Антон Буслов: «Рак - это лучшее, что со мной случилось»
«Пусть Антон Буслов поживет подольше!» Эти слова появились сразу в нескольких интернет-сообществах и скоро зазвучали по всей Сети, в газетах и разговорах. Вскоре нам стало казаться, что мы уже лично знаем этого человека. Мы пригласили Антона в редакцию и наконец познакомились.
Один депутат в конце 2012-го года заявил, что обществу лучше вылечить десять тех, кто «вернется в строй», чем тратить те же деньги на одного онкологического больного, который все равно умрет. Это высказывание только подстегнуло наше желание встретиться с человеком, который поразил нас силой своего послания: «Не списывайте нас. Нас много, и мы умеем жить!» Да, Антон болеет и проходит лечение, но этим его жизнь не ограничивается. Наоборот, он живет так, как не по силам многим здоровым! Когда мы позвонили, он назначил встречу на следующий день, хотя это была суббота, и приехал в редакцию после рабочего совещания, на котором обсуждал организацию движения городского транспорта. Вместе с онкопсихологом Вячеславом Янстоном мы расспрашивали Антона о том, что есть в его жизни сегодня: о работе, близких, лечении, врачах и лимфоме Ходжкина, которая требует от него много внимания, времени и сил, но к которой его жизнь совсем не сводится...
Psychologies: Вы ведь были в мэрии по общественным делам, а не по личным?
Антон: Мэрии Москвы мой рак совершенно неинтересен, и хорошо, что это так. Им интересен я как эксперт по вопросам транспорта, мы многое обсудили и разошлись довольные. Говорить с мэрией о своем здоровье мне незачем. Зачем вообще окружающим знать, что у кого-то онкология? Есть человек, и он важен сам по себе, а болезнь - всего лишь одно из обстоятельств, не более того. Бессмысленно, на мой взгляд, делать из этого глобальную историю.
Вячеслав: То есть вы бы не хотели лишний раз касаться темы собственного здоровья?
Антон: Отчего же. Просто это вопросы другого, частного порядка. Как если бы вы у меня спросили, хорошо ли я позавтракал или не болит ли у меня голова. Мой рак - примерно такая же история. Да, у меня лимфома, и что? Родственники, друзья, знакомые, узнав о диагнозе, пугаются гораздо больше, чем сам пациент, начинают додумывать, придумывать, фантазировать, мысленно ухудшать прогноз…
Вячеслав: Мне приходится сталкиваться с тем, что люди, узнав о диагнозе, считают это приговором или карой небесной...
Антон: Да! Первый раздел, который я увидел на сайте, посвященном лимфоме, называется именно так - «За что мне это?». Но я туда даже не заглянул, а сразу отправился дальше, где обсуждалось, что делать с болезнью. Искать причины рака - заведомо проигрышное и безумное занятие, а времени у онкобольного не так много: ему надо заниматься чем-то более полезным для себя или общества.
Вячеслав: Многие люди и после выздоровления рефлексируют на тему, что это с ними было и почему. Я для себя это объясняю тем, что для них вопросы смысла и бытия всегда были актуальны, а тут еще и повод подвернулся.
Антон: Вопрос жизни и смерти стоит перед всеми абсолютно людьми. Но для тех, кто постоянно размышляет, зачем мы живем, рак сильно меняет картину мира. А для такого человека, как я, который не очень вдается в философские вопросы, болезнь - это, скорее, просто факт. Однажды врач порекомендовала мне почитать книгу Ремарка «Жизнь взаймы». На очередной консультации мы быстренько результаты анализов раскидали, а потом стали обсуждать, почему Ремарк «слил» финал. Мне кажется, многим людям в их жизни не хватает лимфомы Ходжкина. Ну, или какой-нибудь другой очень серьезной проблемы, чтобы они наконец начали жить, а не существовать по привычке. Я уверен, что многим для этого надо заболеть раком.Что вы почувствовали, когда услышали диагноз?
Антон: У меня сразу же возникло множество вопросов. К тому моменту я был обижен на врачей. Так получилось, что я три недели лежал в инфекционном отделении и понимал, что меня лечат не так. Настаивал на дополнительных обследованиях, говорил, что найду средства, если больница ими не располагает. Я знаю, что многие боятся спорить с врачами, но мне нужно, чтобы они не только говорили, что делать, но и объясняли почему. Я могу выполнять только те рекомендации, которые кажутся мне логичными. Еще я чувствовал беспокойство, которое затем сменилось планированием. Для меня это в порядке вещей: как только я начинаю понимать, в чем дело, беспокойство уходит.
