Захар Прилепин, слуга всех господ
Не успела я пованговать по поводу смены Прилепиным своей политической ориентации в течение года: http://sofya1444.livejournal.com/3457511.html ,
как моё предсказание сбылось буквально через несколько часов!
Обращаю внимание уважаемой публики на того, кто именно продвигает этот текст. Это Дадзи, краснодиванная шестёрка Вершинина, пропутинского охранителя.
Оригинал взят у da_dzi в Захар Прилепин: Две расы
Захар Прилепин, как всегда, ярко и точно выразил сокровенное. После 1991 выяснилось, что рядом с нами стала жить ещё одна раса - которая радовалась унижениям нашей страны, которая хлопала в ладоши каждый раз, когда Запад в очередной раз бил и унижал Россию. "Та вторая раса" славила "ичкерийских солдат свободы", когда те пытали наших пацанов, выкалывали им глаза и отрезали органы. "Та раса" призывала отдать последние крохи независимости и свободы нашей страны. "Та раса" говорила, что пенсионеры лишние и вымрут сами. "Та раса" сейчас продолжает кричать в унисон с Киевом о том, что Крым - это Украина, а крымчане предатели. "Та раса" ездит лабать на гитарке "Марионетки" и "Однажды мир прогнётся под нас" в зону АТО и жмёт руки тем, кто убивал "берякутят" и одесситов. "Та раса" ждёт возможности показать "не тому народу" России, что место этому народу в пыльном углу и желательно молча.
Время разговоров прошло. Нам нечего сказать той расе. На Украине "та раса" победила. Результат вы все видите - кровь, смерть, пепел Одессы, убитые дети Донбасса. И радость "той расы", что они победили и могут безнаказанно убивать нас.
Захар Прилепин: Две расы
Будущее точно рискует кого-то из нас переехать катком.
Мой товарищ, известный и невероятно талантливый музыкант - русский, взрослый, разумный - пишет мне, что у него депрессия.
- Отчего? - спрашиваю.
Он говорит: у меня исчезла вера в то, что страна моя будет жить по-человечески. Пишет, что в 90-е у него была огромная надежда, и эта надежда не погибала все «нулевые».
Он верил, что наша страна встала в общий хоровод со всеми остальными «цивилизованными странами», и хотя место её по-прежнему оставалось не самым завидным, однако жизнь тогда хотя бы имела краски: розовые, голубые, жёлтые, яркие, радужные.
И только сегодня он ощутил, что мы выгнаны из хоровода прочь. Что мы стали отбросами и ничтожеством мира, что выхода не предвидится. Нет, пишет он, вера, что, цитирую, «эволюция победит» осталась - но, огорчается он, «я боюсь, что не доживу до этого».
Какой парадокс.
Я и подобные мне - все мы жили 90-е и «нулевые» в ощущение распада почвы, в непрестанной тошноте. Мы почти потеряли надежду. Там были разноцветные краски - но всё это разноцветье выглядело так, будто кого-то вырвало нам под ноги.
Нас воротило от того хоровода, в который нас увлекли на правах бедного, глуповатого, начудившего и не раскаявшегося даже не родственника, а соседа.
Нам казалось, что этот тоскливый позор никогда не кончится. Мы никуда не собирались уезжать отсюда и знали, что будем жить здесь вопреки всему - просто нам выпала такая жизнь и другая могла не настать.
Чувство причастности к своему народу - «где он, к несчастью был» - спасало.
Совсем недавно у нас появились смутные надежды, что всё произошедшее за четверть века было не напрасно. Тысячи слов, которые мы прокричали на митингах, наше, против большинства и вопреки всему, юное брожение в 91-м и в 93-м, наши товарищи, убитые в Приднестровье и в Чечне, наши соратники, сидевшие во всех тюрьмах обновлённой России, наша площадь Революции, наша страсть к прошлому удивительной нашей Родины.
У нас появилась надежда.
А у них пропала.
Удивительно, но во всём остальном мы с этим музыкантом и с подобными ему - схожи. Нас радуют одни и те же книги, одни и те же фильмы, мы ходим на одни и те же выставки и любим одну и ту же музыку.
В своё время Синявский писал, что у него были только «стилистические разногласия» с Советской властью.
Нынче всё наоборот. С нашими оппонентами, живущими в своей иллюзорной, на наш вкус, «эволюции», - совпадения у нас только «стилистические».
Мы обладаем общим культурным кодом. Во всём остальном мы противоположны. Диаметрально!
