В сообщении, посвящённом
полемике Сабанеева и Авраамова, прозвучала тема одного из последних сочинений Скрябина - прелюдии соч.74 №4. А вот сама-то прелюдия и не прозвучала. Спешу исправить это упущение, сопроводив музыку выдержкой из воспоминаний Сабанеева о Скрябине, касающейся этого сочинения. В воспоминаниях, правда, в основном говорится о второй прелюдии, я же считаю, что этот опус следует воспринимать как одно пятичастное произведение. Поэтому и предлагаю его прослушать целиком в разных исполнениях.
Воспоминания здесь совсем не лишние, поскольку на примере этой крошечной прелюдии говорят нам о новых подходах Скрябина к композиции, к гармонии и к интерпретации его новых произведений.
Дополнительно рекомендую заглянуть в сообщение, посвящённое
записным книжкам Скрябина и краткому анализу его мировоззрения, чтобы ощутить, чем жил Александр Николаевич на исходе своей внезапно оборвавшейся жизни.
"Это лебединая песня души, последний вздох, тот влажный след,
который оставила на песке изнемогающая,
исчезающая, умершая волна".
(Б.Яворский о прелюдии №2)
Скрябин, Пять прелюдий op.74. Исполняет В.Софроницкий
Скрябин, Пять прелюдий op.74. Исполняет Э.Гилельс
Click to view
* * * "... Уже перед отъездом на дачу Александр Николаевич показал мне некоторые эскизы новых вещей. Это были большею частью прелюдии, вошедшие потом в ор. 74 - на них всех уже легла большая печать, как бы громадная тень или, может быть, «сияние» от «Предварительного действия» и его эскизов. Эскизы эти записывались им в огромную нотную тетрадь, переплетенную или, вернее, сброшюрованную. Она лежала почти постоянно во время его занятий на рояльном пюпитре и там и оставалась, так что, кончая занятия, Александр Николаевич закрывал крышку рояля, погребая ею и нотную тетрадку. В этой же тетрадке были и эскизы последних прелюдий, очевидно созидавшиеся в одном процессе.
На этот раз это были сначала некоторые «гармонии» или «новые ощущения», которые он производил, заставляя меня держать в басу двойную квинту... Потом он наиграл мне недавно им созданную Прелюдию ор. 74 № 2.
- Тут у меня совсем по-новому и очень просто, - комментировал он, по своему обычаю, исполнение. - Вот эти квинты - правда, они дают новое ощущение?..
- Тут у меня совсем нет многозвучных гармоний, а смотрите как это психологически сложно... Это будет прелюдия. Тут есть такая знойность, пустынная знойность, это, конечно, не пустыня физическая, а астральная пустыня... и вот эти томления... (он играл хроматические мелодические ходы вниз)... Вы знаете, в этой прелюдии такое впечатление, точно она длится целые века, точно она вечно звучит, миллионы лет...
- Ее можно по-двоякому играть, раскрашивая ее, с нюансами, и наоборот, совершенно ровно, без всяких оттенков. И то и другое возможно... Тут такая гибкость: в одном произведении как бы заключено множество их - это многогранность композиции...
- До сих пор я так писал, что одно сочинение можно играть только по-одному... А вот я хочу так, чтобы можно было играть совершенно по-разному, чтобы один кристалл был бы в состоянии отразить самые различные света...
Правда, на самом деле Александр Николаевич играл эту Прелюдию при мне только двумя способами, не более. Но действительно, странное, жуткое впечатление было у меня от этого нового знакомства и от этой музыки, странно не похожей на его прежнее творчество.
В ней я увидел не бывшую у него никогда созерцательность, какую-то странную истому духа - уже не растворение в ласкающем эросе, а что-то другое, в чем был элемент жуткости...
- Что это такое! - продолжая играть, спросил меня Скрябин.
Я молчал. Впечатление было совершенно новое, жуткое и магически-чарующее. Он играл ее непрерывно уже несколько раз, сам как бы впиваясь в эти звуки в тишине глубокого вечера. Мы были вдвоем в кабинете...
Александр Николаевич и не ждал от меня ответа. Он сам сказал таинственно и тихо: «Это смерть».