Вы поняли механизм лимфомы?
Антон: К этому я пришел позднее. Сначала я должен был разобраться, что такое онкология, где ее лечат, - если в онкоцентре, то как туда записаться, нужна ли для этого московская прописка и где ее взять. Передо мной сразу встала масса технических вопросов, которые я должен был решить, чтобы не умереть. Эдакий компьютерный квест: пойди туда, найди то... Вообще, больных больше всего интересует конкретика. Пока я сижу в очередях, я общаюсь с людьми. Эти люди задают мне миллион вопросов, которые они с удовольствием задали бы врачу, если бы у него было на это время! Все волнуются, хотят узнать детали, поговорить. Всем страшно. Мне кажется, если бы в очереди под видом пациента сидел психолог, все пошло бы гораздо лучше. А уж сколько раз мне задавали вопрос, выпадают ли волосы после химиотерапии!..
Вячеслав: Его действительно часто задают по телефону доверия.
Антон: Почему бы не повесить плакаты на стенах? Это была бы самая востребованная из всех бумажек, которые видят пациенты.
Чего еще боятся больные?
Вячеслав: Самый сильный страх - страх смерти. К нам на групповые занятия ходила женщина с четвертой стадией рака, очень деловая, прибегала с работы, потом спешила домой, у нее была большая семья. И каждый раз она говорила о том, как ей страшно не проснуться утром, умереть после возвращения из больницы… Но совершенно не обязательно, что тот же страх будет одолевать другого человека с таким же диагнозом или опытом лечения. Для многих тема смерти сначала всплывает, потом уходит, когда лечение успешно. После выздоровления многие участники психотерапевтической группы сначала вызываются нам помогать, но потом понимают, что не могут. Им очень хочется некоторое время пожить без болезни и разговоров о ней.
Антон: Люди стараются не размышлять на тему смерти, а болезнь заставляет их думать об этом. Иногда пациентам говорят, сколько им осталось, хотя врачи предпочитают не давать прогнозов.
Вячеслав: Я тоже считаю, что врачи не должны говорить о сроках. Откуда у них такая информация? И все ли хотят ее знать? Другое дело - диагноз. Обычно первыми его узнают родственники. Возникает вопрос - говорить ли больному. Я всегда спрашиваю: разве можно не сказать? И готовы ли они одни нести груз ответственности?
Антон: Это совершенно нелепая ситуация! Я знаю историю, когда человек лечился и не знал, от чего: ему говорили, что химиотерапия - это профилактика. У меня вопрос к таким родственникам: а может быть, они тогда и жить за пациента будут, дышать, ходить, есть? Что касается прогноза, то лично мне нужна была цифра, и я уверен, что она всех интересует. Другое дело, что не все способны трезво оценить, готовы ли они ее услышать. Моя врач ничего мне не говорила - поэтому выдирать цифру пришлось клещами, я отправил брата и сказал, чтобы без нее он не возвращался. Я больше всего боюсь неизвестности. Мне не страшно умирать, мы все будем умирать. Другое дело, что мне будет очень неприятно умирать (так говорят врачи), но бояться этого бессмысленно. Хуже, если я не знаю, как это будет и когда.
Как надо говорить с родственниками о болезни?
Антон: Болезнь - это проблема того, кто болен, и он должен «модерировать» все происходящее вокруг: отношения с окружающими, свою работу, общение с врачами, личную жизнь. Его обязанность - готовить родственников и общество, поскольку рак - только его несчастье, и он должен сам с ним работать.
Вячеслав: Не всем это удается. Нам часто звонят терминальные пациенты, чтобы поговорить: «Я с родственниками о болезни говорить не буду, я не хочу вносить эту тему в наши отношения». А потребность в общении у них есть. И тогда возникает тема смерти. Если человек думал про это, значит, важно с ним об этом разговаривать, сделать более ясным для него самого то, что с ним сейчас происходит. Разобраться, какие свои проблемы и страхи он проецирует на ситуацию болезни, чего именно он боится. Это очень кропотливая работа...