Что им хорошо - нам смерть. Что нам радость - им депрессия.
«Я выйду в городе солнца, / Мне ноги лизнёт волна. / А ты возвращайся в свой Углич / И живи одна», - поёт мой товарищ.
Углич - наш дом, мы к нему привыкли. Уж не знаем, где ваш город солнца и кто вас там лизнёт.
...Только что встретил этого товарища на просторах Сети. Там вывесили новость о том, что РПЦ наградила главу КПРФ. Товарищ написал: энтропия абсурда зашкаливает.
Я вяло съязвил: венчание однополых людей в храме - тоже часть энтропии абсурда, или нет? Что он ответил, я не посмотрел.
Все эти разговоры идут по инерции. Нам не о чем объясняться. Так же могут пытаться договориться рыбы и пауки, кроты и дельфины.
У нас, да, общие песни - но разная страна.
Одни и те же любимые писатели - но иначе настроенные рецепторы.
Наш символ веры состоит из слов, отрицающих их символ веры.
Их наряды нам кажутся вывернутыми наизнанку, а их речь о самом главном - речью о самом вздорном.
Когда я писал «К нам едет Пересвет» - они читали: «К нам едет дикобраз».
Их депрессия - для нас только слабый повод пожать плечами. Они же нашу депрессию в упор не видели, а если видели - то вообще не понимали, о чём мы грустим: «радоваться надо».
Быть может, мы жили в одном прошлом, которое видели по-разному, но будущее точно рискует кого-то из нас переехать катком.
То, что придёт ещё позже, быть может, примирит нас - но это уже не будет иметь не малейшего значения.
В России живут сотни народов, и уживаются тысячу лет. Но в том смысле, о котором я говорю сейчас, у нас две расы.
Эти две расы - иной крови. Разного состава.
Когда мы выплываем - они тонут. Когда они кричат о помощи - мы не можем их спасти: нам кажется, что мы тащим их на поверхность, а они уверены, что топим. И наоборот: пока они нас спасали - мы едва не задохнулись.
Нам больше нечего обсуждать.
Я не хотел бы ещё раз говорить об этом. Я просто собираю рядом тех, кто думает так же, как мы, спасается так же, как мы и молится о том же - о чём молимся мы.
Вернуться бы в Углич - он и есть город солнца.
как моё предсказание сбылось буквально через несколько часов!
Обращаю внимание уважаемой публики на того, кто именно продвигает этот текст. Это Дадзи, краснодиванная шестёрка Вершинина, пропутинского охранителя.
Оригинал взят у da_dzi в Захар Прилепин: Две расы
Захар Прилепин, как всегда, ярко и точно выразил сокровенное. После 1991 выяснилось, что рядом с нами стала жить ещё одна раса - которая радовалась унижениям нашей страны, которая хлопала в ладоши каждый раз, когда Запад в очередной раз бил и унижал Россию. "Та вторая раса" славила "ичкерийских солдат свободы", когда те пытали наших пацанов, выкалывали им глаза и отрезали органы. "Та раса" призывала отдать последние крохи независимости и свободы нашей страны. "Та раса" говорила, что пенсионеры лишние и вымрут сами. "Та раса" сейчас продолжает кричать в унисон с Киевом о том, что Крым - это Украина, а крымчане предатели. "Та раса" ездит лабать на гитарке "Марионетки" и "Однажды мир прогнётся под нас" в зону АТО и жмёт руки тем, кто убивал "берякутят" и одесситов. "Та раса" ждёт возможности показать "не тому народу" России, что место этому народу в пыльном углу и желательно молча.
Время разговоров прошло. Нам нечего сказать той расе. На Украине "та раса" победила. Результат вы все видите - кровь, смерть, пепел Одессы, убитые дети Донбасса. И радость "той расы", что они победили и могут безнаказанно убивать нас.
Захар Прилепин: Две расы
Будущее точно рискует кого-то из нас переехать катком.
Мой товарищ, известный и невероятно талантливый музыкант - русский, взрослый, разумный - пишет мне, что у него депрессия.
- Отчего? - спрашиваю.
Он говорит: у меня исчезла вера в то, что страна моя будет жить по-человечески. Пишет, что в 90-е у него была огромная надежда, и эта надежда не погибала все «нулевые».
Он верил, что наша страна встала в общий хоровод со всеми остальными «цивилизованными странами», и хотя место её по-прежнему оставалось не самым завидным, однако жизнь тогда хотя бы имела краски: розовые, голубые, жёлтые, яркие, радужные.
