Правдивая история правдивой истории
Оригинал взят у krissja в Правдивая история правдивой истории
Когда мне было пятнадцать, я назвала нашу бабушку старой сукой. Я получила трепку, вымытый с мылом рот и много что послушать, а бабушка - новый клевый ник, который приклеился намертво. Можно ли сказать, что взрослые ее так никогда не звали, если между собой они обсуждали Событие примерно так: "Ты слышала, что Машка назвала бабушку старой сукой?" - "О ужас! Прямо-таки старой сукой? И откуда она только это взяла!" - "Никто из нас никогда не называл бабушку старой сукой!" - и так далее. Мы же, когда надоело оглядываться, сократили прозвище до эсэс - тоже неплохо получилось.
И меня, и Федьку, и бледного Рудика, и Леночку возили на дачу лет с трех, на все лето. Когда ты мелкий - родители говорят "там воздух и клубника", и "ты же любишь играть с ребятами", и "в августе мы тебя заберем", а еще потом "ну что ты будешь делать дома все каникулы? круглые сутки сидеть в телевизоре?" и даже иногда: "бабушка тебя так любит!" - и ты ничего не можешь с этим поделать, потому что сначала правда хочешь поехать - а потом уже поздно отказываться.
Марии, правда, удавалось. Она была единственной из наших, кому удалось развернуть родителей. Когда Старая Сука, обняв Марию, завела свое обычное "Какая ты худенькая - ребенка не кормите - а где то платьице, что я тебе из Парижа привезла? - все своим друзьям отдали, вот они, твои родители, кого я только родила, рвань непотребная..." - Мария посмотрела на своего отца и сказала:
- Папа, я не хочу здесь оставаться. Ты можешь отвезти меня домой?
Отвез, чо. Старая Сука потом полдня ревела, костеря дядьСережу и тетьТаню - что испортили ей внучечку.
Мария всегда так могла. У-у-у, как я хотела так же уметь! Знаете, как она отвоевала себе право не ходить в садик? Сказала родителям:
- Пожалуйста, не водите меня туда. Мне там очень плохо.
Теть Таня тааак расстроилась! И давай ее уговаривать: Машенька, доченька, там же другие деточки, там же и поиграть есть с кем, и покушать дадут, а тут с тобой некому сидеть - не с соседками же тебя оставлять, - а Мария ей:
- Я хочу дома одна оставаться.
Родители ее, понятное дело, не услышали - подумали, что уговорили, и повели в садик. Неделю моя четырехлетняя кузина в садике не ела и не спала, ни с кем не разговаривала и ничем не занималась - садилась у окна и молча смотрела вдаль. Отлучалась только на пописать. Когда видела родителей - вставала и шла одеваться. Отрабатывала, в общем. Воспитатели, понятное дело, ее силой не кормили, старались как-то вовлечь, развеселить - но она отвечала только:
- Спасибо, я здесь посижу.
К пятнице родители сломались - скандал был! со слезами! Мария ничего не выпрашивала, не канючила, просто повторяла:
- Мне там очень плохо. Нет, не обижают, Нет, не наказывают. Просто мне там очень плохо. Я хочу оставаться дома.
Поди в четыре года объясни, что тебе просто физически нехорошо в толпе чужих детей, которые вопят и пахнут, и сделать могут что угодно и когда угодно!
В общем, Марию стали оставлять дома одну - Старая Сука тогда с дядьСережей и тетьТаней не общалась и отправлять к ней внучку никому бы в голову не пришло. Так что кузина моя оставалась наедине с любимыми книжками, спокойная и безобидная. Единственный вред от нее был тот, что в некоторых книжках она картинки заклеивала и заново перерисовывала. К шести годам она добралась до Детской Энциклопедии, замучала дядьПашу вопросами типа "почему не падает Пизанская башня" и была отправлена в кружок рисования.
Ездить с бабушке на выходные Мария стала уже после того, как в школу пошла - деда попал в больницу со своим первым приступом, у него в сердце поменяли какие-то запчасти, и это здорово сблизило всех родных.