Антон, как вас поддерживают близкие?
Антон: Хороший вопрос. Брат говорит, что он ездит к раковому больному заряжаться жизнелюбием! Моральная поддержка мне не нужна. Бывает необходима бытовая помощь, и я ценю, что в любой момент он готов ее оказать. Другое дело, что полагаться на других и знать, что тебе помогут, важно не только больным, но и любому человеку.
Вячеслав: В ваших отношениях с родителями что-то изменилось?
Антон: Наверное, было бы ложью сказать, что все как было, так и осталось. Но мне хотелось бы думать, что изменения минимальны. Я не ставил перед собой задачи подготовить родителей, просто сообщил факт. Сначала - что я в больнице, потом - что поставили диагноз. Возможно, тут мне надо было больше подумать. Но что было, то было. Для них, конечно, это было плохой новостью. Но так получилось, что всей своей предыдущей жизнью я их подготовил к тому, что со мной может приключиться все что угодно. Я утрирую, конечно... Сейчас они видят, что я делаю все, что нужно, и мне кажется, они не так волнуются. Моя генеральная линия состоит в том, что болезнь ничего не изменила в корне - ни у меня, ни у них, ни вообще в этом мире. Кстати, так же была построена акция по сбору денег. Я живу и собираю деньги на продолжение активной, здоровой, нормальной жизни, а не на спасение. В чем разница? В атмосфере. В настроении людей. Одно дело скидываться на рождение, а другое - на похороны.
Расскажите, как вы придумали эту акцию.
Антон: Мне сразу стало понятно, что есть только одна возможность собрать деньги на лекарство, которое увеличит мои шансы. Или мой план выстрелит и все получится, или не сработает вообще. Я подошел к этому вопросу как к маркетинговой задаче. Мне надо было сделать так, чтобы каждый, кто примет участие в этой акции, - порадовался. Я занимался тем, что радовал людей, предлагал сброситься на продолжение «вечеринки».
Вячеслав: Что за вечеринка?
Антон: Моя жизнь. Кому-то нравится смотреть, как я живу. Это и есть тот актив, который я мог выставить, и я его выставил: «Ребята, вам нравится, как я живу? Но ведь я помру. Хотите, чтобы я жил дальше, - помогите деньгами». Хозяин вечеринки накрыл стол, а когда угощение закончилось, все скинулись и побежали за добавкой.
На вашу жизнь действительно интересно смотреть. Но если бы вы жили другой жизнью, менее активной, был бы у вас шанс?
Антон: У каждого из нас есть свои активы, и он может попробовать предложить их обществу. У меня такой актив - общественная деятельность, которой я занимаюсь и могу обещать, что и дальше буду это делать. Но это не значит, что всем теперь надо заниматься только общественной деятельностью.
Вячеслав: Для меня история Антона - нестандартная, уникальная, наверное... Я вот сейчас подумал о том, что для многих пациентов актив - это их болезнь. Они пытаются его куда-то пристроить, всем его предлагают: смотрите, я болен…
Но вы же понимаете, что мы по-разному реагируем на стресс, у кого-то просто может не оказаться сил, чтобы бороться.
Вячеслав: Такие люди звонят и спрашивают, не бросить ли им лечение, жалуются на усталость… Что бы им сказали вы?
Антон: Случилась болезнь, и это хороший повод что-то изменить. Вероятность того, что не повезет или не повезет десять раз подряд, конечно же, есть. Но какой смысл записывать себя в 5%, если излечение при лимфоме составляет 95%? Чем вас не устраивают эти проценты?
Где искать ресурс, чтобы преодолеть страх?
Антон: Только в себе. Кто-то может помочь - дать толчок, но, по-моему, человек либо занимается своей жизнью осознанно и она идет, как он хочет, либо она с ним «случается». Случилось - устроился на работу, не случилось - остался без работы. Такой человек просто наблюдает за совокупностью событий, которые называются его жизнью. И так бывает не только с онкологическими больными.
