Так вот Матвей Остапыч и подружился со змеями временной реки. Медяниха умерла весной, а через год река времени выдохнула, вспыхнул пожар на четвертом энергоблоке Чернобыльской станции, и люди ушли из этих мест, а болота и змеиные острова вернулись. Егерь знал уже таких мест шесть, яд доил из гадюк, людей лечил, если видел, что помощь шибко нужна, да и зверей иногда.
[Spoiler (click to open)] Тогда, сразу после аварии, в конце апреля, пацаны- старшеклассники из соседних сел, вертолетчикам помогали. В мешки песок насыпали, и бросали их в вертолеты, а потом пилоты из кабин вертолетов, незащищенных ничем от радиации, бомбили этими мешками развороченную взрывом пасть машинного зала энергоблока. Вот мальчишки в это грязное, радиоактивное чудовище и грузили мешки. Вертолетчиков через день в больницу увезли умирать, а пацаны скрутились в кустах, да по хатам.
Соседка прибежала к Остапычу за помощью, что ее Васька от рвоты и поноса помирает. Вот зеленым ядом прошлого и лечил бывший пожарный мальчишку, а когда тот разговаривать смог и рассказал, где и с кем он был, что делал, то бросился Остапыч со своими склянками и змеями пацанов спасать, так к последнему и не успел, ушел мальчишка в невозвратное прошлое.
В армии Матвей Остапович служил в войсках химзащиты, что такое лучевая болезнь и какие у нее признаки читал. Сообразил, сразу, что к чему, и поспешил к вертолетному полю. А там уже другие пацаны и мужики из соседних сел помогают. Жарко, пот течет, грязные все, как черти, пыль забивает рот, глаза. Не пыль, а смерть. Только, кто о людях думает. Давай, давай, как отцы и деты наши - За Родину, за Сталина! Вперед! Намазал себя Остапыч ядом голубым и пошел к своим. Местные, те что по-старше были, сразу подошли к знахарю и шеи подставили, и мальчишкам вихрастым головы нагнули. А к вертолетчикам он не пошел, не судьба им была выжить, чужие они были на этой Полесской земле.
Ждать и бросать гайки на шоссе дед Матвей не стал, да и не любил он это место на дороге, у самой границы зоны, змеи здесь какие-то чудные были, и яд их был чудным и пьяным, не хранился, а бродил, шипел. Все, кого егерь лечил этим ядом, иными становились, буйными и шипящими. Пошел он к любимому Змеиному острову, да и Медяниху помянуть хотел, похоронили ее там рядом с деревом Любви.
Выросли вместе дуб и береза, проросли ветвями друг в друга, перепуталась листва, и желуди сережками украсились. А под деревом этим -ландыши распускались белыми каплями ранней весной, застенчиво прикрываясь широкими листьями, и цвели до снега. Найти их можно было только по запаху. Вот на этот аромат змеи и выходили. Самый сильный целебный яд у них Остапыч и доил. И ждать никогда не надо было, любили змеи это дерево Любви и ландыши, вот и выползали сюда часто. Отвернул егерь осторожно широкие листья цветов, взял нежно болотную красавицу за шейку, поточил ее зубки, получил каплю янтаря, потом другую, третью. Много сегодня было гадюк из настоящего, значит, лечить кого-то большого придется.
Хрустнула, здороваясь ветка, Остапыч понял - зовет та, которая его ждала. Рысь сидела среди ветвей дуба и березы, терпеливо наблюдала за сбором яда, потянулась, ощутила гибкость своего тела, получив от этого удовольствие, прыгнула в траву и побежала, показывая егерю дорогу. Кисточки ее ушей, то бежали среди травы, то останавливались, поджидая человека. Матвей Остапыч понял, что дикая кошка ведет его к Михалевке.
Михалевка была брошенной деревней, дворов на тридцать пять, заросшая густой травой и ирисами. Ирисы здесь были большие, от темно-фиолетовых до желто-коричневых, облитые золотыми искрами, которые рассеивали свет на игрушечные радуги.
Была она убежищем для зверья разного - сюда днем не заходили волки. Бегали вокруг, рычали, лаяли, выли, но зайти вовнутрь не могли.
Метрах в двадцати от крайнего дома, аккурат, где начинали расти ирисы, по краям еле заметной, заросшей травой дороги, положив головы на передние лапы, лежало восемь волков - четыре пары.
Рысь остановилась, не добежав до стаи метров десять, подождала егеря и, как тень, бесшумно заскользила рядом. Волки обнажили клыки, пасти их дрожали, раздалось рычание, но человек и дикая кошка прошли мимо и зашли в деревню.
Вдоль улицы, напротив каждого дома стояли парами дикие лошади. Голова одной лошади прижималась к крупу другой, они как будто пытались слиться друг с другом, защитить, успокоить, собрать свою заботу и нежность воедино, и передать ее дальше той, кому она была сейчас очень нужна. Посредине деревни, на траве лежала белая кобыла, по ее ногам стекали струйки крови, живот был неимоверно раздут, она была в смертельных родах.
Рысь в деревню не вошла, пропустила вперед человека и осталась ждать.
Матвей Остапович подошел к кобыле, опустился на колени, и начал ласково гладить ее по животу, издавая успокаивающие, знакомые с детства каждому звуки: " Шшшшшшшшшшш.........." Лошадь открыла измученные глаза, вечные измученные женские глаза, набалевающие энергию жизни для своего ребенка, рвущего утробу матери. Человек понял, что кобыла разродиться не может давно, и жеребенок - мертв. Он достал склянку с янтарной жидкость и осторожно стал втирать ее вдоль позвоночника лошади, сопровождая свои круговые движения шипением. Кобыла уснула, ее дыхание стало ровным и глубоким.
Лошади перестали дрожать и успокоились, рысь легла на спину и разбросала лапы в разные стороны, человек сидел на траве, прислонившись к забору, и тоже дремал.
Солнце подошло к краю леса, белая лошадь заржала, вскочила на ноги и выплюнула мертвого жеребенка. Потом пошатываясь, подошла к табуну, лошади окружили ее и повели к заводи.
Солнце и дикие лошади ушли в воду, человек и рысь - по дороге, а темнота и волки вошли за добычей в деревню.