(no subject)
я пока мыла унитаз, думала вот о чём:
когда я была на премьере фильма "Гурьев пень" господина Серебрякова, он говорил там, что фильм его, в сущности, о страхе русского интеллигента (и его, господина Серебрякова в том числе, страхе) через растворение личности в народе, в провинции, в огромной российской территории.
кратко напомню сюжет: всемирно известная оперная певица на огромном дорогом джипе, в мехах и с томным сыном-студентом, явно неудолетворённым взаимоотношениями с матерью (видимо, не хватает ему материнской любви за стенами престижного британского колледжа), приезжает на малую родину - город, похожий на Гурьев-Дальской. Таинственным образом томный мальчик пропадает, и, в ожидании вестей о судьбе драгоценного отпрыска, всемирно известная певица с тонко колорированными волосами превращается в уборщицу туберкулёзного отделения местной больницы (читай, последнее пристанище местных зеков, больше похожее на общественный сортир юрьев-польского же вокзала). В общем, бедную леди ожидает один только ужас-ужас, последней радостью её остаётся пение в местном церковном хоре вместе с шамкающими пенсионерками. в общем, всё то, что захочет увидеть венецианское жюри, оно увидит (ну, увидело уже).
но я вижу другое сквозь испарения моющего средства популярной марки: страх московского интеллигента о потере идентичности, основанной на определённом круге потребления, как материального, так и духовного (ну негоже всемирно известной оперной певице петь в захолустье за бесплатно), страх отпасть от тусовки, перестать быть своим и стать тем, до кого "своим" дела нет, когда "свои" перестают тебя идентифицировать как личность, достойную внимания, выпав из тусовки, ты как бы автоматически перестаёшь существовать. отсюда и все эти живописные кошмары неуютного и обглоданного нищенского (по всем параметрам) бытия, которое, как в страшном сне, представляется автору фильма при слове "народ", все эти леонардовски-оскаленные лица туберкулёзников, босховски-мучные отёчные лица захолустных баб, все, как одна, волосами подобных золотистым нимфам Ботичелли.
пожалуй, единственный из современных российских художников, кто изображает тотальную российскую бедность как нечто родное, правдивое и не постыдное, но даже и поэтическое, является Бродский, он, по-моему, единственный антипод точке зрения, ориентированной на получение европейских наград, которые часто падают на тех, кто занимается не художественным выстраиванием истории, а показным убожеством антуража. а между тем, бедность российского интеллигента - это огромная часть его культурной традиции и духовного багажа, правда это всё не мешало Достоевскому сорить деньгами в казино, Гоголю жить в Италии, Чехову быть успешным и популярным театральным драматургом, но это была ещё другая страна, а вот советская действительность вполне достойно реализовала извечную интеллигентскую тягу к бедности как пути духовного идеала, загоняя в пыльный угол таких людей, как Пастернак, Цветаева, Филонов, Ахматова и прочих заводил культурного расцвета. ну что поделаешь, это же всё равно не значит, что кто-то лучше, а кто-то хуже.
когда я была на премьере фильма "Гурьев пень" господина Серебрякова, он говорил там, что фильм его, в сущности, о страхе русского интеллигента (и его, господина Серебрякова в том числе, страхе) через растворение личности в народе, в провинции, в огромной российской территории.
кратко напомню сюжет: всемирно известная оперная певица на огромном дорогом джипе, в мехах и с томным сыном-студентом, явно неудолетворённым взаимоотношениями с матерью (видимо, не хватает ему материнской любви за стенами престижного британского колледжа), приезжает на малую родину - город, похожий на Гурьев-Дальской. Таинственным образом томный мальчик пропадает, и, в ожидании вестей о судьбе драгоценного отпрыска, всемирно известная певица с тонко колорированными волосами превращается в уборщицу туберкулёзного отделения местной больницы (читай, последнее пристанище местных зеков, больше похожее на общественный сортир юрьев-польского же вокзала). В общем, бедную леди ожидает один только ужас-ужас, последней радостью её остаётся пение в местном церковном хоре вместе с шамкающими пенсионерками. в общем, всё то, что захочет увидеть венецианское жюри, оно увидит (ну, увидело уже).
но я вижу другое сквозь испарения моющего средства популярной марки: страх московского интеллигента о потере идентичности, основанной на определённом круге потребления, как материального, так и духовного (ну негоже всемирно известной оперной певице петь в захолустье за бесплатно), страх отпасть от тусовки, перестать быть своим и стать тем, до кого "своим" дела нет, когда "свои" перестают тебя идентифицировать как личность, достойную внимания, выпав из тусовки, ты как бы автоматически перестаёшь существовать. отсюда и все эти живописные кошмары неуютного и обглоданного нищенского (по всем параметрам) бытия, которое, как в страшном сне, представляется автору фильма при слове "народ", все эти леонардовски-оскаленные лица туберкулёзников, босховски-мучные отёчные лица захолустных баб, все, как одна, волосами подобных золотистым нимфам Ботичелли.
пожалуй, единственный из современных российских художников, кто изображает тотальную российскую бедность как нечто родное, правдивое и не постыдное, но даже и поэтическое, является Бродский, он, по-моему, единственный антипод точке зрения, ориентированной на получение европейских наград, которые часто падают на тех, кто занимается не художественным выстраиванием истории, а показным убожеством антуража. а между тем, бедность российского интеллигента - это огромная часть его культурной традиции и духовного багажа, правда это всё не мешало Достоевскому сорить деньгами в казино, Гоголю жить в Италии, Чехову быть успешным и популярным театральным драматургом, но это была ещё другая страна, а вот советская действительность вполне достойно реализовала извечную интеллигентскую тягу к бедности как пути духовного идеала, загоняя в пыльный угол таких людей, как Пастернак, Цветаева, Филонов, Ахматова и прочих заводил культурного расцвета. ну что поделаешь, это же всё равно не значит, что кто-то лучше, а кто-то хуже.