Клоуны
Здание детского театра имеет своеобразную архитектуру, этакий затейливый особнячок со зверинцем в центре здания, который на тот момент представлял из себя большое круглое помещение, где животные находились ниже уровня пола в тесных сужающихся к центру клетках. То ли в силу неудачной конструкции и плохой вентиляции этого помещения, то ли в силу крайней запущенности всего процесса содержания животных, всё здание было пропитано застарелым запахом мочи и навоза всевозможного происхождения. Воздух в зверинце был насыщен влагой и было совершенно очевидно, что животные там мучаются. Все без исключения, даже обезьяны, были вялые, подавленные, они сидели или лежали в абсолютно пустых клетках на холодном, мокром и грязном бетонном полу. Запомнила бегемота со шкурой, вдоль и поперёк иссечёной шрамами от хлыста.
В моральном плане более тяжёлого объекта я не встречала. Там все ненавидели всех! Единственная форма общения - визгливо-истеричные выкрики даже тогда, когда требовалось что-то сказать по делу. Разруливала ситуацию татарка средних лет, грубая малограмотная баба, та самая, которая лично торговала куриными гузками, скорее всего, полученными в качестве гуманитарной помощи животным с какой-то птицефабрики.
Наше сено разгружали во дворе под наблюдением своего небольшого начальника. Был он, судя по всему, по совместительству артистом, поскольку на него было надето невероятно грязное подобие гусарского кителя с оборванной бахромой и одним эполетом, постоянно съезжающем с плеча. Мерзкими матами он подгонял несколько приблудившихся к его хозяйству заторможенных девчонок - любительниц животных, которых много встречается среди собаководов, на конюшнях и в других подобных местах.
Пока разгружали сено, я зашла в какую-то дверь с целью погреться, и неожиданно для себя оказалась в достаточно большом помещении, которое, как я поняла позже, являлось предбанником, то есть, той самой закулисой, соседней со сценой. Помещение было крайне запущено, вдоль его стен был свален разноцветный реквизит, скорее напоминающий кучи хлама. В центре размещалась выразительная группа, состоящая из небольшого медведя в наморднике, понуро сидящего на заду, и его дрессировщика, мужичка в хорошей степени поддатости, расположившегося рядом с ним на корточках и привалившегося к нему плечом. Оба они являли собой полную покорность обстоятельствам и терпеливо ждали своего выхода на сцену и вообще, когда всё закончится, и они смогут уйти отсюда и заняться своими делами.
Было в этом помещении ещё одно существо: крохотная, совершенно высохшая от старости, женщина в образе Мальвины. Длинные локоны парика, нарисованные румянами на морщинистых щеках два круглых пятна, пышное белое многослойное платье и детские лаковые туфельки. Была она по виду и по поведению с хорошим прибабахом, поэтому я быстро отказалась от мысли, что она выйдет на сцену. Скорее всего, когда-то она здесь выступала, а теперь её присутствие терпели в память о прежних заслугах.
За дощатой стеной шло представление, клоун искусственным голосом отпускал какие-то шутки, в зале смеялась и хлопала в ладоши публика. Неожиданно распахнулась дверь, ведущая на сцену, и в помещение влетел тот самый клоун. Мы все замерли. Клоун отшвырнул в сторону какие-то разноцветные пластмассовые палки и начал искать нужный ему реквизит, раздраженно разбрасывая всё, что попадалось под руку. При этом он с невероятнейшей злобой шипел наигрязнейшую матершину. Необходимая вещь, наконец, нашлась, клоун заскочил за дверь, и мы снова услышали его искусственный высокий жизнерадостный голос: «Дорогие ребята!!! Вот я снова пришёл к вам!...» На протяжении последующих пятнадцати минут он ещё дважды заскакивал к нам, грязно ругаясь, искал очередной реквизит, убегал обратно, чего-то там острил и срывал аплодисменты благодарной публики.
Наконец, нашу машину разгрузили, и я уехала из этого кошмара навсегда, прекрасно сознавая, что эти впечатления для меня лишние и надеясь, что я их быстро позабуду. Не тут то было! Теперь каждый раз, когда я слышу причитания престарелых актрисулек на тему, как они любят свою профессию и запах кулис, я вспоминаю детский театр «Уголок Дурова», который я очень любила в своём детстве. Теперь меня не проведёшь! Теперь я знаю, как проходит настоящая театральная жизнь!
Впрочем, почему только театральная? Когда я гляжу на наших депутатов и сенаторов, я прекрасно вижу, как они спешат отбыть свой номер и по-быстрому убраться за кулисы. Там они, наконец, становятся сами собой, скидывают пиджаки, закатывают рукава, ослабляют галстуки и начинают заниматься любимыми и привычными делами: делят деньги, пакостят, подсиживают, убивают, насилуют кого кому нравится, а по звонку: смывают с себя кровь и сперму, застёгивают ширинки и пиджаки, поправляют галстуки, берут в руки бокалы с искрящимся шампанским, выходят под свет софитов и с лучезарной улыбкой поздравляют своих соотечественников, то есть, нас с вами, дорогие друзья, с наступающим Новым годом! И только полуприкрытые глаза и слегка дрожащая жёсткая складка у края губы говорят о том, что они ещё в той, в своей настоящей, скрытой от глаз дурацкой публики, жизни!
