ИСТОРИЯ ПРО БОЛЬШОЙ И СТРАШНЫЙ ЗАВОД
Эпиграф
«...и слышен был скрежет,
как будто что-то распиливали надвое,
и что-то сверлили, и было темно,
и люди сновали на перекладинах сверху,
и люди толкали вагонетки внизу,
и люди производили что-то у машин,
и сверкали молнии, и раздавался гром;
и вдруг возник, покачиваясь, огненный ковш,
он ревел и клокотал пламенем,
он свисал на цепи и шёл прямо на меня,
и кто-то заорал: "Эй, берегись!",
и я пригнулся, чуя,
как жар пронёсся надо мной,
и кто-то спросил: "Чего тебе?",
и я сказал:
"ГДЕ ТУТ БЛИЖАЙШИЙ СОРТИР?"...»
Чарлз Буковски (перевод simon_benjamin)
1. Путевка в Жизнь
Не успела я впасть в депрессию после своего провала в ГИТИС, как отец предложил мне поработать в заводской многотиражке. С бала на корабль, другими словами. Не то чтобы я всю жизнь мечтала работать в многотиражной газете, но деваться-то всё равно было некуда еще целый год.
Газета носила гордое название «Прогресс» и представляла собой четыре полосы А3 формата. Как и все печатные издания того времени, она была органом. В данном случае - заводского парткома и профкома (хе-хе). Главред - высокая полная женщина грузинского типа - поначалу мне ну очень не понравилась. И вот почему.
В первый же день моей трудовой деятельности произошло следующее. Галина Карповна (так звали главреда) вначале долго и сладко щебетала с кем-то по телефону, затем повесила трубку и с непередаваемым отвращением сказала телефонному аппарату:
- Пошел нах!
В этом эпизоде меня поразили два момента:
- лицемерие редактора;
- ее же мат.
Ведь я в ту пору была девушкой благонравной и прямодушной, не привыкшей к разного рода выражениям и интригам. (Это я уже позднее поняла, что советскому журналисту - если он не был полным идиотом, конечно, - для сохранения своего душевного здоровья требовалась изрядная доля цинизма).
А вообще в редакции меня встретили настороженно. Коллектив был тесный и дружный, даром что состоял из одних теток в количестве семи штук. Для начала на меня повесили освещение деятельности заводского комсомола и отправили на отчетно-выборное собрание в цех ЧПУ (станков с числовым программным управлением).
Сам по себе цех был чистеньким и нестрашным. Но чтобы попасть в него, нужно было пройти через корпус цеха по производству стальной арматуры. А для этого, в свою очередь, требовались определенная сноровка и, не побоюсь этого слова, определенное мужество.
Некоторые мои френды, к несчастью, знают, что техногенным катастрофам обычно предшествует особенный заунывный скрежет, похожий на вопль гигантского птеродактиля. Так вот, корпус, через который мне предстояло пройти, потряс мое воображение именно таким непрекращающимся скрежетом, лязгом, клацаньем, визгом и грохотом.
Затем у меня над головой пронеслась вязанка каких-то болванок, которую перевозил мостовой кран. Затем самосвал вывалил к моим ногам гору металлических заготовок. Затем я чуть было не попала под изящный разворот крана-укосины (для тех, кто не в курсе: это такой кран в форме классической виселицы). В общем, из корпуса я вышла ошелОмленной -- в первоначальном смысле этого слова.
Как выяснилось впоследствии, это был еще не самый страшный цех…
2. «Но в мире нет прекрасней красоты - чем красота горячего металла!»
Первое место среди самых страшных цехов по праву занимал чугунолитейный цех. Но даже и в нем было особенно гиблое место: участок литья в землю.
Почему-то на этом участке не было практически никакого освещения. То ли так по инструкции полагалось, то ли начальство считало, что «естественного» освещения от расплавленного металла вполне достаточно, - не знаю до сих пор. Если вы видели старые советские фильмы о дореволюционных заводах, то легко можете себе представить, как в темноте, над пылающими ямами, копошатся черные фигуры пролетариев. Жуть заключалась в том, что вокруг этих ям (выполняющих роль формы для металла) не было никаких ограждений. А металл, остывая, покрывался сверху черной коркой и сливался с окружающей тьмой. Поэтому, пробираясь по участку литья в землю, журналист всегда чувствовал себя немножко сапером.