И только сегодня он ощутил, что мы выгнаны из хоровода прочь. Что мы стали отбросами и ничтожеством мира, что выхода не предвидится. Нет, пишет он, вера, что, цитирую, «эволюция победит» осталась - но, огорчается он, «я боюсь, что не доживу до этого».
Какой парадокс.
Я и подобные мне - все мы жили 90-е и «нулевые» в ощущение распада почвы, в непрестанной тошноте. Мы почти потеряли надежду. Там были разноцветные краски - но всё это разноцветье выглядело так, будто кого-то вырвало нам под ноги.
Нас воротило от того хоровода, в который нас увлекли на правах бедного, глуповатого, начудившего и не раскаявшегося даже не родственника, а соседа.
Нам казалось, что этот тоскливый позор никогда не кончится. Мы никуда не собирались уезжать отсюда и знали, что будем жить здесь вопреки всему - просто нам выпала такая жизнь и другая могла не настать.
Чувство причастности к своему народу - «где он, к несчастью был» - спасало.
Совсем недавно у нас появились смутные надежды, что всё произошедшее за четверть века было не напрасно. Тысячи слов, которые мы прокричали на митингах, наше, против большинства и вопреки всему, юное брожение в 91-м и в 93-м, наши товарищи, убитые в Приднестровье и в Чечне, наши соратники, сидевшие во всех тюрьмах обновлённой России, наша площадь Революции, наша страсть к прошлому удивительной нашей Родины.
У нас появилась надежда.
А у них пропала.
Удивительно, но во всём остальном мы с этим музыкантом и с подобными ему - схожи. Нас радуют одни и те же книги, одни и те же фильмы, мы ходим на одни и те же выставки и любим одну и ту же музыку.
В своё время Синявский писал, что у него были только «стилистические разногласия» с Советской властью.
Нынче всё наоборот. С нашими оппонентами, живущими в своей иллюзорной, на наш вкус, «эволюции», - совпадения у нас только «стилистические».
Мы обладаем общим культурным кодом. Во всём остальном мы противоположны. Диаметрально!
Что им хорошо - нам смерть. Что нам радость - им депрессия.
«Я выйду в городе солнца, / Мне ноги лизнёт волна. / А ты возвращайся в свой Углич / И живи одна», - поёт мой товарищ.
Углич - наш дом, мы к нему привыкли. Уж не знаем, где ваш город солнца и кто вас там лизнёт.
...Только что встретил этого товарища на просторах Сети. Там вывесили новость о том, что РПЦ наградила главу КПРФ. Товарищ написал: энтропия абсурда зашкаливает.
Я вяло съязвил: венчание однополых людей в храме - тоже часть энтропии абсурда, или нет? Что он ответил, я не посмотрел.
Все эти разговоры идут по инерции. Нам не о чем объясняться. Так же могут пытаться договориться рыбы и пауки, кроты и дельфины.
У нас, да, общие песни - но разная страна.
Одни и те же любимые писатели - но иначе настроенные рецепторы.
Наш символ веры состоит из слов, отрицающих их символ веры.
Их наряды нам кажутся вывернутыми наизнанку, а их речь о самом главном - речью о самом вздорном.
Когда я писал «К нам едет Пересвет» - они читали: «К нам едет дикобраз».
Их депрессия - для нас только слабый повод пожать плечами. Они же нашу депрессию в упор не видели, а если видели - то вообще не понимали, о чём мы грустим: «радоваться надо».
Быть может, мы жили в одном прошлом, которое видели по-разному, но будущее точно рискует кого-то из нас переехать катком.
То, что придёт ещё позже, быть может, примирит нас - но это уже не будет иметь не малейшего значения.
В России живут сотни народов, и уживаются тысячу лет. Но в том смысле, о котором я говорю сейчас, у нас две расы.
Эти две расы - иной крови. Разного состава.
Когда мы выплываем - они тонут. Когда они кричат о помощи - мы не можем их спасти: нам кажется, что мы тащим их на поверхность, а они уверены, что топим. И наоборот: пока они нас спасали - мы едва не задохнулись.
Нам больше нечего обсуждать.
Я не хотел бы ещё раз говорить об этом. Я просто собираю рядом тех, кто думает так же, как мы, спасается так же, как мы и молится о том же - о чём молимся мы.
Вернуться бы в Углич - он и есть город солнца.