Каори
Вот еще один персонаж из «Записок гайдзина», прототипа которого больше нет в живых.
Каори Сато была моей подругой два года, в 1997-98. Имела свой бизнес, маленький бар под игривым названием «Sin». По-японски это почему-то произносилось как «Суин», почти «Свин». Я там часто бывал - сначала как рядовой посетитель, а с какого-то момента как привилегированный.
- У меня есть тайна, - сказала Каори в первую же ночь. - Есть что-то такое, чего про меня ни один клиент не знает.
- И что же это? - спросил я, донельзя заинтригованный.
- Я не японка.
- Кореянка? - догадался я.
Она молча кивнула. К тому времени я был уже в курсе о положении этнических корейцев в Японии. Многие из них действительно держали свое происхождение в секрете. В случае Каори это было еще и бизнес-стратегией. Не всякий японец пойдет выпивать в корейский бар. Она совсем не знала корейского языка, была равнодушна к исторической родине, осознавала себя стопроцентной японкой - но и неизбежную свою стигму тоже осознавала слишком хорошо.
О японском гражданстве речь в принципе не шла. Ей стоило большого труда поменять северокорейское на южнокорейское. Помню, как однажды я увидел ее паспорт и удивился, узнав, что по документам она не Каори, а Кимико. Казалось бы, тоже вполне японское имя - но почему-то оно считалось корейским. Фамилия тоже была другой. Псевдоним «Каори Сато» она взяла сама, выбрав и имя, и фамилию попроще, чтобы подозрений ни у кого не возникало.
Из «Кимико» я сделал «Кирико».
История с домогательством, изложенная в рассказе «Формула политкорректности» - подлинная. Профессор Набаба с острова Бабалогу в миру носил фамилию «Хуг», был родом из республики Бангладеш и действительно служил послом Бангладеш в Японии, пока не спарашютировал профессором в наш университет. По слухам, приставал он ко многим - как к девушкам, так и к молодым людям - но только Каори оказалась достаточно отважной, чтобы придать делу огласку. В итоге профессору дали демократического поджопника, и он спарашютировал далее, на свою бенгальскую родину.
Меня нечасто спрашивают о реальности этой истории. Гораздо чаще - о реальности коктейля «Бурлаки на Фудзи» (на лондонском вечере опять спросили). Всякий раз приходится уговаривать читателей не принимать написанное как руководство к действию и не мешать саке с квасом. И то, и другое - продукт брожения; причем, разного брожения. Только боги знают, как поведет себя такая дьявольская смесь. Впрочем, если кто-то и вправду рискнул смешать и выпить, интересно было бы узнать о впечатлениях.
Каори отнюдь не была такой увлеченной изобретательницей коктейлей, какой я ее нарисовал. Баловалась иногда, не более. Но живо откликнулась на мою просьбу помочь с литературными идеями. Дело было уже после нашего расставания. Хорошо помню, как она взглянула на репродукцию репинских «Бурлаков» и выдохнула: «Кавайсо!» («Бедные!»). Дынная корка, высохшая виноградная гроздь - всё это от нее.
К 2001 году бар стал совсем убыточным, его пришлось закрыть. В последнюю нашу встречу Каори зарабатывала репетиторством и сидела по уши в долгах. Перед отъездом из Японии я хотел попрощаться, но не дозвонился. Потом и вовсе не осталось никаких контактов. Все эти годы я ничего о ней не знал, пока пару месяцев назад, через третьи руки, до меня не дошла весть, что в августе прошлого года она умерла в одной из токийских больниц. Подробностей не знаю. Предполагаю, что ее все-таки доконала редкая генетическая болезнь печени, унаследованная от матери. Мать тоже прожила недолго.
Осталось несколько фотографий. И глава в книге.
Каори Сато была моей подругой два года, в 1997-98. Имела свой бизнес, маленький бар под игривым названием «Sin». По-японски это почему-то произносилось как «Суин», почти «Свин». Я там часто бывал - сначала как рядовой посетитель, а с какого-то момента как привилегированный.
- У меня есть тайна, - сказала Каори в первую же ночь. - Есть что-то такое, чего про меня ни один клиент не знает.
- И что же это? - спросил я, донельзя заинтригованный.
- Я не японка.
- Кореянка? - догадался я.
Она молча кивнула. К тому времени я был уже в курсе о положении этнических корейцев в Японии. Многие из них действительно держали свое происхождение в секрете. В случае Каори это было еще и бизнес-стратегией. Не всякий японец пойдет выпивать в корейский бар. Она совсем не знала корейского языка, была равнодушна к исторической родине, осознавала себя стопроцентной японкой - но и неизбежную свою стигму тоже осознавала слишком хорошо.
О японском гражданстве речь в принципе не шла. Ей стоило большого труда поменять северокорейское на южнокорейское. Помню, как однажды я увидел ее паспорт и удивился, узнав, что по документам она не Каори, а Кимико. Казалось бы, тоже вполне японское имя - но почему-то оно считалось корейским. Фамилия тоже была другой. Псевдоним «Каори Сато» она взяла сама, выбрав и имя, и фамилию попроще, чтобы подозрений ни у кого не возникало.
Из «Кимико» я сделал «Кирико».
История с домогательством, изложенная в рассказе «Формула политкорректности» - подлинная. Профессор Набаба с острова Бабалогу в миру носил фамилию «Хуг», был родом из республики Бангладеш и действительно служил послом Бангладеш в Японии, пока не спарашютировал профессором в наш университет. По слухам, приставал он ко многим - как к девушкам, так и к молодым людям - но только Каори оказалась достаточно отважной, чтобы придать делу огласку. В итоге профессору дали демократического поджопника, и он спарашютировал далее, на свою бенгальскую родину.
Меня нечасто спрашивают о реальности этой истории. Гораздо чаще - о реальности коктейля «Бурлаки на Фудзи» (на лондонском вечере опять спросили). Всякий раз приходится уговаривать читателей не принимать написанное как руководство к действию и не мешать саке с квасом. И то, и другое - продукт брожения; причем, разного брожения. Только боги знают, как поведет себя такая дьявольская смесь. Впрочем, если кто-то и вправду рискнул смешать и выпить, интересно было бы узнать о впечатлениях.
Каори отнюдь не была такой увлеченной изобретательницей коктейлей, какой я ее нарисовал. Баловалась иногда, не более. Но живо откликнулась на мою просьбу помочь с литературными идеями. Дело было уже после нашего расставания. Хорошо помню, как она взглянула на репродукцию репинских «Бурлаков» и выдохнула: «Кавайсо!» («Бедные!»). Дынная корка, высохшая виноградная гроздь - всё это от нее.
К 2001 году бар стал совсем убыточным, его пришлось закрыть. В последнюю нашу встречу Каори зарабатывала репетиторством и сидела по уши в долгах. Перед отъездом из Японии я хотел попрощаться, но не дозвонился. Потом и вовсе не осталось никаких контактов. Все эти годы я ничего о ней не знал, пока пару месяцев назад, через третьи руки, до меня не дошла весть, что в августе прошлого года она умерла в одной из токийских больниц. Подробностей не знаю. Предполагаю, что ее все-таки доконала редкая генетическая болезнь печени, унаследованная от матери. Мать тоже прожила недолго.
Осталось несколько фотографий. И глава в книге.