В результате этот забытый богом уголок освещался крайне редко: как электричеством, так и органом партийной печати.
Но был в чугунолитейном и особый - идеологически ценный! - участок. Здесь было чисто, светло, пол был вымощен специальной огнеупорной плиткой, а посредине участка красовался парадный котел. Из которого в ознаменование торжественных дат разливали чугун по стаканам по специальным «сувенирным» формам. Например - в День пионерии (якобы из металлолома, собранного школьниками). Особо отличившимся пионерам и октябрятам выдавалась надгробная почетная чугунная плита формата А4 с надписью: «Пионерская плавка такого-то года».
[Ох, уж эти мне пионерские плавки! :) Вам, поди, смешно, а журналистам приходилось изощряться, дабы избежать в тексте совершенно очевидной двусмысленности. Не всегда получалось, правда. До сих пор у меня перед глазами стоит нетленный заголовок: «Наша сила - в плавках!»]
*
Чуть менее страшным был участок, где весь этот самый металлолом хранился.
Здесь главный ужас (как это ни покажется странным) заключался в том, что участок был полностью автоматизирован. То есть - совершенно безлюден (любители триллеров, действие которых происходит на заброшенных заводах, меня поймут).
Под потолком взад-вперед ходил огромный электромагнит, управляемый неизвестно-кем-неизвестно-откуда. С тех пор, как я научилась проскакивать эту опасную территорию, никакие компьютерные «Game over» мне не страшны.
[Для тех, кто еще не понял смысла ужаса: даже кратковременное (и всегда теоретически возможное) отключение электроэнергии приводит к тому, что все железяки, прилипшие к электромагниту, немедленно от него отлипают и… правильно, рушатся вам на голову.]
3. «За фабричной заставой, где закаты в дыму…»
Кроме цехов «страшных» были еще и так называемые «дальние». Там, на задворках заводской территории, располагалось всё самое вредное и противное человеческой природе. Например, гальванический цех.
Мало того, что до этого цеха приходилось пилить от редакции почти полчаса, так ведь еще и оставаться там дольше десяти минут не было никакой возможности! Рабочие (в основном - женщины) стояли, согнувшись над кафельными ваннами с вонючей бурой жидкостью, в которой плавали трупы какие-то детали. Типичная спецодежда работников этого цеха - резиновые фартуки, перчатки и высокие сапоги. Самое интересное, что вонючая жидкость заливала пол примерно по щиколотку, поэтому передвигаться по цеху приходилось по деревянным (!) хлюпающим мосткам. Видимо, это тоже было положено по инструкции.
*
Вот, кстати, о спецодежде. Для корреспондентов многотиражки она не была предусмотрена, хотя нам-то как раз и приходилось шататься по всей территории завода, невзирая на специфику его цехов. Поэтому я недолго удивлялась тому, что в редакционном платяном шкафу висели «старомодные ветхие шушуны», тужурки, телогрейки, черные сатиновые халаты, а внизу стояла кирзовая обувь 42-го размера...
Выковыряв с десяток радужно переливающихся металлических стружек из своих новых туфель на итальянской подошве, я престала обращать внимание на такие мелочи, как внешний вид журналиста.
*
Впрочем, были у меня и любимые цеха.
Деревообрабатывающий, к примеру. Он тоже относился к дальним (потом я поняла, почему его так глубоко запрятали), но отнюдь не был противным. Там и стружка была нестрашной, и запах - волшебным… Ведь все вы, наверное, знаете, как славно пахнет хорошо просушенная древесина: тепло, уютно и надежно. А когда деревянная заготовка обрабатывается на токарном станке, то от ее нагревания возникает еще один чудесный аромат - из детства (кто помнит заветное слово «выжигатель» - тот поймет).