Вячеслав: Рак может случиться с каждым. Кто-то, как Антон, будет воспринимать болезнь как квест, проект, которым нужно управлять, встраивать в жизнь. У других нет таких возможностей, но есть другие, и я обычно предлагаю попробовать их найти. Психологическая помощь будет лежать не в сфере болезни, а в сфере обычной жизни: иногда нужно просто вернуть пациенту мотивацию жить. Кроме того, из болезни кто-то стремится получить вторичную выгоду - ведь больной оказывается в центре внимания, его жалеют, ему многое прощают, и он этим пользуется. Тогда психолог, не поддерживая эту псевдовыгоду, спрашивает больного, зачем ему болезнь, почему он за нее так цепляется, что у него еще есть в жизни, кроме болезни.
Антон: Возможно, его проблема не в болезни, а в том, что он уже лет пять свою жену не любит, а развестись боится. И может оказаться, что для того, чтобы выжить, ему нужен развод. Тогда и силы появятся.
Есть что-то, чего вы сами боитесь?
Антон: Я теперь понимаю, что нельзя бояться неизбежного. Если, к примеру, операция неизбежна, нет смысла ее бояться. А того, чего можно избежать, бояться неконструктивно. Можно опасаться, готовиться, планировать. Мне кажется, что сейчас я уже ничего не боюсь, как бы пафосно это ни звучало. Кстати, и в работе тоже. Если я вижу, что на строительстве дорог хотят «освоить» 18 миллиардов, я так и говорю. Мне не страшно, потому что это для меня меньшая проблема, чем лимфома.
Что вас удивило в последние месяцы?
Антон: Я был очень удивлен, насколько плохо у нас с применением психологии на практике. На месте психологов я предложил бы директору онкоцентра на Каширке перекрасить все стены в яркие цвета. Я называю это здание «звездой смерти». Оно серое, унылое, мрачное… Как можно лечить людей в такой больнице? Еще я бы развесил плакаты со статистикой: около каждого «чистого бокса» поместил бы список тех, кого здесь вылечили. Чтобы каждый входящий на месяц в этот бокс видел табличку с именами, к примеру, 70 людей, которые вышли отсюда здоровыми. Элементарные вещи…
А что приятно удивило, тронуло?
Антон: Сбор средств. Я совершенно искренне думал, что эта затея обречена на провал. Но задачу мне поставила врач, и мне очень не хотелось ее разочаровать. Полторы недели размышлял, за два часа написал текст и за неделю собрал четыре миллиона шестьсот тысяч. Я надеюсь, что в этом бюджете можно будет уместиться в любом случае, но если потребуется новая сумма, значит, надо будет искать новый ход. Еще интереснее.
Из блога Антона Буслова
«Мне хотелось бы поблагодарить всех, кто мне помогал. Откликнулись воронежцы, самарцы, москвичи и люди из других городов, где я что-то делал... Присылали средства русские националисты, и одновременно пришел платеж из-за границы от чеченских сепаратистов. Из Самары мне помог яркий человек из «Единой России», а одновременно очень помогли сторонники оппозиции и Алексея Навального. Помогли блогеры, помогли журналисты, которым я давал интервью. На PayPal приходили переводы в валютах, о существовании которых я даже не подозревал... Я просто не смогу даже перечислить всех, кто помогал, - так получилось, что помогали правда все вокруг. ВСЕ. ...Мне часто приходилось слышать, что в России ничего не получится и ничего нельзя сделать. И я хочу сейчас четко и ясно сказать: это не так. За четыре дня для меня было собрано 3,4 миллиона рублей. Кто их собрал? Люди, просто хорошие люди, которые увидели для себя хорошее дело. Так вот что я вам скажу: надо помогать хорошим людям делать хорошие дела. И я не о сборе средств, не об онкологии, я просто о жизни. Хорошие люди, оглянитесь, вас МНОГО! Вас миллионы. Не говорите, что нет людей. Нет человеческих условий - а это очень разные позиции».
ПОМОЧЬ АНТОНУ БУСЛОВУ
Сейчас Антону особенно нужна помощь: он собирает деньги на новую операцию.
