МАСТЕР-КЛАСС. Соображение номер 100
В связи с готовящимся апгрейдом "Реального репортера" (на этот раз в сотрудничестве с издательством "Манн, Иванов и Фербер) временно возобновляю рубрику.
+
Девяносто процентов успеха журналиста - это его уникальная интонация. Литературный дар, пробивные способности, даже мужество и героизм - всё вторично. В российской журналистике есть много литературно одаренных, бойких, смелых авторов, но по совокупности заслуг - весьма заурядных.
Журналист без интонации - это все равно что исполнитель рэгги, который никогда не пробовал курить траву. Теоретически такое возможно, но даже наркополицейскому понятно, что этот человек никогда не станет Бобом Марли.
Интонация - это то, что либо человеку дается вместе с характером, либо приходит вместе с усвоенным жизненным опытом. Интонацию невозможно выработать искусственно, автор может лишь позволить ей собою овладеть.
У меня, например, первые пять лет ее не было вовсе. Я просто был энергичным журналистом, много ездил в командировки, писал и вовремя сдавал неплохие тексты, старался соответствовать формату изданий, на которые работал. Моя голова была похожа на большую коробку для лего, в которой не самый аккуратный ребенок безнадежно смешал детальки от разных наборов и теперь почти невозможно собрать из них хоть что-нибудь.
Но в какой-то момент количество наблюдений за людьми переросло в качество, в голове что-то замкнуло и всё срослось. Это нельзя было назвать устойчивой картиной мира или даже просто ясностью. Скорее, так - доминирующее мироощущение. Как его назвать? Понятия не имею. Если бы я его как-нибудь назвал, наверное, перестал бы это чувствовать.
Просто мною вдруг овладело подозрение, что этот мир очаровательно неисправим и его - как сварливую, но всё-таки добрую жену - проще полюбить, чем переделать.
Что ненавидеть людей смешно и глупо - они и так все поголовно страдают в той или иной степени. Гораздо интересней их понять - заодно лучше поймешь себя самого.
Что даже когда люди чинят друг другу зло, даже когда они убивают друг друга - эти идиоты все равно процентов на восемьдесят состоят из любви и интересны именно в этом качестве.
Что мнить себя барином, который приехал на место события и сейчас всех рассудит - это не журналистика, а психиатрия. Прикладной гуманизм во всех отношениях эффективней «святой злобы». Беспощадно выводя людей на чистую воду, ты сам останешься в грязной.
Интонация, которую я сегодня исповедую - это интонация теплых слов. Она вытекает из глубокого чувства самоиронии, которое есть самая симпатичная разновидность смирения. Звучит смешно, но как автор, я больше всего на свете боюсь впасть в чувство собственного достоинства. Я исхожу из презумпции превосходства этого мира над моей скромной личностью. Опыт общения с людьми научил меня тому, что они - лучше меня.
Когда меня заносит в сторону, я размышляю так: «Ну, хорошо - Соколов такое мог бы написать. А вот мог бы такое написать Митрич?» И если понимаю, что не мог - сажусь и переписываю. В этом смысле «Митрич» - камертон. Хотя когда это слово ко мне прилипло, я ни о чем таком и думать не думал.
+
Девяносто процентов успеха журналиста - это его уникальная интонация. Литературный дар, пробивные способности, даже мужество и героизм - всё вторично. В российской журналистике есть много литературно одаренных, бойких, смелых авторов, но по совокупности заслуг - весьма заурядных.
Журналист без интонации - это все равно что исполнитель рэгги, который никогда не пробовал курить траву. Теоретически такое возможно, но даже наркополицейскому понятно, что этот человек никогда не станет Бобом Марли.
Интонация - это то, что либо человеку дается вместе с характером, либо приходит вместе с усвоенным жизненным опытом. Интонацию невозможно выработать искусственно, автор может лишь позволить ей собою овладеть.
У меня, например, первые пять лет ее не было вовсе. Я просто был энергичным журналистом, много ездил в командировки, писал и вовремя сдавал неплохие тексты, старался соответствовать формату изданий, на которые работал. Моя голова была похожа на большую коробку для лего, в которой не самый аккуратный ребенок безнадежно смешал детальки от разных наборов и теперь почти невозможно собрать из них хоть что-нибудь.
Но в какой-то момент количество наблюдений за людьми переросло в качество, в голове что-то замкнуло и всё срослось. Это нельзя было назвать устойчивой картиной мира или даже просто ясностью. Скорее, так - доминирующее мироощущение. Как его назвать? Понятия не имею. Если бы я его как-нибудь назвал, наверное, перестал бы это чувствовать.
Просто мною вдруг овладело подозрение, что этот мир очаровательно неисправим и его - как сварливую, но всё-таки добрую жену - проще полюбить, чем переделать.
Что ненавидеть людей смешно и глупо - они и так все поголовно страдают в той или иной степени. Гораздо интересней их понять - заодно лучше поймешь себя самого.
Что даже когда люди чинят друг другу зло, даже когда они убивают друг друга - эти идиоты все равно процентов на восемьдесят состоят из любви и интересны именно в этом качестве.
Что мнить себя барином, который приехал на место события и сейчас всех рассудит - это не журналистика, а психиатрия. Прикладной гуманизм во всех отношениях эффективней «святой злобы». Беспощадно выводя людей на чистую воду, ты сам останешься в грязной.
Интонация, которую я сегодня исповедую - это интонация теплых слов. Она вытекает из глубокого чувства самоиронии, которое есть самая симпатичная разновидность смирения. Звучит смешно, но как автор, я больше всего на свете боюсь впасть в чувство собственного достоинства. Я исхожу из презумпции превосходства этого мира над моей скромной личностью. Опыт общения с людьми научил меня тому, что они - лучше меня.
Когда меня заносит в сторону, я размышляю так: «Ну, хорошо - Соколов такое мог бы написать. А вот мог бы такое написать Митрич?» И если понимаю, что не мог - сажусь и переписываю. В этом смысле «Митрич» - камертон. Хотя когда это слово ко мне прилипло, я ни о чем таком и думать не думал.