Кроме всего прочего, в этом цехе работали люди, по-настоящему владеющие приемами старых ремесел: в свободное от запоев время все чего-нибудь мастерили из халявных заводских материалов отходов производства, проявляя порой чудеса усидчивости и долготерпения. К примеру, я видела резную деревянную сферу, внутри которой с костяным стуком болтались три не менее резных шарика. Вся эта конструкция была "цельнокроеной", как и деревянная цепочка, вырезанная из цельного куска дерева. Впечатляло, одним словом!
[Хотя вообще-то цех занимался изготовлением разнообразных деревянных форм, моделей и макетов для арматурного производства (ну и заодно нелегально поставлял материалы и живую силу для строительства «начальственных» дач).]
4. «Ради нескольких строчек в газете…»
В общем, все уже, наверное, представили, как мой (хы-хы) завод должен был действовать на людей с нормально развитыми органами чувств, как-то: зрением, слухом и обонянием. А теперь представьте, как этот, пока еще нормальный человек отправляется в дальний цех, чтобы взять интервью у передовика производства.
Итак, всё гремит, искрится, болванки над головой пролетают, а ты ищешь рабочее место почетного пролетария, который, на свою беду, выдал вчера 102% вместо 100%. Ибо на лбу у таинственного энтузиаста не написана его фамилия.
Алгоритм такой: подходишь к первому же станку и жестами маячишь станочнику: «Глуши станок нах Можно вас на минутку?». Суешь под нос блокнот с фамилией производителя очередного победителя соцсоревнования: где, дескать, этот чудак герой? Станочник в лучшем случае жестикулирует в сторону искомого передовика производства, показывая на пальцах порядковый номер его станка, а в худшем - сами понимаете, не маленькие.
Ладно. Методом поголовного опроса наш герой всё равно выцепляется - рано или поздно. И вот искомый передовик нехотя выходит из-за станка, то и дело оглядываясь на него, как хороший хозяин оглядывается на любимую корову, которая вот-вот отелится.
- Чё?!! - орет он мне в ухо, но всё равно плохо слышно.
В ответ я показываю ему последний номер заводской газеты, свой журналистский блокнот и жестами приглашаю уединиться в Ленинском уголке.
[Как? Вы не знаете, что такое Ленинский уголок?! Эх, молодёЖЖ! В общем, это такое подсобное помещение, где относительно тихо, нет сквозняков, зато есть электрический чайник, а на стенке висят цеховые соцобязательства. Обычно отгораживалось от территории цеха с помощью пуленепробиваемого оргстекла. В цехах попроще функцию Ленинского уголка выполнял кабинет начальника цеха.]
Дальше наступает самое интересное. Измученный непосильным трудом и отнюдь не обремененный тяжестью интеллекта работяга садится на потертый стульчик, и я задаю ему первый - и самый главный! - вопрос:
- Расскажите, как вы выполняете свои соцобязательства?
Здорово, правда? Инквизиция отдыхает! :)
А надо вам сказать, что у заводской печати в то время было одно весьма примечательное партийное извращение под названием «Трудовая вахта». Вообще - это что-то из серии «пионерских плавок», т.к. вахты обычно присобачива приурочивались к какому-нибудь революционно-патриотическому юбилею или знаменательному событию. К очередному съезду КПСС, например. Недель эдак за 30-50. Чтоб, значится, работяга не просто так норму превышал (хотя, разумеется, сдельщики старались только за ради собственного кармана), а, типа, за идею. И работяге прибыль, и КПСС приятно.
А журналисты, стало быть, должны были всю эту приятность освещать. В течение этих самых 30-50 недель.
Делали мы это по очереди (иначе было не выстоять). Никогда не забуду, как штамповались новостийные ленты «трудовых социалистических подвигов»: «Ударно трудится фрезеровщик Иванов… Пескоструйщик Петров готовится встретить съезд КПСС высокими трудовыми достижениями… Токарь Сидоров выполнил свою норму на 110%». Короче, как сказал один мой знакомый: «А хотите, меня сейчас совершенно бесплатно вырвет?»