Помочь можно:
Банковским переводом на счет:
Получатель: Буслов Антон Сергеевич
Банк получателя: ОАО «СБЕРБАНК РОССИИ» г. МОСКВА
БИК банка получателя: 044525225
К/с банка получателя в РКЦ: 30101810400000000225
Назначение платежа: добровольное пожертвование на л/с 40817810838061002884
PayPal: astroaist@gmail.com
Яндекс.Деньги: 41001231218106
QIWI: 9032676810
WebMoney: R326748372213
| Журнал PSYCHOLOGIES, №82 | Ксения Киселёва, Елена Шевченко | 17 Января 2013 16:45
Один депутат в конце 2012-го года заявил, что обществу лучше вылечить десять тех, кто «вернется в строй», чем тратить те же деньги на одного онкологического больного, который все равно умрет. Это высказывание только подстегнуло наше желание встретиться с человеком, который поразил нас силой своего послания: «Не списывайте нас. Нас много, и мы умеем жить!» Да, Антон болеет и проходит лечение, но этим его жизнь не ограничивается. Наоборот, он живет так, как не по силам многим здоровым! Когда мы позвонили, он назначил встречу на следующий день, хотя это была суббота, и приехал в редакцию после рабочего совещания, на котором обсуждал организацию движения городского транспорта. Вместе с онкопсихологом Вячеславом Янстоном мы расспрашивали Антона о том, что есть в его жизни сегодня: о работе, близких, лечении, врачах и лимфоме Ходжкина, которая требует от него много внимания, времени и сил, но к которой его жизнь совсем не сводится...
Psychologies: Вы ведь были в мэрии по общественным делам, а не по личным?
Антон: Мэрии Москвы мой рак совершенно неинтересен, и хорошо, что это так. Им интересен я как эксперт по вопросам транспорта, мы многое обсудили и разошлись довольные. Говорить с мэрией о своем здоровье мне незачем. Зачем вообще окружающим знать, что у кого-то онкология? Есть человек, и он важен сам по себе, а болезнь - всего лишь одно из обстоятельств, не более того. Бессмысленно, на мой взгляд, делать из этого глобальную историю.
Вячеслав: То есть вы бы не хотели лишний раз касаться темы собственного здоровья?
Антон: Отчего же. Просто это вопросы другого, частного порядка. Как если бы вы у меня спросили, хорошо ли я позавтракал или не болит ли у меня голова. Мой рак - примерно такая же история. Да, у меня лимфома, и что? Родственники, друзья, знакомые, узнав о диагнозе, пугаются гораздо больше, чем сам пациент, начинают додумывать, придумывать, фантазировать, мысленно ухудшать прогноз…
Вячеслав: Мне приходится сталкиваться с тем, что люди, узнав о диагнозе, считают это приговором или карой небесной...
Антон: Да! Первый раздел, который я увидел на сайте, посвященном лимфоме, называется именно так - «За что мне это?». Но я туда даже не заглянул, а сразу отправился дальше, где обсуждалось, что делать с болезнью. Искать причины рака - заведомо проигрышное и безумное занятие, а времени у онкобольного не так много: ему надо заниматься чем-то более полезным для себя или общества.
Вячеслав: Многие люди и после выздоровления рефлексируют на тему, что это с ними было и почему. Я для себя это объясняю тем, что для них вопросы смысла и бытия всегда были актуальны, а тут еще и повод подвернулся.
Антон: Вопрос жизни и смерти стоит перед всеми абсолютно людьми. Но для тех, кто постоянно размышляет, зачем мы живем, рак сильно меняет картину мира. А для такого человека, как я, который не очень вдается в философские вопросы, болезнь - это, скорее, просто факт. Однажды врач порекомендовала мне почитать книгу Ремарка «Жизнь взаймы». На очередной консультации мы быстренько результаты анализов раскидали, а потом стали обсуждать, почему Ремарк «слил» финал. Мне кажется, многим людям в их жизни не хватает лимфомы Ходжкина. Ну, или какой-нибудь другой очень серьезной проблемы, чтобы они наконец начали жить, а не существовать по привычке. Я уверен, что многим для этого надо заболеть раком.Что вы почувствовали, когда услышали диагноз?
Антон: У меня сразу же возникло множество вопросов. К тому моменту я был обижен на врачей. Так получилось, что я три недели лежал в инфекционном отделении и понимал, что меня лечат не так. Настаивал на дополнительных обследованиях, говорил, что найду средства, если больница ими не располагает. Я знаю, что многие боятся спорить с врачами, но мне нужно, чтобы они не только говорили, что делать, но и объясняли почему. Я могу выполнять только те рекомендации, которые кажутся мне логичными. Еще я чувствовал беспокойство, которое затем сменилось планированием. Для меня это в порядке вещей: как только я начинаю понимать, в чем дело, беспокойство уходит.
