(no subject)
В моей ленте вспоминают 15 августа 1990 года. Я к стыду своему не могу вспомнить каких-то особенных чувств по этому поводу. Помню только сообщение, кажется, в новостях об аварии, и последующее буйство: вал воспоминаний, слёзы и истерики фанатов, гениальные тексты, честь и совесть поколения...
Нет, нет, я не спорю, наверняка всё так и есть: и гений, и совесть, и сила и мощь. Обычно я при таком единодушии чувствую себя неотёсанной, тугой на ухо провинциалкой, которая пропустила что-то необыкновенно важное, и теперь с печалью в очах и растерянностью в суставах ощущает себя чужой и ненужной на этом пиршестве гурманов.
Для меня Виктор Цой остался сухопарым, неестественно-резким в движениях персонажем, который пел про перемены в конце знаменитой тогда соловьёвской "Ассы" (логика его появления там была для меня не безусловна, ну да символизм всё искупал, да и какая к чёрту логика, когда... в общем понятно же всё! ).
Ещё "на картошке" в Луховицком районе, куда нас возили на первом курсе в 89 году (да, да, я ещё поучаствовала в этих старых добрых профкомовских забавах), над нами надзирал аспирант, слегка косивший "под Цоя". По вечерам он под гитару исполнял на бис несколько хитов из его репертуара, где "Перемены" и "Алюминиевые огурцы" занимали почётное главное место.
От романтической трудотерапии у меня не осталось никаких прекрасных воспоминаний из серии " как молоды мы были". Аромат и комфорт непотопляемого девайса под названием "очко обыкновенное" и колхозно-столовская кормёжка начисто отшибли всю романтику.
Да и помню я немного.
В первый же день я подвернула ногу, споткнувшись с тяжёлым рюкзаком на спине. Ступня к вечеру красноречиво распухла, поэтому на полевые работы я попала только к середине смены. Помню, как мы сидели посреди поля попами в огромных плетённых корзинах. Было холодно, серо, и никакой картошки собирать не хотелось. На трудодень и нормативную выработку было категорически наплевать. Укоры в разложении трудовой дисциплины и угрозы "лишим пищи", "сколько потопал, столько и полопал" пугали примерно как ежа голая жопа.Поднимал из корзин нас только последний аргумент об отчислении.
Помню бешеную корову, которая, роняя пену, неслась по кромке поля красиво запрокинув рогатую башку. За ней с матюгами, вскидывая ноги в тяжёлых кирзачах и сильно клонясь вперёд, неслись несколько колхозных мужиков.Вся картина была идиллически подсвечена сусальным вечерним светом. На ужин нам тогда дали много-много мяса, и мальчик из соседней группы с победным кличем выловил из тарелки маленький кусочек шкурки. Помню, что я едва успела забежать за угол деревянной столовской веранды.
Помню, как однажды утром, когда я шла к баракам от умывальника, меня вдруг окружило стадо белых гусей. Что уж им не понравилось, я не поняла, но они гоготали, вытягивали шеи, а один наступал на меня, шипя и раскрывая крылья для объятья. Их было много, они были огромные, толстые. Отступать было некуда. Я заорала от ужаса басом, и чётко помню, как подумала: "Всё заживёт, а вот лицо надо спасать!". На мой отчаянный вопль на крыльцо выбежал здоровый пятикурсник Володя, которого послали на эти галеры по комсомольской линии. Впрочем он, кажется, это так совсем не воспринимал - наши первокурсные девицы ходили за ним табуном и наперегонки строили глазки.
Володя завопил: "Пошли на хер отсюда, уроды!", и, наклонившись, ринулся в гущу гусей, спасать. Гуси заорали, кинулись врассыпную, хлопоча крыльями, а Володя, споткнувшись налетел прямо на меня, и мы, дружно обнявшись, свалились в подсыхающую лужу. Помню чувство горячей благодарности, которое переполнило меня, после того как он деловито поставил меня на ноги, осмотрел и отряхнул.
Помню, как после уборки все уныло плелись в столовку. Вечерами костерок или собирались в чьей-нибудь комнате. Аспирант пел Цоя, кто-то из ребят исполнял БГ, "Крематорий" или из "Наутилуса". Компакт-диски были то ли ещё не изобретены, то ли не известны в наших широтах. Эпоха поголовных мр3-плееров и айподов ещё не настала. Даже обычные кассетные мини-плееры были у единиц.
