Эпопея
Появившийся у меня Киндл дал, наконец, возможность дочитать «Красное колесо». Я читал его, страшно вымолвить, двадцать лет назад, когда оно печаталось малыми кусочками в толстых журналах. Бегал по библиотекам, искал - помню, очень трудно было найти журнал «Волга» с главами «Марта». Одолел три узла. А когда начал печататься последний узел, четвертый, я уехал в Японию, так его и не прочитав, даже не начав. Два десятка лет носил в себе ощущение незаконченного дела. А теперь - ура прогрессу! - закачал на крохотный гаджет всю эпопею. За долгие годы многое забылось, поэтому взялся не за четвертый узел, а опять за первый. С удовольствием перечитал «Август четырнадцатого», с еще большим удовольствием - «Октябрь шестнадцатого», снова одолел гигантский, четырехтомный «Март семнадцатого» - и вот, наконец, добрался до незнакомого мне «Апреля».
При втором прочтении удовольствия даже больше. Все-таки основные сюжетные линии сидят в голове, многочисленные персонажи уже не путаются, к авторскому стилю давно привык. К тому же теперь под рукой интернет, где можно при желании узнать побольше и о конкретных событиях, и об исторических лицах. Тому, кто хочет разобраться в русской революции, в том, как она назревала и разворачивалась, не найти чтения лучше, чем «Красное колесо» - разве что самому превратиться в исследователя и перелопачивать горы архивов. Но меня пленяет в «Красном колесе» даже не это. Не детальность, не достоверность, не историософия. Меня пленяет в нем психологизм. Покоряет волшебная переменчивость оптики, которую подставляет автор читателю от главы к главе.
Если глава посвящена, например, Сане Лаженицыну (под этой фамилией выведен отец писателя), то вы смотрите на мир глазами вчерашнего студента, задумчивого искателя духовных истин, добровольно пошедшего на войну. В этой оптике даже восприятие мировой бойни неизбежно приобретает философские, а то и поэтические обертона - напрочь исчезающие, когда эстафета повествования переходит к другим фронтовикам. И всю неторопливую рефлексию героя вы с готовностью ощущаете как свою собственную.
Новая глава - и вы в шкуре Николая. В вас мигом вселяется его вечная парализующая неуверенность, позорная зависимость от жены, катастрофическое несоответствие роли самодержца. Автор методично протаскивает вас по всем судорожным движениям этой мелкой души - и вы вместе с персонажем теряетесь, колеблетесь, упрямитесь, радуетесь очередному самообману и предвкушаете вечернюю партию в домино.
Переворачивается страница - и теперь вы Ленин! Неуверенности нет ни малейшей; напротив, вы лучше всех знаете, что делать - о чем писать, где выступать, кого раскалывать, с кем блокироваться, с кем размежевываться - и вас жжет, крутит и корежит оттого, что все кругом архисволочи и архидураки, а «буржуазный мир - стоит невзорванный».
Солженицын-художник никого не судит. Никогда. Ни при каких обстоятельствах. Если читатель ужасается ничтожности венценосца, содрогается от ленинской одержимости или кривится от позерства Керенского, то это всегда его собственные эмоции - не грубо предписанные автором, а умело индуцированные писательской техникой, где действие мастерски сплавлено с внутренним монологом героя. Редко-редко на авансцену выйдет Солженицын-публицист и скажет что-нибудь хлесткое от себя лично о болтунах-кадетах, или о бездарных царских генералах, или о величии Столыпина - чтобы опять надолго уйти в тень. И снова калейдоскоп: мир глазами крестьянского парня, боевого офицера, влюбленной курсистки, фельдфебеля, министра, подпольщика, царицы... Даже у самого проходного и никчемного персонажа есть своя жалкая правда - и автор никогда не забывает представить нам ее тщательный слепок. Для чего? Для симфонизма. В симфонии всякий голос важен.
Очень интересно параллельно читать книгу Андрея Немзера о «Красном колесе», сравнивая собственные ощущения с мыслями профессионального критика. Многое совпадает. Многое из незамеченного удивляет верностью. Но есть у меня и собственные мысли, которыми я хочу здесь поделиться. Постов о «Красном колесе» будет несколько.
При втором прочтении удовольствия даже больше. Все-таки основные сюжетные линии сидят в голове, многочисленные персонажи уже не путаются, к авторскому стилю давно привык. К тому же теперь под рукой интернет, где можно при желании узнать побольше и о конкретных событиях, и об исторических лицах. Тому, кто хочет разобраться в русской революции, в том, как она назревала и разворачивалась, не найти чтения лучше, чем «Красное колесо» - разве что самому превратиться в исследователя и перелопачивать горы архивов. Но меня пленяет в «Красном колесе» даже не это. Не детальность, не достоверность, не историософия. Меня пленяет в нем психологизм. Покоряет волшебная переменчивость оптики, которую подставляет автор читателю от главы к главе.
Если глава посвящена, например, Сане Лаженицыну (под этой фамилией выведен отец писателя), то вы смотрите на мир глазами вчерашнего студента, задумчивого искателя духовных истин, добровольно пошедшего на войну. В этой оптике даже восприятие мировой бойни неизбежно приобретает философские, а то и поэтические обертона - напрочь исчезающие, когда эстафета повествования переходит к другим фронтовикам. И всю неторопливую рефлексию героя вы с готовностью ощущаете как свою собственную.
Новая глава - и вы в шкуре Николая. В вас мигом вселяется его вечная парализующая неуверенность, позорная зависимость от жены, катастрофическое несоответствие роли самодержца. Автор методично протаскивает вас по всем судорожным движениям этой мелкой души - и вы вместе с персонажем теряетесь, колеблетесь, упрямитесь, радуетесь очередному самообману и предвкушаете вечернюю партию в домино.
Переворачивается страница - и теперь вы Ленин! Неуверенности нет ни малейшей; напротив, вы лучше всех знаете, что делать - о чем писать, где выступать, кого раскалывать, с кем блокироваться, с кем размежевываться - и вас жжет, крутит и корежит оттого, что все кругом архисволочи и архидураки, а «буржуазный мир - стоит невзорванный».
Солженицын-художник никого не судит. Никогда. Ни при каких обстоятельствах. Если читатель ужасается ничтожности венценосца, содрогается от ленинской одержимости или кривится от позерства Керенского, то это всегда его собственные эмоции - не грубо предписанные автором, а умело индуцированные писательской техникой, где действие мастерски сплавлено с внутренним монологом героя. Редко-редко на авансцену выйдет Солженицын-публицист и скажет что-нибудь хлесткое от себя лично о болтунах-кадетах, или о бездарных царских генералах, или о величии Столыпина - чтобы опять надолго уйти в тень. И снова калейдоскоп: мир глазами крестьянского парня, боевого офицера, влюбленной курсистки, фельдфебеля, министра, подпольщика, царицы... Даже у самого проходного и никчемного персонажа есть своя жалкая правда - и автор никогда не забывает представить нам ее тщательный слепок. Для чего? Для симфонизма. В симфонии всякий голос важен.
Очень интересно параллельно читать книгу Андрея Немзера о «Красном колесе», сравнивая собственные ощущения с мыслями профессионального критика. Многое совпадает. Многое из незамеченного удивляет верностью. Но есть у меня и собственные мысли, которыми я хочу здесь поделиться. Постов о «Красном колесе» будет несколько.