Там, в больнице у деды, мы и познакомились. Пока дядьСережа и мой папа делали вид, что они совсем никуда не спешат и в общем совсем не чувствуют себя неловко рядом с дедой в коричневой больничной пижаме, а тетьТаня и мой мамусик быстро наводили Настоящий Порядок и Уют в одноместной платной палате лучшего кардиологического центра нашего города. Куда им было до нас - сказали "Маша, это Мария, дочь папиного брата, дяди Сережи; Мария, это Маша, твоя кузина, дочка папиного брата дяди Ивана" - и все.
Я зырила на кузину, заложив руки за спину - я бы их, конечно, в карманы сунула бы и раскачивалась бы, как Федька - но меня "ради дедушки" обрядили в дурацкое платье, которое на мне сидело, как парик на мальчишке. "Кузина Мария", о которой я столько слышала от Старой Суки, казалась ровно такой: надменной гордячкой, - пока не не сказала:
- В этом здании сбоку должна быть потайная лестница, я в прошлый раз видела план эвакуации. Хочешь, поищем?
- Ма, мы в туалет, - бросила я маме, схватила Марию за руку, и мы рванули в коридор, сделав вид, что не слышим родительского "но у дедушки в палате есть...".
Когда через час нас медсестры нашли нас на последнем этаже, у чердака, который мы почти придумали как открыть, мы уже подружились на всю жизнь - как это бывает у мелких. Ох нам быыыыыло! Деда только улыбался - а родители все обговорили, и "мы думали, что вы сбежали", и "куда ты потащила Марию, она же еще маленькая" (ха! это только тогда разница в полтора года была действительно важной), и "посмотри, на кого ты похожа, волосы растрепаны, как чумичка" (а у Марии ни волоска из косы не выбилось!), в общем, было весело.
И Марию стали привозить на дачу к Старой Суке. Иногда. А потом, через три года, я устроила очередной бунт - и родители в ответ на очередное бабушкино "забирайте ее куда хотите, не могу с ней больше" стали на выходные возить нас друг к другу. Нас с Марией, конечно, а не со Старой Сукой. Федька тогда уже совсем взрослый стал - физматшкола, усики, все дела, - так что мир принадлежал нам двоим.
А со Старой Сукой мы потом даже подружились. Потому что одно дело - когда тебе восемь, десять, двенадцать - и тебя привозят туда, где будут кормить супом, пока он из ушей не польется, - и совсем другое - когда тебе двадцать семь, и Мария говорит: "Знаешь, она же правда старая. И действительно нас любит. Давай съездим к ней в воскресенье на пару часиков?"
Конечно, я ездила - и Федьку притаскивала, потому что за этот визит Мария потом играла с нами вместе в Q-zar, который недолюбливала, как все спортивные игры и стрелялки. А я за это...
...впрочем, неважно. В конце концов родители признали, что мы не зря все детство называли бабушку именно так.
- ...и вторая часть ее завещания не может быть открыта, пока не будет исполнена первая, - проговорил нотариус, откашлялся и начал читать:
"Сегодня, такого-то числа такого-то года, будучи в здравом уме и твердой памяти, надеясь прожить еще лет сто, чтобы вам всем повылазило - и за эти слова мне не будет стыдно, потому что их зачитают уже после того, как я умру, а нотариус и не такое слышал, - завещаю вам похоронить мое тело следующим образом: по истечении нужного срока сжечь его в крематории, пепел получить на руки, разделить на шестнадцать частей и каждую часть развеять по ветру там, где я чувствовала себя особенно счастливой. Это следует сделать в течение месяца после кремации, и мне очень хотелось бы посмотреть, как вы будете справляться, дорогие родственнички".
Дальше шел список городов с указаниями конкретных мест.
Первые пару минут мы громко молчали.
- Окей, сейчас декабрь, а она хочет июльское море - это у нас будет Гоа или Таиланд? - спросил Федька, и я поняла, что мы опять поступим, как хотела Старая Сука.
- У Палыча мультик американский двухлетний, - проговорил папа.
- Осталось убедить его а - полететь в Нью-Йорк прямо сейчас, бэ - взять с собой немного бабушкиного праха, вэ - как-то объяснить это таможенникам, гэ - и полицейскому тоже, - отозвалась ма.
- Вы считаете, на Хай-Лайне много полицейских? - засомневался бледный Рудик.