5. «Единственный друг - ДОРОГОЙ комсомол!..» (самая короткая глава)
Ой, а можно я не буду писать о деятельности заводской комсомольской организации?.. Скажу только, что поприсутствовав на заседании заводского комитета ВЛКСМ, где обсуждалась смета выездного молодежного фестиваля, я очень многое поняла про взрослую рабочую Жисть. К примеру, в графе «Спиртное» (которая горячо обсуждалась комсомольскими активистами) было проставлено буквально следующее: «ящиков водки - 40». И это - вполне официально. Если учесть, что у большинства участников фестиваля «с собой было», цифра получается весьма впечатляющей.
6. «Больше ему не съесть!»
Когда умер Черненко, стало уже как-то совсем… неприлично!
Я только что отвезла материалы в типографию и потому раньше всех (из коллектива редакции) вернулась домой. И тут - на тебе! Помер, ей-богу! По радио сказали.
Звоню главреду на работу:
- Галина Карповна! - говорю. - Вы, конечно, будете смеяться, но Черненко умер.
- Танька! - восклицает она. - Умоляю тебя, не ври!
Молодежи, наверное, этого не понять, но материалы-то мы сдали в пятницу, а газета выходила в понедельник. И, по тем временам, нельзя было допустить, чтобы она вышла без некролога по поводу смерти вождя.
Как мы с Карповной переделывали первую полосу в субботу - это надо было видеть, а еще лучше - слышать. Я села за машинку, а Галина Карповна (да-да, та самая, которую я сначала по своей глупости и наивности невзлюбила!) начала ходить по кабинету, надиктовывая мне текст некролога:
- В этот трудный для страны момент… - говорила она.
- …весь рабочий класс и крестьянство… - подхватывала я.
- …еще теснее сплачивается… Или сплочается?
- Становится единым монолитом, короче!
…Прости меня, господи, но никогда я так не хохотала, как во время сочинения этого траурного текста!
P.S.
Разумеется, многое осталось за кадром. И ничего с этим не поделать! Пока, во всяком случае. :)
«...и слышен был скрежет,
как будто что-то распиливали надвое,
и что-то сверлили, и было темно,
и люди сновали на перекладинах сверху,
и люди толкали вагонетки внизу,
и люди производили что-то у машин,
и сверкали молнии, и раздавался гром;
и вдруг возник, покачиваясь, огненный ковш,
он ревел и клокотал пламенем,
он свисал на цепи и шёл прямо на меня,
и кто-то заорал: "Эй, берегись!",
и я пригнулся, чуя,
как жар пронёсся надо мной,
и кто-то спросил: "Чего тебе?",
и я сказал:
"ГДЕ ТУТ БЛИЖАЙШИЙ СОРТИР?"...»
Чарлз Буковски (перевод simon_benjamin)
1. Путевка в Жизнь
Не успела я впасть в депрессию после своего провала в ГИТИС, как отец предложил мне поработать в заводской многотиражке. С бала на корабль, другими словами. Не то чтобы я всю жизнь мечтала работать в многотиражной газете, но деваться-то всё равно было некуда еще целый год.
Газета носила гордое название «Прогресс» и представляла собой четыре полосы А3 формата. Как и все печатные издания того времени, она была органом. В данном случае - заводского парткома и профкома (хе-хе). Главред - высокая полная женщина грузинского типа - поначалу мне ну очень не понравилась. И вот почему.
В первый же день моей трудовой деятельности произошло следующее. Галина Карповна (так звали главреда) вначале долго и сладко щебетала с кем-то по телефону, затем повесила трубку и с непередаваемым отвращением сказала телефонному аппарату:
- Пошел нах!
В этом эпизоде меня поразили два момента:
- лицемерие редактора;
- ее же мат.
Ведь я в ту пору была девушкой благонравной и прямодушной, не привыкшей к разного рода выражениям и интригам. (Это я уже позднее поняла, что советскому журналисту - если он не был полным идиотом, конечно, - для сохранения своего душевного здоровья требовалась изрядная доля цинизма).