Вы поняли механизм лимфомы?
Антон: К этому я пришел позднее. Сначала я должен был разобраться, что такое онкология, где ее лечат, - если в онкоцентре, то как туда записаться, нужна ли для этого московская прописка и где ее взять. Передо мной сразу встала масса технических вопросов, которые я должен был решить, чтобы не умереть. Эдакий компьютерный квест: пойди туда, найди то... Вообще, больных больше всего интересует конкретика. Пока я сижу в очередях, я общаюсь с людьми. Эти люди задают мне миллион вопросов, которые они с удовольствием задали бы врачу, если бы у него было на это время! Все волнуются, хотят узнать детали, поговорить. Всем страшно. Мне кажется, если бы в очереди под видом пациента сидел психолог, все пошло бы гораздо лучше. А уж сколько раз мне задавали вопрос, выпадают ли волосы после химиотерапии!..
Вячеслав: Его действительно часто задают по телефону доверия.
Антон: Почему бы не повесить плакаты на стенах? Это была бы самая востребованная из всех бумажек, которые видят пациенты.
Чего еще боятся больные?
Вячеслав: Самый сильный страх - страх смерти. К нам на групповые занятия ходила женщина с четвертой стадией рака, очень деловая, прибегала с работы, потом спешила домой, у нее была большая семья. И каждый раз она говорила о том, как ей страшно не проснуться утром, умереть после возвращения из больницы… Но совершенно не обязательно, что тот же страх будет одолевать другого человека с таким же диагнозом или опытом лечения. Для многих тема смерти сначала всплывает, потом уходит, когда лечение успешно. После выздоровления многие участники психотерапевтической группы сначала вызываются нам помогать, но потом понимают, что не могут. Им очень хочется некоторое время пожить без болезни и разговоров о ней.
Антон: Люди стараются не размышлять на тему смерти, а болезнь заставляет их думать об этом. Иногда пациентам говорят, сколько им осталось, хотя врачи предпочитают не давать прогнозов.
Вячеслав: Я тоже считаю, что врачи не должны говорить о сроках. Откуда у них такая информация? И все ли хотят ее знать? Другое дело - диагноз. Обычно первыми его узнают родственники. Возникает вопрос - говорить ли больному. Я всегда спрашиваю: разве можно не сказать? И готовы ли они одни нести груз ответственности?
Антон: Это совершенно нелепая ситуация! Я знаю историю, когда человек лечился и не знал, от чего: ему говорили, что химиотерапия - это профилактика. У меня вопрос к таким родственникам: а может быть, они тогда и жить за пациента будут, дышать, ходить, есть? Что касается прогноза, то лично мне нужна была цифра, и я уверен, что она всех интересует. Другое дело, что не все способны трезво оценить, готовы ли они ее услышать. Моя врач ничего мне не говорила - поэтому выдирать цифру пришлось клещами, я отправил брата и сказал, чтобы без нее он не возвращался. Я больше всего боюсь неизвестности. Мне не страшно умирать, мы все будем умирать. Другое дело, что мне будет очень неприятно умирать (так говорят врачи), но бояться этого бессмысленно. Хуже, если я не знаю, как это будет и когда.
Как надо говорить с родственниками о болезни?
Антон: Болезнь - это проблема того, кто болен, и он должен «модерировать» все происходящее вокруг: отношения с окружающими, свою работу, общение с врачами, личную жизнь. Его обязанность - готовить родственников и общество, поскольку рак - только его несчастье, и он должен сам с ним работать.
Вячеслав: Не всем это удается. Нам часто звонят терминальные пациенты, чтобы поговорить: «Я с родственниками о болезни говорить не буду, я не хочу вносить эту тему в наши отношения». А потребность в общении у них есть. И тогда возникает тема смерти. Если человек думал про это, значит, важно с ним об этом разговаривать, сделать более ясным для него самого то, что с ним сейчас происходит. Разобраться, какие свои проблемы и страхи он проецирует на ситуацию болезни, чего именно он боится. Это очень кропотливая работа...
Антон, как вас поддерживают близкие?
