«Потерпите, потерпевшие!»
Нуте-с, дорогие френды, дело об ограблении моей дочери и ее подруг 1 мая 2008 года обрело свое второе рождение в начале февраля 2009-го. Ибо за эти 9 месяцев можно было бы и одного небольшого ребеночка родить, не говоря уж о доведении дела до суда (тем более, что все подозреваемые и потерпевшие - тут как тут). За это время у нас поменялось 3 следователя: с новоиспеченным я как раз и поделилась своими соображениями насчет девяти месяцев, если он вдруг не в курсе.
Кто там критиковал меня за нежелание лишний раз общаться с правоохранительными органами и за отсутствие гражданского самосознания? Получите и распишитесь. Восемь очных ставок у нас впереди («Cкажите спасибо, что не 56!» - обрадовал следователь). Каждая - по полтора часа, не считая полуторачасового ожидания в очереди. В РУВД нас приглашают ближе к вечеру, что никак не отменяет наших нервозатрат по отпрашиванию с работы и из школы (дочь учится во вторую смену), не говоря уж о позднем возвращении домой по криминально опасному району. Такое впечатление, что родная милиция хочет видеть нас снова и снова, причем в том же статусе.
Примечательно, что в ожидании вызова к следователю потерпевшие и подозреваемые вынуждены топтаться в одном коридоре (именно топтаться, т.к. на весь коридор - 4 стула). О психологических нюансах подобных «пересечений» вообще молчу. Вчера, к примеру, одна из юных грабительниц начала истерить, что она устала, хочет домой (твой дом - тюрьма, блин!) и вообще ее всё бесит. Заткнулась только тогда, когда я рявкнула, что это мы тут паримся ни за что ни про что - по милости таких, как она.
Очная ставка представляет собой долгий и нудный расспрос потерпевших, что же именно произошло с ними 1 мая прошлого года. За 9 месяцев многие подробности, как вы понимаете, просто стерлись из памяти. Хотя бы потому, что это не самые приятные воспоминания в жизни наших девчонок.
- Так. N сняла с тебя серьгу и куда она ее дела? - спрашивает следователь мою дочь. - Положила в карман или передала другой подозреваемой?
- Я не помню. Это было давно…
- Странно. Я вот почему-то прекрасно помню, что было со мной 1 мая, - удивляется следователь.
Как законному опекуну несовершеннолетней мне приходится встревать и разъяснять человеку с верхним юридическим образованием (который по определению должен быть психологом), что есть такой механизм психологической защиты - вытеснение (травмирующих воспоминаний, например). После чего процедура худо-бедно продолжается.
При этом подозреваемые вообще молчат на очной ставке, как рыба об лед: согласно ст. 51 Конституции РФ они имеют полное право не свидетельствовать против себя. Им не задают вопросов, не заставляют вспоминать мучительные для себя события. Они явно скучают, закатив глазки, - только что не зевают во весь рот.
Но больше всего «порадовала» реакция следователя и адвокатов на наши просьбы как-то ускорить весь этот процесс: «А зачем вы заявление подавали?!» …И пусть мне теперь еще кто-нибудь скажет, что я плохо выполняю свой гражданский долг. От души желаю ему проявления такой же сознательности в таких же обстоятельствах!
Кто там критиковал меня за нежелание лишний раз общаться с правоохранительными органами и за отсутствие гражданского самосознания? Получите и распишитесь. Восемь очных ставок у нас впереди («Cкажите спасибо, что не 56!» - обрадовал следователь). Каждая - по полтора часа, не считая полуторачасового ожидания в очереди. В РУВД нас приглашают ближе к вечеру, что никак не отменяет наших нервозатрат по отпрашиванию с работы и из школы (дочь учится во вторую смену), не говоря уж о позднем возвращении домой по криминально опасному району. Такое впечатление, что родная милиция хочет видеть нас снова и снова, причем в том же статусе.
Примечательно, что в ожидании вызова к следователю потерпевшие и подозреваемые вынуждены топтаться в одном коридоре (именно топтаться, т.к. на весь коридор - 4 стула). О психологических нюансах подобных «пересечений» вообще молчу. Вчера, к примеру, одна из юных грабительниц начала истерить, что она устала, хочет домой (твой дом - тюрьма, блин!) и вообще ее всё бесит. Заткнулась только тогда, когда я рявкнула, что это мы тут паримся ни за что ни про что - по милости таких, как она.
Очная ставка представляет собой долгий и нудный расспрос потерпевших, что же именно произошло с ними 1 мая прошлого года. За 9 месяцев многие подробности, как вы понимаете, просто стерлись из памяти. Хотя бы потому, что это не самые приятные воспоминания в жизни наших девчонок.
- Так. N сняла с тебя серьгу и куда она ее дела? - спрашивает следователь мою дочь. - Положила в карман или передала другой подозреваемой?
- Я не помню. Это было давно…
- Странно. Я вот почему-то прекрасно помню, что было со мной 1 мая, - удивляется следователь.
Как законному опекуну несовершеннолетней мне приходится встревать и разъяснять человеку с верхним юридическим образованием (который по определению должен быть психологом), что есть такой механизм психологической защиты - вытеснение (травмирующих воспоминаний, например). После чего процедура худо-бедно продолжается.
При этом подозреваемые вообще молчат на очной ставке, как рыба об лед: согласно ст. 51 Конституции РФ они имеют полное право не свидетельствовать против себя. Им не задают вопросов, не заставляют вспоминать мучительные для себя события. Они явно скучают, закатив глазки, - только что не зевают во весь рот.
Но больше всего «порадовала» реакция следователя и адвокатов на наши просьбы как-то ускорить весь этот процесс: «А зачем вы заявление подавали?!» …И пусть мне теперь еще кто-нибудь скажет, что я плохо выполняю свой гражданский долг. От души желаю ему проявления такой же сознательности в таких же обстоятельствах!