вон там, под деревом, стоит женщина и плачет, зовут Фотиньей. Отдашь ей миллион и предложишь руку и сердце", - объяснил турист. В руке у Ивана Карловича оказалась пачка денег.
Дождь осенний, холодный, мокрый шёл себе в охотку, как внезапно сверху поступило указание: в таком-то месте - ни ногой. Приказ есть приказ, но подсмотреть-то ведь никто не мешает: в запрещённом месте, обняв сосну стоит тётка и плачет. К сосне идёт мужик в плаще с капюшоном, дойдя дотуда, где дождя нет, он достаёт из кармана деньги, пересчитывает, половину кладёт обратно в карман, откидывает капюшон и подходит к тётке. Дождь ведь умеет не только ходить, но ещё шептать и даже стучать. Всё увиденное было немедленно передано куда следует.
Светка от неожиданности перестала плакать, потом улыбнулась и на щеках как будто даже обозначились ямочки, там, где они были лет 10 назад. Жених был хоть и старенький, но на вид годный, да и ей ли выбирать? "Пятьсот тысяч - это какие же деньжищи!", - думала она, - "половину надо сразу дочке в эту Америку послать: хоть и говорит, что живёт богато, а всё - чужая земля. Тёте Зине, соседке, на операцию надо дать, потом ещё в приют для собак, и в этот, как его, Фонд обиженных чиновников... Ангелы небесные, сколько обиженных-то на земле!.." - "Ага!", - сказали двое с рюкзаками, выходя из кустов, - "много, и ещё сейчас прибавится. А ты, Ледащий, за то, что делал в 91 (93...) году, и ещё за то, что скрысятничал у суженой половину денег, как недостойный её, будешь наказан". - "Но я же её люблю", - прошептал Иван Карлович, превозмогая колотьё в груди. - "Нет, нет, Ангелы!", - воскликнула Светка , - "достойный, достойный! Главное, чтобы любил, а... свои-то деньги я, почитай, уже и потратила".
И стали они вместе жить-поживать и добра наживать - того, что Ледащий успевал припрятать. А поздней осенью часто вдвоём сидели под грибком на лавочке, шептались с дождём.
Светка, уборщица, 55 лет, шла на работу. Мелкий липкий дождь приклеивался ко лбу, щекам, губам, хотелось отодрать его, как коросту. Оставалось пройти небольшой лесок и будет магазин с голубой светящейся надписью: "КЭШ ВАМ В БЭК", где её ждали грязные прилавки и полы, швабры, тряпки и вёдра с обжигающе холодной водой.
Дождь вдруг усилился и пошёл ливнем. Светка быстро промокла почти насквозь, заторопилась и больно упала на бок, поскользнувшись на чём-то гадком и жирном. Хромая, она добралась до сосны, обхватила её руками и заревела. Она плакала от непраздника, от беспомощности, мокроты и холода, навзрыд, как ребёнок, пытаясь даже причитать, но причитания из-за лязганья зубов выходили не жалостно-напевно, а какими-то кусками с неровными краями: "...что же это, каждый день...ни мужика...упала, вся грязная...ни денег...ангелы небесные, за что такая жизнь..." Другая, взрослая Светка, смотрела на неё как бы со стороны и укоряла: "Светка, дура несчастная, заткнись и иди на работу, опоздаешь ведь, курва!", - но от этих укоров плакалось ещё слаще и уютнее, слёзы были намного теплее дождя. Вдруг ливень резко, как по команде, прекратился, а перед Светкою оказался благообразного вида пожилой мужичок, небольшого роста, в плаще с откинутым капюшоном.
Ангелы небесные, стандартные, двое отдыхали у себя на небесах - дежурство, как всегда на Новый год, выдалось хлопотливым. Зов дошёл до них в слабом, разбавленном дождём виде, но была в нём какая-то отчаянность. "С одном стороны", - заметил один из Ангелов, - "волшебная ночь закончилась. С другой - набор обычный, без излишеств: мужик и деньги. Да и нечасто она к нам обращается. Думаю, старичка какого ледащего и миллион - по её запросам хватит. И дождь укоротить, распоясался."
Ледащий Иван Карлович, бывший сотрудник, 60 лет шёл по предрассветной улице, бодро переступая ногами и лыжными палками. На нём были резиновые сапоги с тёплым меховым нутром и офицерская плащ-палатка. Внезапно дорогу ему загородили двое, тоже в плащах, со скрытыми в тени капюшонов лицами и чем-то вроде рюкзаков за плечами. "Туристы", - подумал Ледащий. "А не окажете ли вы нам, уважаемый Иван Карлович, любезность - отдать последний долг Родине, искупить, так сказать, вину?" - Услышав вежливые и просительные интонации, Ледащий по привычке попёр в дурь: "Какая вина, да я всю жизнь на галерах, биография без пятнышка". - "А тебе напомнить, Ледаший, что ты делал в 91-м (93-м...)?", - вступил в разговор второй турист. "Не надо. Готов искупить", - не раздумывая, ответил Иван Карлович. Ведь в том царстве-государстве история была столь наполнена событиями, что в процессе любого из них каждый мог поступить не так, как впоследствии окажется правильным. Только туристов - для напоминания - на всех не хватает. "Тот ещё жук," - сказал второй турист, - "надо закрепить". Он вынул откуда-то из подмышки стрелу и воткнул её Ледащему прямо в грудь. Было не больно, щекотно только и почему-то захотелось писать стихи, как в 7 классе. "Вон там, под деревом, стоит женщина и плачет, зовут Фотиньей. Отдашь ей миллион и предложишь руку и сердце", - объяснил турист. В руке у Ивана Карловича оказалась пачка денег.
Дождь осенний, холодный, мокрый шёл себе в охотку, как внезапно сверху поступило указание: в таком-то месте - ни ногой. Приказ есть приказ, но подсмотреть-то ведь никто не мешает: в запрещённом месте, обняв сосну стоит тётка и плачет. К сосне идёт мужик в плаще с капюшоном, дойдя дотуда, где дождя нет, он достаёт из кармана деньги, пересчитывает, половину кладёт обратно в карман, откидывает капюшон и подходит к тётке. Дождь ведь умеет не только ходить, но ещё шептать и даже стучать. Всё увиденное было немедленно передано куда следует.
Светка от неожиданности перестала плакать, потом улыбнулась и на щеках как будто даже обозначились ямочки, там, где они были лет 10 назад. Жених был хоть и старенький, но на вид годный, да и ей ли выбирать? "Пятьсот тысяч - это какие же деньжищи!", - думала она, - "половину надо сразу дочке в эту Америку послать: хоть и говорит, что живёт богато, а всё - чужая земля. Тёте Зине, соседке, на операцию надо дать, потом ещё в приют для собак, и в этот, как его, Фонд обиженных чиновников... Ангелы небесные, сколько обиженных-то на земле!.." - "Ага!", - сказали двое с рюкзаками, выходя из кустов, - "много, и ещё сейчас прибавится. А ты, Ледащий, за то, что делал в 91 (93...) году, и ещё за то, что скрысятничал у суженой половину денег, как недостойный её, будешь наказан". - "Но я же её люблю", - прошептал Иван Карлович, превозмогая колотьё в груди. - "Нет, нет, Ангелы!", - воскликнула Светка , - "достойный, достойный! Главное, чтобы любил, а... свои-то деньги я, почитай, уже и потратила".
И стали они вместе жить-поживать и добра наживать - того, что Ледащий успевал припрятать. А поздней осенью часто вдвоём сидели под грибком на лавочке, шептались с дождём.