Антон: Хороший вопрос. Брат говорит, что он ездит к раковому больному заряжаться жизнелюбием! Моральная поддержка мне не нужна. Бывает необходима бытовая помощь, и я ценю, что в любой момент он готов ее оказать. Другое дело, что полагаться на других и знать, что тебе помогут, важно не только больным, но и любому человеку.
Вячеслав: В ваших отношениях с родителями что-то изменилось?
Антон: Наверное, было бы ложью сказать, что все как было, так и осталось. Но мне хотелось бы думать, что изменения минимальны. Я не ставил перед собой задачи подготовить родителей, просто сообщил факт. Сначала - что я в больнице, потом - что поставили диагноз. Возможно, тут мне надо было больше подумать. Но что было, то было. Для них, конечно, это было плохой новостью. Но так получилось, что всей своей предыдущей жизнью я их подготовил к тому, что со мной может приключиться все что угодно. Я утрирую, конечно... Сейчас они видят, что я делаю все, что нужно, и мне кажется, они не так волнуются. Моя генеральная линия состоит в том, что болезнь ничего не изменила в корне - ни у меня, ни у них, ни вообще в этом мире. Кстати, так же была построена акция по сбору денег. Я живу и собираю деньги на продолжение активной, здоровой, нормальной жизни, а не на спасение. В чем разница? В атмосфере. В настроении людей. Одно дело скидываться на рождение, а другое - на похороны.
Расскажите, как вы придумали эту акцию.
Антон: Мне сразу стало понятно, что есть только одна возможность собрать деньги на лекарство, которое увеличит мои шансы. Или мой план выстрелит и все получится, или не сработает вообще. Я подошел к этому вопросу как к маркетинговой задаче. Мне надо было сделать так, чтобы каждый, кто примет участие в этой акции, - порадовался. Я занимался тем, что радовал людей, предлагал сброситься на продолжение «вечеринки».
Вячеслав: Что за вечеринка?
Антон: Моя жизнь. Кому-то нравится смотреть, как я живу. Это и есть тот актив, который я мог выставить, и я его выставил: «Ребята, вам нравится, как я живу? Но ведь я помру. Хотите, чтобы я жил дальше, - помогите деньгами». Хозяин вечеринки накрыл стол, а когда угощение закончилось, все скинулись и побежали за добавкой.
На вашу жизнь действительно интересно смотреть. Но если бы вы жили другой жизнью, менее активной, был бы у вас шанс?
Антон: У каждого из нас есть свои активы, и он может попробовать предложить их обществу. У меня такой актив - общественная деятельность, которой я занимаюсь и могу обещать, что и дальше буду это делать. Но это не значит, что всем теперь надо заниматься только общественной деятельностью.
Вячеслав: Для меня история Антона - нестандартная, уникальная, наверное... Я вот сейчас подумал о том, что для многих пациентов актив - это их болезнь. Они пытаются его куда-то пристроить, всем его предлагают: смотрите, я болен…
Но вы же понимаете, что мы по-разному реагируем на стресс, у кого-то просто может не оказаться сил, чтобы бороться.
Вячеслав: Такие люди звонят и спрашивают, не бросить ли им лечение, жалуются на усталость… Что бы им сказали вы?
Антон: Случилась болезнь, и это хороший повод что-то изменить. Вероятность того, что не повезет или не повезет десять раз подряд, конечно же, есть. Но какой смысл записывать себя в 5%, если излечение при лимфоме составляет 95%? Чем вас не устраивают эти проценты?
Где искать ресурс, чтобы преодолеть страх?
Антон: Только в себе. Кто-то может помочь - дать толчок, но, по-моему, человек либо занимается своей жизнью осознанно и она идет, как он хочет, либо она с ним «случается». Случилось - устроился на работу, не случилось - остался без работы. Такой человек просто наблюдает за совокупностью событий, которые называются его жизнью. И так бывает не только с онкологическими больными.
Вячеслав: Рак может случиться с каждым. Кто-то, как Антон, будет воспринимать болезнь как квест, проект, которым нужно управлять, встраивать в жизнь. У других нет таких возможностей, но есть другие, и я обычно предлагаю попробовать их найти. Психологическая помощь будет лежать не в сфере болезни, а в сфере обычной жизни: иногда нужно просто вернуть пациенту мотивацию жить. Кроме того, из болезни кто-то стремится получить вторичную выгоду - ведь больной оказывается в центре внимания, его жалеют, ему многое прощают, и он этим пользуется. Тогда психолог, не поддерживая эту псевдовыгоду, спрашивает больного, зачем ему болезнь, почему он за нее так цепляется, что у него еще есть в жизни, кроме болезни.