А вообще в редакции меня встретили настороженно. Коллектив был тесный и дружный, даром что состоял из одних теток в количестве семи штук. Для начала на меня повесили освещение деятельности заводского комсомола и отправили на отчетно-выборное собрание в цех ЧПУ (станков с числовым программным управлением).
Сам по себе цех был чистеньким и нестрашным. Но чтобы попасть в него, нужно было пройти через корпус цеха по производству стальной арматуры. А для этого, в свою очередь, требовались определенная сноровка и, не побоюсь этого слова, определенное мужество.
Некоторые мои френды, к несчастью, знают, что техногенным катастрофам обычно предшествует особенный заунывный скрежет, похожий на вопль гигантского птеродактиля. Так вот, корпус, через который мне предстояло пройти, потряс мое воображение именно таким непрекращающимся скрежетом, лязгом, клацаньем, визгом и грохотом.
Затем у меня над головой пронеслась вязанка каких-то болванок, которую перевозил мостовой кран. Затем самосвал вывалил к моим ногам гору металлических заготовок. Затем я чуть было не попала под изящный разворот крана-укосины (для тех, кто не в курсе: это такой кран в форме классической виселицы). В общем, из корпуса я вышла ошелОмленной -- в первоначальном смысле этого слова.
Как выяснилось впоследствии, это был еще не самый страшный цех…
2. «Но в мире нет прекрасней красоты - чем красота горячего металла!»
Первое место среди самых страшных цехов по праву занимал чугунолитейный цех. Но даже и в нем было особенно гиблое место: участок литья в землю.
Почему-то на этом участке не было практически никакого освещения. То ли так по инструкции полагалось, то ли начальство считало, что «естественного» освещения от расплавленного металла вполне достаточно, - не знаю до сих пор. Если вы видели старые советские фильмы о дореволюционных заводах, то легко можете себе представить, как в темноте, над пылающими ямами, копошатся черные фигуры пролетариев. Жуть заключалась в том, что вокруг этих ям (выполняющих роль формы для металла) не было никаких ограждений. А металл, остывая, покрывался сверху черной коркой и сливался с окружающей тьмой. Поэтому, пробираясь по участку литья в землю, журналист всегда чувствовал себя немножко сапером.
В результате этот забытый богом уголок освещался крайне редко: как электричеством, так и органом партийной печати.
Но был в чугунолитейном и особый - идеологически ценный! - участок. Здесь было чисто, светло, пол был вымощен специальной огнеупорной плиткой, а посредине участка красовался парадный котел. Из которого в ознаменование торжественных дат разливали чугун по стаканам по специальным «сувенирным» формам. Например - в День пионерии (якобы из металлолома, собранного школьниками). Особо отличившимся пионерам и октябрятам выдавалась надгробная почетная чугунная плита формата А4 с надписью: «Пионерская плавка такого-то года».
[Ох, уж эти мне пионерские плавки! :) Вам, поди, смешно, а журналистам приходилось изощряться, дабы избежать в тексте совершенно очевидной двусмысленности. Не всегда получалось, правда. До сих пор у меня перед глазами стоит нетленный заголовок: «Наша сила - в плавках!»]
*
Чуть менее страшным был участок, где весь этот самый металлолом хранился.
Здесь главный ужас (как это ни покажется странным) заключался в том, что участок был полностью автоматизирован. То есть - совершенно безлюден (любители триллеров, действие которых происходит на заброшенных заводах, меня поймут).
Под потолком взад-вперед ходил огромный электромагнит, управляемый неизвестно-кем-неизвестно-откуда. С тех пор, как я научилась проскакивать эту опасную территорию, никакие компьютерные «Game over» мне не страшны.
[Для тех, кто еще не понял смысла ужаса: даже кратковременное (и всегда теоретически возможное) отключение электроэнергии приводит к тому, что все железяки, прилипшие к электромагниту, немедленно от него отлипают и… правильно, рушатся вам на голову.]