- Это смерть, как то явление Женственного, которое приводит к воссоединению. Смерть и любовь... Смерть - это, как я называю в «Предварительном действии», Сестра. В ней уже не должно быть элемента страха пред нею, это - высшая примиренность, белое звучание...
Это были какие-то новые и несколько, по правде сказать, неожиданные для меня нюансы в мыслях и творчестве Александра Николаевича. Видимо, что в горниле его мысли, вечно волнующейся и причудливой стихии, произошли какие-то новые сдвиги, происхождение которых я не успел заметить и проследить...
Александр Николаевич сам казался потрясенным своим творением, столь для него необычным. «Здесь бездна», - проговорил он таинственно.
Тут я заметил странное явление - которое и ранее замечал, именно что в этой напряженной полуэкстатической атмосфере общения с самим Скрябиным, в этом уединенном полумраке, с глазу на глаз с этим безумным гением, совершенно оторванным в эти минуты от земли, - его звуки как-то действительно необычайно разрастались и становились какой-то грандиозностью, которой они не обладали в нормальном состоянии слушателя. У меня мелькнула мысль, что музыка Скрябина в самом деле - не просто музыка, что она как-то слита в самом замысле с этими «предварительными настроениями», что эти странные мысли органически входят в самую композицию. Отнимая их, мы лишаем самые произведения чего-то, ему свойственного, как бы не полностью их исполняем. Напротив, сами погружаясь, как-то отчасти помимо самих произведений, в этот мир настроений и тогда играя эти вещи, - мы получаем от них какое-то особенное полное и грандиозное представление, необычайно сильное и странное. Они - только как бы звуковой резонанс на эти мысли, сами по себе прекрасный звуковой орнамент к огромному внезвуковому, внехудожественному миру, существующему помимо них, но как-то сотворенному тоже тем же Скрябиным.
- Это не музыка, - сказал я ему, - это что-то иное...
- Это Мистерия, - отвечал он тихо.
- Вот вы, наверное, чувствуете, Леонид Леонидович, что это действительно не просто музыка, это и не должно быть ею. Тут именно начинается тайнодействие...
- Вы знаете, что я думаю устроить такие мистические прелюдии - такие исполнения в очень интимном кругу, чтобы все пережили это; это будет как бы подготовление к Мистерии. Я раньше думал, что можно просто собраться и в себе вызвать переживание о жизни рас, помните, я вам давно еще говорил, в Толстовском переулке?.. Я думал тогда, что можно это сделать без музыки... А теперь я вижу, что в этом-то и моя роль, в этом и функция искусства, что оно должно помочь это пережить. Без него это страшно трудно, неимоверно трудно, почти невозможно. А с музыкой, по которой эти настроения притекут, это очень легко, это само собою делается. Несколько таких прелюдий, и мы все будем уже накануне Мистерии. А это страшно много значит. Я ведь один ничего не могу. Мне нужны люди, которые бы пережили это со мной, иначе никакой Мистерии не может быть... Надо, чтобы при содействии музыки было бы осуществлено соборное творчество. Это же творчество - вовсе даже не художественное, оно - ни в каком из искусств, оно выше их всех...
Он еще раз проиграл мне эту Прелюдию. Потом, как бы желая «смыть» создавшееся настроение, сыграл другую, сделанную, как я сейчас же узнал, из эскизов, намеченных еще летом в Кашире... бурную и короткую...
- А это как вам нравится? - спросил он. - Это совсем в ином духе!
Но это и мне и ему самому очевидно нравилось гораздо меньше. Несколько дней спустя я услышал еще раз ту прелюдию. Она была очередным событием дня в скрябинском мире. Друзья ею восторгались, комментировали, говорили, каждый по своему разумению формулируя свой восторг.
- Это самое лучшее сочинение Александра Николаевича, - решила Татьяна Федоровна. - Правда, Саша, это самое лучшее?..
Она не знала, что это будет не только лучшее, но и последнее его произведение ..."
Л.Л.Сабанеев (по книге "Воспоминания о Скрябине")
* * *
Ссылки
Использованные диски