Антон: Возможно, его проблема не в болезни, а в том, что он уже лет пять свою жену не любит, а развестись боится. И может оказаться, что для того, чтобы выжить, ему нужен развод. Тогда и силы появятся.
Есть что-то, чего вы сами боитесь?
Антон: Я теперь понимаю, что нельзя бояться неизбежного. Если, к примеру, операция неизбежна, нет смысла ее бояться. А того, чего можно избежать, бояться неконструктивно. Можно опасаться, готовиться, планировать. Мне кажется, что сейчас я уже ничего не боюсь, как бы пафосно это ни звучало. Кстати, и в работе тоже. Если я вижу, что на строительстве дорог хотят «освоить» 18 миллиардов, я так и говорю. Мне не страшно, потому что это для меня меньшая проблема, чем лимфома.
Что вас удивило в последние месяцы?
Антон: Я был очень удивлен, насколько плохо у нас с применением психологии на практике. На месте психологов я предложил бы директору онкоцентра на Каширке перекрасить все стены в яркие цвета. Я называю это здание «звездой смерти». Оно серое, унылое, мрачное… Как можно лечить людей в такой больнице? Еще я бы развесил плакаты со статистикой: около каждого «чистого бокса» поместил бы список тех, кого здесь вылечили. Чтобы каждый входящий на месяц в этот бокс видел табличку с именами, к примеру, 70 людей, которые вышли отсюда здоровыми. Элементарные вещи…
А что приятно удивило, тронуло?
Антон: Сбор средств. Я совершенно искренне думал, что эта затея обречена на провал. Но задачу мне поставила врач, и мне очень не хотелось ее разочаровать. Полторы недели размышлял, за два часа написал текст и за неделю собрал четыре миллиона шестьсот тысяч. Я надеюсь, что в этом бюджете можно будет уместиться в любом случае, но если потребуется новая сумма, значит, надо будет искать новый ход. Еще интереснее.
Из блога Антона Буслова
«Мне хотелось бы поблагодарить всех, кто мне помогал. Откликнулись воронежцы, самарцы, москвичи и люди из других городов, где я что-то делал... Присылали средства русские националисты, и одновременно пришел платеж из-за границы от чеченских сепаратистов. Из Самары мне помог яркий человек из «Единой России», а одновременно очень помогли сторонники оппозиции и Алексея Навального. Помогли блогеры, помогли журналисты, которым я давал интервью. На PayPal приходили переводы в валютах, о существовании которых я даже не подозревал... Я просто не смогу даже перечислить всех, кто помогал, - так получилось, что помогали правда все вокруг. ВСЕ. ...Мне часто приходилось слышать, что в России ничего не получится и ничего нельзя сделать. И я хочу сейчас четко и ясно сказать: это не так. За четыре дня для меня было собрано 3,4 миллиона рублей. Кто их собрал? Люди, просто хорошие люди, которые увидели для себя хорошее дело. Так вот что я вам скажу: надо помогать хорошим людям делать хорошие дела. И я не о сборе средств, не об онкологии, я просто о жизни. Хорошие люди, оглянитесь, вас МНОГО! Вас миллионы. Не говорите, что нет людей. Нет человеческих условий - а это очень разные позиции».
ПОМОЧЬ АНТОНУ БУСЛОВУ
Сейчас Антону особенно нужна помощь: он собирает деньги на новую операцию.
Помочь можно:
Банковским переводом на счет:
Получатель: Буслов Антон Сергеевич
Банк получателя: ОАО «СБЕРБАНК РОССИИ» г. МОСКВА
БИК банка получателя: 044525225
К/с банка получателя в РКЦ: 30101810400000000225
Назначение платежа: добровольное пожертвование на л/с 40817810838061002884
PayPal: astroaist@gmail.com
Яндекс.Деньги: 41001231218106
QIWI: 9032676810
WebMoney: R326748372213
| Журнал PSYCHOLOGIES, №82 | Ксения Киселёва, Елена Шевченко | 17 Января 2013 16:45