Мой отец
Мой отец 1908 года рождения был коммунистом, партийным работником. В октябре 37-го он был арестован с должности второго секретаря Горно-Алтайского обкома партии, провёл два года в одиночке, там от пыток сошел с ума и был выпущен на свободу по причине полной непригодности. Первая его жена от него отреклась, у нас до сих пор хранится номер газеты «Правда» с текстом её отречения.
После длительного лечения отец обратился в ЦК, там его дело пересмотрели, признали арест неправильным, восстановили в партии и снова стали назначать на ответственные партийно-хозяйственные должности, на которых он и проработал всю войну. Должности эти были расстрельными в том смысле, что за невыполнение плана военных поставок можно было запросто лишиться жизни, но он работал с полной отдачей и встретил окончание войны живым-здоровым, заработав к 36 годам всего лишь стенокардию.
В 1944-м отец женился во второй раз и народил нас, трёх дочек.
После войны отец руководил Совпартшколой, которую сам и создал.
А в 47-м отец был вынужден с Алтая тайком бежать накануне своего очередного ареста. После этого он уже никогда не смог вернуться на родину, слишком много врагов во власти у него там оставалось.
Я помню этот побег, мне тогда было три года, помню сильнейшую метель, помню, как мы с годовалой сестрёнкой ехали на санях, укутанные в меховой тулуп. Помню юрту, в которой мы остановились. Помню, как сильно плакала моя сестрёнка, которая никак не могла заснуть в непривычной обстановке. Помню, как отец вставал, подходил, открывал дверь юрты и пугал, прогонял страшного волка. Помню, как завывала метель и как залетали снежные хлопья в открытую дверь. И конечно я помню ощушение опасности и тревоги, которые сопровождали эту нашу поездку.
С 47-го отец два года работал председателем облисполкома в Туве у Солчак Тока.
В 1951 году он закончил Высшую партийную школу в Москве, работал секретарём райкома партии в Алтайском Крае, преподавал в семипалатинском институте основы марксизма-ленинизма, но долго этим заниматься не захотел и в 1955 году по призыву партии отправился в числе коммунистов - двадцатитысячников в отстающий совхоз в Новгородской области. Следующей весной совхоз занял первое место по посевной, а спустя месяц отца в возрасте 48 лет разбил паралич.
В 1955 году, когда мы переезжали из Семипалатинска в Центр России, время было тяжёлое. Из Средней Азии шли составы с целинниками, возвращавшимися из промороженных степей, выжить в которых на тот момент не было никакой возможности. Хорошо помню вагон, в котором мы ехали с этими людьми: молодёжь с маленькими детьми, дым коромыслом, гармошка, какой-то залихватский настрой, когда море по колено: ехали-то в никуда, и что их там ожидало - не ведали!
В стране было голодновато. Хлеб в деревенский магазин привозили нечасто, и мне, старшей девочке 12-ти лет, за продуктами приходилось ходить в город за 10 километров. Хозяйством мы обзавестись не успели, никаких запасов у нас не было, не было и денег, поскольку пенсия отца была невелика. Хорошо помню, как мама поначалу с пенсии покупала килограмм сливочного масла, видно в память о той, хорошей и счастливой жизни, которой мы жили до этого. Делила это масло на тридцать кусочков, чтобы хватило на месяц, раскладывала его на дощечке и выносила на мороз, а потом жалела нас, и эти кусочки расходились гораздо быстрее, чем планировалось. Впрочем, про сливочное масло нам очень скоро пришлось забыть на многие годы.
Основной нашей едой была жареная на комбижире картошка, при этом чувство голода нас никогда не покидало, как я теперь понимаю, из-за полного отсутствия животного белка. А когда комбижира не было, мы жарили картошку на воде, это совсем не то, что варёная картошка, там корочки, и вкус другой. Не было одежды, не было обуви. Летом ходила босиком. На все случаи жизни было одно платье - школьная форма.
Помню, как плакал отец, когда его, чтобы отвезти в больницу, выносили привязанным к носилкам через узкие двери боком. Хорошо помню, как неоднократно просила в магазине у продавщицы в долг для отца папиросы «Дели». Просить стыдилась, но делать было нечего. Вообще стыдилась себя, поскольку всегда была плохо одета. До 18 лет, в те самые годы, когда для девочки это бывает так важно, ходила в интернатовских мальчуковых ботинках. С тех пор утеряла и так и не смогла развить в себе уменье хорошо одеваться и вообще радоваться этому делу. Зато на всю оставшуюся жизнь научилась видеть человеческую беду.
Так промучились мы два года, дальше нужно было с нами что-то решать, девочки мы были способные, учились хорошо. Отец куда-то написал, мама свозила его в Москву, в результате, ему удалось определить нас в школы-интернаты, их тогда только начали создавать, и попасть туда было непросто. Мою сестру определили в Валдай, а меня - в Ленинград. Таким образом отец на исходе собственной жизни успел последним невероятным усилием вытолкнуть нас в жизнь, дал нам шанс выучиться и вообще состояться.