- А ты сам представь себе, что будет, когда ты начнешь трясти бабушкиным пеплом посреди самого клевого и сумасшедшего парка Нью-Йорка, - заржала я.
- Цыц, мелкие, - шикнул деда. - Уважайте память покойницы...
На этих словах его перекосило, дядьСережа быстро сунул ему под нос какую-то нюхательную дрянь, а Мария проговорила:
- Давайте правда сделаем как бабушка хотела.
- Кто же виноват, что она на старости лет полюбила путешествовать, - пробормотала тетьТаня, но я толкнула ее в бок локтем - деда постепенно отдышивался, не хотелось его снова беспокоить.
Забеспокоишься тут, когда внезапно умирает жена, головная боль и заноза в заднице, которая должна была быть всегда - и больше ее нет, и привычное место не болит, не зудит и никто в него не колет.
В общем, Марии с ее шенгеном достался холм в Летенских садах в Праге; бледный Рудик пообещал поговорить с Виктором Павловичем, своим тестем, насчет внепланового визита в Нью-Йорк, на себя же взял Ирландию, куда русским давно перестали давать визы - вот нам и пригодился его израильский паспорт. Папа обещал Лондон, куда летел на конференцию, мама, вздохнув, пообещала съездить на дачу (на радость всем соседям, как я понимаю), а тетьТаня взяла Петергоф и Павловск. Разобрали и остальное. Июльским морем назначили Хуахин, мне же досталась безвизовая Черногория ("теплое море в несезон, когда листья уже почти все пожелтели, купаться уже нельзя, но зато так прекрасно дышится!").
Нотариус предупредил нас, что ровно через месяц он должен вскрыть вторую часть завещания, а доказательством того, что мы выполнили волю покойной, должны были стать фотокарточки - понимаете, да, почему мы прозвали бабушку именно так, а не иначе? Мало того, что она умудрилась помереть так, что никто не успел к этому подготовиться, мало того, что она перебаламутила всю родню, заставив их бросить все и лететь черт-те куда, мало того, что мы должны были везти с собой ее пепел и развеивать его по ветру - но она хотела, чтобы мы сфотографировались в процессе!
Ну и как ее еще называть?
Мы вышли от нотариуса, папа повез деду к себе домой - ночевать у него никто не хотел, а одного его оставлять мы пока побаивались, - Федькины родители пошли к метро, отговорившись от желающих подвезти короткой фразой "только дурак поедет в Царицыно в семь вечера на машине", - мама с тетьТаней привычно огрызнулись, защищая дядьСережу, - в общем, взрослые разошлись почти сразу, а мы остановились перекурить.
- От жеж падла, а, - выдохнул Федька. - От не хотелось ей, как все люди, тихо лежать в могилке, и чтобы мы там, ну не знаю, цветочки сажали, оградку красили, ухаживали как-то...
- Скорей - чтобы мы радостно и с облегчением об этом забыли, - подхватила я.
- Ребята, ну перестаньте. Последняя воля бабушки... - протянула Леночка.
- После выполнения которой можно будет забыть о Старой Суке навсегда! - хихикнул Рудик.
- Не, ну почему я должен... - затянул Федька, но Леночка оборвала его:
- Деда.
Мы притихли: огорчать деду не хотелось никому.
Наконец Мария прервала паузу:
- Знаете, а ведь это может быть очень интересно.
И дальше мы уже болтали о том, у кого из знакомых какие заебы. Конечно, Старая Сука перещеголяла всех - мы могли по праву гордиться родством с нею, - но вообще фриков было большинство. В конце Федор спросил у Рудика, есть ли среди его друзей хоть кто-нибудь нормальный, тот велел ему уж лучше на себя, куме, оборотиться, - и, весьма довольные собой и друг другом, мы наконец разъехались по домам.
Не раз мы помянули Старую Суку тихим ласковым словом - угораздило же ее умереть в декабре! Пока соберешься, пока то, пока сё - оппа, уже Рождество, здравствуйте, билеты по конским ценам.
Четырнадцатого января мы перед походом к нотариусу собрались у папы с мамой - в их квартире мы все более-менее могли поместиться.
- Фотографии можете вешать сюда, на пробковую доску. Видите, я здесь уже прикрепил таблички с названиями мест - чтобы вам было проще сориентироваться, - сказал Федькин папа, Игорь Дмитриевич.