3. «За фабричной заставой, где закаты в дыму…»
Кроме цехов «страшных» были еще и так называемые «дальние». Там, на задворках заводской территории, располагалось всё самое вредное и противное человеческой природе. Например, гальванический цех.
Мало того, что до этого цеха приходилось пилить от редакции почти полчаса, так ведь еще и оставаться там дольше десяти минут не было никакой возможности! Рабочие (в основном - женщины) стояли, согнувшись над кафельными ваннами с вонючей бурой жидкостью, в которой плавали трупы какие-то детали. Типичная спецодежда работников этого цеха - резиновые фартуки, перчатки и высокие сапоги. Самое интересное, что вонючая жидкость заливала пол примерно по щиколотку, поэтому передвигаться по цеху приходилось по деревянным (!) хлюпающим мосткам. Видимо, это тоже было положено по инструкции.
*
Вот, кстати, о спецодежде. Для корреспондентов многотиражки она не была предусмотрена, хотя нам-то как раз и приходилось шататься по всей территории завода, невзирая на специфику его цехов. Поэтому я недолго удивлялась тому, что в редакционном платяном шкафу висели «старомодные ветхие шушуны», тужурки, телогрейки, черные сатиновые халаты, а внизу стояла кирзовая обувь 42-го размера...
Выковыряв с десяток радужно переливающихся металлических стружек из своих новых туфель на итальянской подошве, я престала обращать внимание на такие мелочи, как внешний вид журналиста.
*
Впрочем, были у меня и любимые цеха.
Деревообрабатывающий, к примеру. Он тоже относился к дальним (потом я поняла, почему его так глубоко запрятали), но отнюдь не был противным. Там и стружка была нестрашной, и запах - волшебным… Ведь все вы, наверное, знаете, как славно пахнет хорошо просушенная древесина: тепло, уютно и надежно. А когда деревянная заготовка обрабатывается на токарном станке, то от ее нагревания возникает еще один чудесный аромат - из детства (кто помнит заветное слово «выжигатель» - тот поймет).
Кроме всего прочего, в этом цехе работали люди, по-настоящему владеющие приемами старых ремесел: в свободное от запоев время все чего-нибудь мастерили из халявных заводских материалов отходов производства, проявляя порой чудеса усидчивости и долготерпения. К примеру, я видела резную деревянную сферу, внутри которой с костяным стуком болтались три не менее резных шарика. Вся эта конструкция была "цельнокроеной", как и деревянная цепочка, вырезанная из цельного куска дерева. Впечатляло, одним словом!
[Хотя вообще-то цех занимался изготовлением разнообразных деревянных форм, моделей и макетов для арматурного производства (ну и заодно нелегально поставлял материалы и живую силу для строительства «начальственных» дач).]
4. «Ради нескольких строчек в газете…»
В общем, все уже, наверное, представили, как мой (хы-хы) завод должен был действовать на людей с нормально развитыми органами чувств, как-то: зрением, слухом и обонянием. А теперь представьте, как этот, пока еще нормальный человек отправляется в дальний цех, чтобы взять интервью у передовика производства.
Итак, всё гремит, искрится, болванки над головой пролетают, а ты ищешь рабочее место почетного пролетария, который, на свою беду, выдал вчера 102% вместо 100%. Ибо на лбу у таинственного энтузиаста не написана его фамилия.
Алгоритм такой: подходишь к первому же станку и жестами маячишь станочнику: «Глуши станок нах Можно вас на минутку?». Суешь под нос блокнот с фамилией производителя очередного победителя соцсоревнования: где, дескать, этот чудак герой? Станочник в лучшем случае жестикулирует в сторону искомого передовика производства, показывая на пальцах порядковый номер его станка, а в худшем - сами понимаете, не маленькие.
Ладно. Методом поголовного опроса наш герой всё равно выцепляется - рано или поздно. И вот искомый передовик нехотя выходит из-за станка, то и дело оглядываясь на него, как хороший хозяин оглядывается на любимую корову, которая вот-вот отелится.
- Чё?!! - орет он мне в ухо, но всё равно плохо слышно.