Как-то так и осталось то время: Цой, Кинчев, Шевчук, Бутусов, Науменко, Агузарова... БГ был над всеми - прекрасный и недосягаемый. У каждого был свой лейтмотив. Для меня это была всё-таки "Гуд бай, Америка". Я и сейчас волнуюсь, когда слышу первые аккорды.
Нет, нет, я не спорю, наверняка всё так и есть: и гений, и совесть, и сила и мощь. Обычно я при таком единодушии чувствую себя неотёсанной, тугой на ухо провинциалкой, которая пропустила что-то необыкновенно важное, и теперь с печалью в очах и растерянностью в суставах ощущает себя чужой и ненужной на этом пиршестве гурманов.
Для меня Виктор Цой остался сухопарым, неестественно-резким в движениях персонажем, который пел про перемены в конце знаменитой тогда соловьёвской "Ассы" (логика его появления там была для меня не безусловна, ну да символизм всё искупал, да и какая к чёрту логика, когда... в общем понятно же всё! ).
Ещё "на картошке" в Луховицком районе, куда нас возили на первом курсе в 89 году (да, да, я ещё поучаствовала в этих старых добрых профкомовских забавах), над нами надзирал аспирант, слегка косивший "под Цоя". По вечерам он под гитару исполнял на бис несколько хитов из его репертуара, где "Перемены" и "Алюминиевые огурцы" занимали почётное главное место.
От романтической трудотерапии у меня не осталось никаких прекрасных воспоминаний из серии " как молоды мы были". Аромат и комфорт непотопляемого девайса под названием "очко обыкновенное" и колхозно-столовская кормёжка начисто отшибли всю романтику.
Да и помню я немного.
В первый же день я подвернула ногу, споткнувшись с тяжёлым рюкзаком на спине. Ступня к вечеру красноречиво распухла, поэтому на полевые работы я попала только к середине смены. Помню, как мы сидели посреди поля попами в огромных плетённых корзинах. Было холодно, серо, и никакой картошки собирать не хотелось. На трудодень и нормативную выработку было категорически наплевать. Укоры в разложении трудовой дисциплины и угрозы "лишим пищи", "сколько потопал, столько и полопал" пугали примерно как ежа голая жопа.Поднимал из корзин нас только последний аргумент об отчислении.
Помню бешеную корову, которая, роняя пену, неслась по кромке поля красиво запрокинув рогатую башку. За ней с матюгами, вскидывая ноги в тяжёлых кирзачах и сильно клонясь вперёд, неслись несколько колхозных мужиков.Вся картина была идиллически подсвечена сусальным вечерним светом. На ужин нам тогда дали много-много мяса, и мальчик из соседней группы с победным кличем выловил из тарелки маленький кусочек шкурки. Помню, что я едва успела забежать за угол деревянной столовской веранды.
Помню, как однажды утром, когда я шла к баракам от умывальника, меня вдруг окружило стадо белых гусей. Что уж им не понравилось, я не поняла, но они гоготали, вытягивали шеи, а один наступал на меня, шипя и раскрывая крылья для объятья. Их было много, они были огромные, толстые. Отступать было некуда. Я заорала от ужаса басом, и чётко помню, как подумала: "Всё заживёт, а вот лицо надо спасать!". На мой отчаянный вопль на крыльцо выбежал здоровый пятикурсник Володя, которого послали на эти галеры по комсомольской линии. Впрочем он, кажется, это так совсем не воспринимал - наши первокурсные девицы ходили за ним табуном и наперегонки строили глазки.
Володя завопил: "Пошли на хер отсюда, уроды!", и, наклонившись, ринулся в гущу гусей, спасать. Гуси заорали, кинулись врассыпную, хлопоча крыльями, а Володя, споткнувшись налетел прямо на меня, и мы, дружно обнявшись, свалились в подсыхающую лужу. Помню чувство горячей благодарности, которое переполнило меня, после того как он деловито поставил меня на ноги, осмотрел и отряхнул.
Помню, как после уборки все уныло плелись в столовку. Вечерами костерок или собирались в чьей-нибудь комнате. Аспирант пел Цоя, кто-то из ребят исполнял БГ, "Крематорий" или из "Наутилуса". Компакт-диски были то ли ещё не изобретены, то ли не известны в наших широтах. Эпоха поголовных мр3-плееров и айподов ещё не настала. Даже обычные кассетные мини-плееры были у единиц.
Как-то так и осталось то время: Цой, Кинчев, Шевчук, Бутусов, Науменко, Агузарова... БГ был над всеми - прекрасный и недосягаемый. У каждого был свой лейтмотив. Для меня это была всё-таки "Гуд бай, Америка". Я и сейчас волнуюсь, когда слышу первые аккорды.