Камчатка 2
КОБЫЛА МАШКА
Камчатские лошадки, как правило, были невелики, с ними легко было работать, но мне не повезло: не знаю, из каких соображений, мне выделили огромную пузатую кобылу Машку, у которой, к тому же, был жеребёнок, что меня почему-то особенно убивало! Большие вьючные сумы, туго набитые ящиками с оборудованием, торчали по её бокам и образовывали как бы стол. Чтобы я не свалилась назад, за моей спиной укреплялся спальник, образовывавший этакий диванный валик, который хоть как-то фиксировал меня на этой громадине.
Ноги мои до стремян не доставали и торчали вперёд и в разные стороны. Когда меня подбрасывали, и я оказывалась в седле, народ ухмылялся, и кто-нибудь обязательно отмечал, что я сижу на Машке, как буржуй на земном шаре, это было в народе дежурной шуткой! Меня эта ситуация достаточно сильно угнетала, и я мечтала о том, чтобы у меня была, как у Анжелы, лошадь под кавалерийским седлом. И плётка. Но до этого мне было далеко, как до неба.
Анжела, красивая полька тридцати лет от роду, путешествовала с этой экспедицией в качестве поварихи не первый год, она была дружна с начальником экспедиции, была достаточно свободна, гарцевала на своём коньке, и представляла собой великолепное зрелище, когда в тельняшке и лихо сдвинутом накомарнике, который на её горделивой головке спокойно сходил за шляпу, она галопом проносилась мимо нас. Я ей завидовала! Впрочем, женщина она была добрая, справедливая и в обиду меня не давала.
Так повелось, что всех женщин в этой экспедиции звали тётками, что меня почему-то тоже сильно обижало. Теперь, спустя почти пятьдесят лет, я понимаю, что была катастрофически не готова к этой работе и вообще к такой жизни. Интернатская девчонка, крайне недоразвитая в эмоциональном плане, всю информацию о жизни до того момента получавшая из книг, я категорически не вписывалась в эту среду, тем более, что за год до этого на моём месте работала поэтесса Новелла Матвеева, а за два года - поэт Глеб Гарбовский. nbsp;
Тем не менее, поварские дела я освоила быстро, и каждый день кормила народ свежими лепёшками, тесто для которых я загодя замешивала и укладывала во вьючную суму вместе с посудой. Научилась ставить сеть (у меня была небольшая, четырёхметровая, её вполне хватало), ловила кумжу и горбушу, которой в речушках было не меряно, научилась быстро очищать и засаливать красную икру. Когда стоянка случалась у речки и не на один день, типичная сервировка стола на завтрак была следующая: большая миска со свежезасоленной красной икрой, немаленький кубик сливочного масла, пышные горячие лепёшки и крепкий чай.
Год выдался не простой. Где-то в середине срока был тяжело ранен начальник экспедиции. На стоянке лошадь ударила копытом по лежащему на земле ружью, и то самопроизвольно выстрелило. Дробь прошла через всю толщу ноги в районе паха и осталась под кожей сзади. Пока посланник доскакал до ближайшего посёлка, пока дозвонился и пока прилетел вертолёт, прошло полдня, и он потерял много крови. Его увезли, Анжела улетела вместе с ним, а мы остались с одним геологом и с прежним объёмом работы. По этой причине полевой сезон у нас закончился существенно позже, и мы не смогли своевременно выбраться из камчатской тундры.
Когда, наконец, наша экспедиция добралась до Верхнего Хайрюзово, чтобы, сплавившись к устью реки до Нижнего Хайрюзово, улететь оттуда на кукурузнике в Петропавлоск-Камчатский, всё было поздно, по реке уже пошла шуга, достаточно ранняя даже для этих мест, и сплав оказался невозможным. (Шуга, это толстый слой смеси снега со льдом, несущийся по течению).
Застряли мы в этом посёлке капитально, на две или три недели, всё ждали, когда изменится погода и потеплеет, но этого не случилось.
Всё это время мужчины с утра уходили куда-то в другую экспедицию и играли там в карты на деньги, а я оставалась со старой корячкой, хозяйкой дома, в котором мы остановились, готовила нехитрую еду, состоящую из варёной картошки и солёной кумжи, которая в любом доме стояла бочками и не имела никакой цены. Мои подопечные на обед не приходили и возвращались домой поздно вечером выпившие и весёлые, на почве чего я умудрилась со всеми перессориться, такая жизнь мне остро не нравилась, и по дурости и в знак протеста, я покупала единственный имеющийся в магазине алкоголь, портвейн три семёрки, мы выпивали его на пару с хозяйкой дома и распевали украинские народные песни. Почему именно украинские? И в исполнении коряков? Не знаю! Но это было повсеместно. К счастью, знакомство с алкоголем продлилось не долго, и не успело повлиять на мою дальнейшую жизнь.
В конце октября начались обильные снегопады, стало совершенно ясно, что лучше не будет, и необходимо что-то решать. Было принято решение двум экспедициям разбиться на три группы и испытать судьбу по трём направлениям: трое спускаются вниз по реке на лодке; трое, самых опытных, налегке отправляются пешком вниз по течению реки; и трое, в сопровождении лошади, двигаются внутрь материка в сторону Коврана, посёлка на берегу Охотского моря, находящегося от нас в семидесяти километрах. Я попала в последнюю группу, состоящую из геолога, рабочего - местного парня лет семнадцати, моей кобылы Машки и поварихи, то есть, меня.