В ответ я показываю ему последний номер заводской газеты, свой журналистский блокнот и жестами приглашаю уединиться в Ленинском уголке.
[Как? Вы не знаете, что такое Ленинский уголок?! Эх, молодёЖЖ! В общем, это такое подсобное помещение, где относительно тихо, нет сквозняков, зато есть электрический чайник, а на стенке висят цеховые соцобязательства. Обычно отгораживалось от территории цеха с помощью пуленепробиваемого оргстекла. В цехах попроще функцию Ленинского уголка выполнял кабинет начальника цеха.]
Дальше наступает самое интересное. Измученный непосильным трудом и отнюдь не обремененный тяжестью интеллекта работяга садится на потертый стульчик, и я задаю ему первый - и самый главный! - вопрос:
- Расскажите, как вы выполняете свои соцобязательства?
Здорово, правда? Инквизиция отдыхает! :)
А надо вам сказать, что у заводской печати в то время было одно весьма примечательное партийное извращение под названием «Трудовая вахта». Вообще - это что-то из серии «пионерских плавок», т.к. вахты обычно присобачива приурочивались к какому-нибудь революционно-патриотическому юбилею или знаменательному событию. К очередному съезду КПСС, например. Недель эдак за 30-50. Чтоб, значится, работяга не просто так норму превышал (хотя, разумеется, сдельщики старались только за ради собственного кармана), а, типа, за идею. И работяге прибыль, и КПСС приятно.
А журналисты, стало быть, должны были всю эту приятность освещать. В течение этих самых 30-50 недель.
Делали мы это по очереди (иначе было не выстоять). Никогда не забуду, как штамповались новостийные ленты «трудовых социалистических подвигов»: «Ударно трудится фрезеровщик Иванов… Пескоструйщик Петров готовится встретить съезд КПСС высокими трудовыми достижениями… Токарь Сидоров выполнил свою норму на 110%». Короче, как сказал один мой знакомый: «А хотите, меня сейчас совершенно бесплатно вырвет?»
5. «Единственный друг - ДОРОГОЙ комсомол!..» (самая короткая глава)
Ой, а можно я не буду писать о деятельности заводской комсомольской организации?.. Скажу только, что поприсутствовав на заседании заводского комитета ВЛКСМ, где обсуждалась смета выездного молодежного фестиваля, я очень многое поняла про взрослую рабочую Жисть. К примеру, в графе «Спиртное» (которая горячо обсуждалась комсомольскими активистами) было проставлено буквально следующее: «ящиков водки - 40». И это - вполне официально. Если учесть, что у большинства участников фестиваля «с собой было», цифра получается весьма впечатляющей.
6. «Больше ему не съесть!»
Когда умер Черненко, стало уже как-то совсем… неприлично!
Я только что отвезла материалы в типографию и потому раньше всех (из коллектива редакции) вернулась домой. И тут - на тебе! Помер, ей-богу! По радио сказали.
Звоню главреду на работу:
- Галина Карповна! - говорю. - Вы, конечно, будете смеяться, но Черненко умер.
- Танька! - восклицает она. - Умоляю тебя, не ври!
Молодежи, наверное, этого не понять, но материалы-то мы сдали в пятницу, а газета выходила в понедельник. И, по тем временам, нельзя было допустить, чтобы она вышла без некролога по поводу смерти вождя.
Как мы с Карповной переделывали первую полосу в субботу - это надо было видеть, а еще лучше - слышать. Я села за машинку, а Галина Карповна (да-да, та самая, которую я сначала по своей глупости и наивности невзлюбила!) начала ходить по кабинету, надиктовывая мне текст некролога:
- В этот трудный для страны момент… - говорила она.
- …весь рабочий класс и крестьянство… - подхватывала я.
- …еще теснее сплачивается… Или сплочается?
- Становится единым монолитом, короче!
…Прости меня, господи, но никогда я так не хохотала, как во время сочинения этого траурного текста!
P.S.
Разумеется, многое осталось за кадром. И ничего с этим не поделать! Пока, во всяком случае. :)