Помню, как ужасно все мы плакали при расставании: мама - стоя на платформе, а мы с сестрой - за окном вагона.
За два года до его смерти, когда с приходом к власти Хрущёва начались реабилитации, дело отца было пересмотрено и ему была присуждена персональная пенсия союзного значения, давали которую нечасто и исключительно за особые заслуги перед Родиной.
Умер отец от третьего инсульта в возрасте пятидесяти восьми лет после многих лет изнурительной болезни. За это время он успел написать книгу воспоминаний, которую отчего-то я никак не могу взяться прочитать - по-прежнему слишком горячо всё, что касается памяти о нём.
С тех пор прошло пятьдесят четыре года. Мы все получили высшее образование. Средняя сестра закончила Ленинградский университет, младшая - МАТИ, я - МИФИ. Мы все много и хорошо работали. У нас были и есть хорошие семьи. Нашей маме 92 года, у неё проблемы с ногами, но ясность ума и хорошее чувство юмора остались при ней. Живёт она в семье своей внучки, там прекрасные условия. Мой сын, хотя наши с ним пути разошлись, кандидат медицинских наук, гендиректор Издательского дома. Мои дорогие племянницы, хотя и с ними мои пути разошлись, замужем за вполне себе современными предпринимателями и живут в своих загородных домах в коттеджном посёлке рядом с Москвой. И у меня, слава Богу, имеется возможность не только разговоры разговаривать на интересующие меня темы, но и реализовывать наши разные социальные проекты.
Только с годами я начала понимать, в каком страшном одиночестве пребывал мой отец, этот умный, энергичный и мужественный человек, на пике жизни оторванный болезнью от возможности активно действовать и оказавшийся на тот момент вдалеке от своей любимой родины и от всех своих друзей и родных. Мама была заморочена работой, уходом за отцом и хозяйством, а мы были ещё маленькими.
Так и не успела я поговорить с ним на равных, не успела выслушать и понять его, не успела сказать ему, что я его люблю и полностью разделяю его принципы. Жизнь необратима.
Сейчас, когда мне семьдесят и моя активная жизнь уже почти в потора раза дольше, чем его, я понимаю, что я - его копия, только в версии, пришедшейся на более благополучные времена. Даже заканчиваю жизнь в деревне, как и он, хотя ни его, ни моя жизнь поначалу не предполагали такой исход.
Очень нечасто, несколько раз за всю жизнь, мне снился отец и я всегда просила его об одном и то же: Подожди, не умирай! Дай мне время повзрослеть!
После длительного лечения отец обратился в ЦК, там его дело пересмотрели, признали арест неправильным, восстановили в партии и снова стали назначать на ответственные партийно-хозяйственные должности, на которых он и проработал всю войну. Должности эти были расстрельными в том смысле, что за невыполнение плана военных поставок можно было запросто лишиться жизни, но он работал с полной отдачей и встретил окончание войны живым-здоровым, заработав к 36 годам всего лишь стенокардию.
В 1944-м отец женился во второй раз и народил нас, трёх дочек.
После войны отец руководил Совпартшколой, которую сам и создал.
А в 47-м отец был вынужден с Алтая тайком бежать накануне своего очередного ареста. После этого он уже никогда не смог вернуться на родину, слишком много врагов во власти у него там оставалось.
Я помню этот побег, мне тогда было три года, помню сильнейшую метель, помню, как мы с годовалой сестрёнкой ехали на санях, укутанные в меховой тулуп. Помню юрту, в которой мы остановились. Помню, как сильно плакала моя сестрёнка, которая никак не могла заснуть в непривычной обстановке. Помню, как отец вставал, подходил, открывал дверь юрты и пугал, прогонял страшного волка. Помню, как завывала метель и как залетали снежные хлопья в открытую дверь. И конечно я помню ощушение опасности и тревоги, которые сопровождали эту нашу поездку.
С 47-го отец два года работал председателем облисполкома в Туве у Солчак Тока.
В 1951 году он закончил Высшую партийную школу в Москве, работал секретарём райкома партии в Алтайском Крае, преподавал в семипалатинском институте основы марксизма-ленинизма, но долго этим заниматься не захотел и в 1955 году по призыву партии отправился в числе коммунистов - двадцатитысячников в отстающий совхоз в Новгородской области. Следующей весной совхоз занял первое место по посевной, а спустя месяц отца в возрасте 48 лет разбил паралич.
В 1955 году, когда мы переезжали из Семипалатинска в Центр России, время было тяжёлое. Из Средней Азии шли составы с целинниками, возвращавшимися из промороженных степей, выжить в которых на тот момент не было никакой возможности. Хорошо помню вагон, в котором мы ехали с этими людьми: молодёжь с маленькими детьми, дым коромыслом, гармошка, какой-то залихватский настрой, когда море по колено: ехали-то в никуда, и что их там ожидало - не ведали!