Камчатские лошадки, как правило, были невелики, с ними легко было работать, но мне не повезло: не знаю, из каких соображений, мне выделили огромную пузатую кобылу Машку, у которой, к тому же, был жеребёнок, что меня почему-то особенно убивало! Большие вьючные сумы, туго набитые ящиками с оборудованием, торчали по её бокам и образовывали как бы стол. Чтобы я не свалилась назад, за моей спиной укреплялся спальник, образовывавший этакий диванный валик, который хоть как-то фиксировал меня на этой громадине.
Ноги мои до стремян не доставали и торчали вперёд и в разные стороны. Когда меня подбрасывали, и я оказывалась в седле, народ ухмылялся, и кто-нибудь обязательно отмечал, что я сижу на Машке, как буржуй на земном шаре, это было в народе дежурной шуткой! Меня эта ситуация достаточно сильно угнетала, и я мечтала о том, чтобы у меня была, как у Анжелы, лошадь под кавалерийским седлом. И плётка. Но до этого мне было далеко, как до неба.
Анжела, красивая полька тридцати лет от роду, путешествовала с этой экспедицией в качестве поварихи не первый год, она была дружна с начальником экспедиции, была достаточно свободна, гарцевала на своём коньке, и представляла собой великолепное зрелище, когда в тельняшке и лихо сдвинутом накомарнике, который на её горделивой головке спокойно сходил за шляпу, она галопом проносилась мимо нас. Я ей завидовала! Впрочем, женщина она была добрая, справедливая и в обиду меня не давала.
Так повелось, что всех женщин в этой экспедиции звали тётками, что меня почему-то тоже сильно обижало. Теперь, спустя почти пятьдесят лет, я понимаю, что была катастрофически не готова к этой работе и вообще к такой жизни. Интернатская девчонка, крайне недоразвитая в эмоциональном плане, всю информацию о жизни до того момента получавшая из книг, я категорически не вписывалась в эту среду, тем более, что за год до этого на моём месте работала поэтесса Новелла Матвеева, а за два года - поэт Глеб Гарбовский. nbsp;
Тем не менее, поварские дела я освоила быстро, и каждый день кормила народ свежими лепёшками, тесто для которых я загодя замешивала и укладывала во вьючную суму вместе с посудой. Научилась ставить сеть (у меня была небольшая, четырёхметровая, её вполне хватало), ловила кумжу и горбушу, которой в речушках было не меряно, научилась быстро очищать и засаливать красную икру. Когда стоянка случалась у речки и не на один день, типичная сервировка стола на завтрак была следующая: большая миска со свежезасоленной красной икрой, немаленький кубик сливочного масла, пышные горячие лепёшки и крепкий чай.
Год выдался не простой. Где-то в середине срока был тяжело ранен начальник экспедиции. На стоянке лошадь ударила копытом по лежащему на земле ружью, и то самопроизвольно выстрелило. Дробь прошла через всю толщу ноги в районе паха и осталась под кожей сзади. Пока посланник доскакал до ближайшего посёлка, пока дозвонился и пока прилетел вертолёт, прошло полдня, и он потерял много крови. Его увезли, Анжела улетела вместе с ним, а мы остались с одним геологом и с прежним объёмом работы. По этой причине полевой сезон у нас закончился существенно позже, и мы не смогли своевременно выбраться из камчатской тундры.
Когда, наконец, наша экспедиция добралась до Верхнего Хайрюзово, чтобы, сплавившись к устью реки до Нижнего Хайрюзово, улететь оттуда на кукурузнике в Петропавлоск-Камчатский, всё было поздно, по реке уже пошла шуга, достаточно ранняя даже для этих мест, и сплав оказался невозможным. (Шуга, это толстый слой смеси снега со льдом, несущийся по течению).
Застряли мы в этом посёлке капитально, на две или три недели, всё ждали, когда изменится погода и потеплеет, но этого не случилось.
Всё это время мужчины с утра уходили куда-то в другую экспедицию и играли там в карты на деньги, а я оставалась со старой корячкой, хозяйкой дома, в котором мы остановились, готовила нехитрую еду, состоящую из варёной картошки и солёной кумжи, которая в любом доме стояла бочками и не имела никакой цены. Мои подопечные на обед не приходили и возвращались домой поздно вечером выпившие и весёлые, на почве чего я умудрилась со всеми перессориться, такая жизнь мне остро не нравилась, и по дурости и в знак протеста, я покупала единственный имеющийся в магазине алкоголь, портвейн три семёрки, мы выпивали его на пару с хозяйкой дома и распевали украинские народные песни. Почему именно украинские? И в исполнении коряков? Не знаю! Но это было повсеместно. К счастью, знакомство с алкоголем продлилось не долго, и не успело повлиять на мою дальнейшую жизнь.
В конце октября начались обильные снегопады, стало совершенно ясно, что лучше не будет, и необходимо что-то решать. Было принято решение двум экспедициям разбиться на три группы и испытать судьбу по трём направлениям: трое спускаются вниз по реке на лодке; трое, самых опытных, налегке отправляются пешком вниз по течению реки; и трое, в сопровождении лошади, двигаются внутрь материка в сторону Коврана, посёлка на берегу Охотского моря, находящегося от нас в семидесяти километрах. Я попала в последнюю группу, состоящую из геолога, рабочего - местного парня лет семнадцати, моей кобылы Машки и поварихи, то есть, меня.