В моральном плане более тяжёлого объекта я не встречала. Там все ненавидели всех! Единственная форма общения - визгливо-истеричные выкрики даже тогда, когда требовалось что-то сказать по делу. Разруливала ситуацию татарка средних лет, грубая малограмотная баба, та самая, которая лично торговала куриными гузками, скорее всего, полученными в качестве гуманитарной помощи животным с какой-то птицефабрики.
Наше сено разгружали во дворе под наблюдением своего небольшого начальника. Был он, судя по всему, по совместительству артистом, поскольку на него было надето невероятно грязное подобие гусарского кителя с оборванной бахромой и одним эполетом, постоянно съезжающем с плеча. Мерзкими матами он подгонял несколько приблудившихся к его хозяйству заторможенных девчонок - любительниц животных, которых много встречается среди собаководов, на конюшнях и в других подобных местах.
Пока разгружали сено, я зашла в какую-то дверь с целью погреться, и неожиданно для себя оказалась в достаточно большом помещении, которое, как я поняла позже, являлось предбанником, то есть, той самой закулисой, соседней со сценой. Помещение было крайне запущено, вдоль его стен был свален разноцветный реквизит, скорее напоминающий кучи хлама. В центре размещалась выразительная группа, состоящая из небольшого медведя в наморднике, понуро сидящего на заду, и его дрессировщика, мужичка в хорошей степени поддатости, расположившегося рядом с ним на корточках и привалившегося к нему плечом. Оба они являли собой полную покорность обстоятельствам и терпеливо ждали своего выхода на сцену и вообще, когда всё закончится, и они смогут уйти отсюда и заняться своими делами.
Было в этом помещении ещё одно существо: крохотная, совершенно высохшая от старости, женщина в образе Мальвины. Длинные локоны парика, нарисованные румянами на морщинистых щеках два круглых пятна, пышное белое многослойное платье и детские лаковые туфельки. Была она по виду и по поведению с хорошим прибабахом, поэтому я быстро отказалась от мысли, что она выйдет на сцену. Скорее всего, когда-то она здесь выступала, а теперь её присутствие терпели в память о прежних заслугах.
За дощатой стеной шло представление, клоун искусственным голосом отпускал какие-то шутки, в зале смеялась и хлопала в ладоши публика. Неожиданно распахнулась дверь, ведущая на сцену, и в помещение влетел тот самый клоун. Мы все замерли. Клоун отшвырнул в сторону какие-то разноцветные пластмассовые палки и начал искать нужный ему реквизит, раздраженно разбрасывая всё, что попадалось под руку. При этом он с невероятнейшей злобой шипел наигрязнейшую матершину. Необходимая вещь, наконец, нашлась, клоун заскочил за дверь, и мы снова услышали его искусственный высокий жизнерадостный голос: «Дорогие ребята!!! Вот я снова пришёл к вам!...» На протяжении последующих пятнадцати минут он ещё дважды заскакивал к нам, грязно ругаясь, искал очередной реквизит, убегал обратно, чего-то там острил и срывал аплодисменты благодарной публики.
Наконец, нашу машину разгрузили, и я уехала из этого кошмара навсегда, прекрасно сознавая, что эти впечатления для меня лишние и надеясь, что я их быстро позабуду. Не тут то было! Теперь каждый раз, когда я слышу причитания престарелых актрисулек на тему, как они любят свою профессию и запах кулис, я вспоминаю детский театр «Уголок Дурова», который я очень любила в своём детстве. Теперь меня не проведёшь! Теперь я знаю, как проходит настоящая театральная жизнь!
Впрочем, почему только театральная? Когда я гляжу на наших депутатов и сенаторов, я прекрасно вижу, как они спешат отбыть свой номер и по-быстрому убраться за кулисы. Там они, наконец, становятся сами собой, скидывают пиджаки, закатывают рукава, ослабляют галстуки и начинают заниматься любимыми и привычными делами: делят деньги, пакостят, подсиживают, убивают, насилуют кого кому нравится, а по звонку: смывают с себя кровь и сперму, застёгивают ширинки и пиджаки, поправляют галстуки, берут в руки бокалы с искрящимся шампанским, выходят под свет софитов и с лучезарной улыбкой поздравляют своих соотечественников, то есть, нас с вами, дорогие друзья, с наступающим Новым годом! И только полуприкрытые глаза и слегка дрожащая жёсткая складка у края губы говорят о том, что они ещё в той, в своей настоящей, скрытой от глаз дурацкой публики, жизни!