В стране было голодновато. Хлеб в деревенский магазин привозили нечасто, и мне, старшей девочке 12-ти лет, за продуктами приходилось ходить в город за 10 километров. Хозяйством мы обзавестись не успели, никаких запасов у нас не было, не было и денег, поскольку пенсия отца была невелика. Хорошо помню, как мама поначалу с пенсии покупала килограмм сливочного масла, видно в память о той, хорошей и счастливой жизни, которой мы жили до этого. Делила это масло на тридцать кусочков, чтобы хватило на месяц, раскладывала его на дощечке и выносила на мороз, а потом жалела нас, и эти кусочки расходились гораздо быстрее, чем планировалось. Впрочем, про сливочное масло нам очень скоро пришлось забыть на многие годы.
Основной нашей едой была жареная на комбижире картошка, при этом чувство голода нас никогда не покидало, как я теперь понимаю, из-за полного отсутствия животного белка. А когда комбижира не было, мы жарили картошку на воде, это совсем не то, что варёная картошка, там корочки, и вкус другой. Не было одежды, не было обуви. Летом ходила босиком. На все случаи жизни было одно платье - школьная форма.
Помню, как плакал отец, когда его, чтобы отвезти в больницу, выносили привязанным к носилкам через узкие двери боком. Хорошо помню, как неоднократно просила в магазине у продавщицы в долг для отца папиросы «Дели». Просить стыдилась, но делать было нечего. Вообще стыдилась себя, поскольку всегда была плохо одета. До 18 лет, в те самые годы, когда для девочки это бывает так важно, ходила в интернатовских мальчуковых ботинках. С тех пор утеряла и так и не смогла развить в себе уменье хорошо одеваться и вообще радоваться этому делу. Зато на всю оставшуюся жизнь научилась видеть человеческую беду.
Так промучились мы два года, дальше нужно было с нами что-то решать, девочки мы были способные, учились хорошо. Отец куда-то написал, мама свозила его в Москву, в результате, ему удалось определить нас в школы-интернаты, их тогда только начали создавать, и попасть туда было непросто. Мою сестру определили в Валдай, а меня - в Ленинград. Таким образом отец на исходе собственной жизни успел последним невероятным усилием вытолкнуть нас в жизнь, дал нам шанс выучиться и вообще состояться.
Помню, как ужасно все мы плакали при расставании: мама - стоя на платформе, а мы с сестрой - за окном вагона.
За два года до его смерти, когда с приходом к власти Хрущёва начались реабилитации, дело отца было пересмотрено и ему была присуждена персональная пенсия союзного значения, давали которую нечасто и исключительно за особые заслуги перед Родиной.
Умер отец от третьего инсульта в возрасте пятидесяти восьми лет после многих лет изнурительной болезни. За это время он успел написать книгу воспоминаний, которую отчего-то я никак не могу взяться прочитать - по-прежнему слишком горячо всё, что касается памяти о нём.
С тех пор прошло пятьдесят четыре года. Мы все получили высшее образование. Средняя сестра закончила Ленинградский университет, младшая - МАТИ, я - МИФИ. Мы все много и хорошо работали. У нас были и есть хорошие семьи. Нашей маме 92 года, у неё проблемы с ногами, но ясность ума и хорошее чувство юмора остались при ней. Живёт она в семье своей внучки, там прекрасные условия. Мой сын, хотя наши с ним пути разошлись, кандидат медицинских наук, гендиректор Издательского дома. Мои дорогие племянницы, хотя и с ними мои пути разошлись, замужем за вполне себе современными предпринимателями и живут в своих загородных домах в коттеджном посёлке рядом с Москвой. И у меня, слава Богу, имеется возможность не только разговоры разговаривать на интересующие меня темы, но и реализовывать наши разные социальные проекты.
Только с годами я начала понимать, в каком страшном одиночестве пребывал мой отец, этот умный, энергичный и мужественный человек, на пике жизни оторванный болезнью от возможности активно действовать и оказавшийся на тот момент вдалеке от своей любимой родины и от всех своих друзей и родных. Мама была заморочена работой, уходом за отцом и хозяйством, а мы были ещё маленькими.
Так и не успела я поговорить с ним на равных, не успела выслушать и понять его, не успела сказать ему, что я его люблю и полностью разделяю его принципы. Жизнь необратима.
Сейчас, когда мне семьдесят и моя активная жизнь уже почти в потора раза дольше, чем его, я понимаю, что я - его копия, только в версии, пришедшейся на более благополучные времена. Даже заканчиваю жизнь в деревне, как и он, хотя ни его, ни моя жизнь поначалу не предполагали такой исход.
Очень нечасто, несколько раз за всю жизнь, мне снился отец и я всегда просила его об одном и то же: Подожди, не умирай! Дай мне время повзрослеть!