Рудик, конечно, уговорил тестя - никто и не сомневался. На фотографии статный лысый красавец смущенно сыпал серый порошок прямо на газон, вдалеке торчали коробки небоскребов, неподалеку красовались ящики бруклинских домов (во всяком случае, похоже было на Бруклин).
- А чё, неплохо получился Палыч-то, - сказал Федька. - И Нуёрк ничё так. Прикольненький.
- Особенно этот парк, - кивнул Рудик. - Виктор Павлович мне потом столько рассказывал об этом месте - можете себе представить, там когда-то была железная дорога, потом ее закрыли, хотели демонтировать - а вместо этого разбили на ней парк. Где были станции - там теперь скамейки и шезлонги, а где рельсы - там и остались рельсы, только их укрыли досками и сделали прогулочные зоны. И газоны, и деревья - в общем, место по-настоящему особенное, не зря оно так нравилось бабушке.
- А у меня тоже газон, если позволите так сказать, - улыбнулась мама и приколола к доске, прямо возле надписи "наша дача на закате", фото, на котором она рассыпала бабушкин прах по дальним грядкам, а вокруг стояли соседки - бабМаша, бабЗина, бабРоза и бабЛюся.
- А лица-то у них какие, - улыбнулся дядьСережа.
- Еще бы им такими не быть - после второй-то бутылки шампанского, - хмыкнул папа. - Мать хотела водочки налить - вроде как положено, - но они отказались наотрез: мол, покойница дюже шампанское уважала, особенно французское, и к новому году припасла - оказалось, бабуля наша купила четыре бутылки "Моэт Шандона", чтобы с подружками на новый год и раздавить. Вы бы видели, какой Лиля вернулась с той дачи...
- Да ладно тебе, - махнула рукой мама. - Посидели с тетками, выпили, помянули... Я ж не сразу приехала, а на следующий день. И не было у меня никакого похмелья, не трепись - бабушка верно говорила: от французского - не бывает.
- А у меня - вот, - сказал Рудик, прикрепляя к доске дивный пейзаж: в центре - презеленая трава такого цвета, какими бывают только китайские фломастеры, темно-синее небо сверху, темно-синее море ниже неба, темно-серый замок невозможно древнего вида - на горизонте, ну а на переднем плане бледный Рудик в позе сеятеля, разбрасывающего лотерейные билеты.
- Охнунифига ж себе, - хмыкнула я. - Это перед кем ты так понтовался?
- В жизни не угадаете! Тот трактир, в котором я остановился, чтобы спросить дорогу к замку, держал один шотландец...
- Шотландец. В Ирландии. Рыжий и в юбке?
- Не перебивай. Громадный, как медведь, похож на равнинного тролля, лицо - как картофелина, голос - как гром в горах, в общем, я его спросил, он меня не понял, я - его, начали выяснять - слово за слово, и оказалось, что он прекрасно помнит нашу бабушку. Он сказал, что такой брани не слышал со времен древних воинов - понятия не имею, о чем это он, - и что наша бабушка может перепеть волынку. Ну, я поправил, - не может, а могла, - рассказал ему о завещании...
- И дальше было много слез, песен и бесплатного пива? - догадалась Леночка.
- Почти, - улыбнулся Рудик. - Но сначала мы сходили на ту поляну, откуда виден замок. И всю дорогу здоровяк восхищался тем, как бранилась наша бабушка: "Ни слова не понятно - а какой жар!"
- Дауш, что-что, а ругаться она могла, - проговорила я тихо, прикрепляя свою картинку: пакет с серым песком стоит на бежевато-сером пляже, дальше - море, на заднем плане красными пятнами - крыши города Бар.
- Машка, ну ты как всегда, - поморщился папа. - Высокое искусство, композиция, все дела... Где фото, как ты высыпаешь прах бабушки?
- Он сам сыплется из пакета на песок, видишь горку? А я - вот тут.
- Это сапоги.
- Но это же мои сапоги. Кто меня там мог щелкнуть, если я одна была? Море в несезон - оно, знаете, безлюдное, - огрызнулась я.
Тот день, полный молчания, покоя и шелеста волн, точнее, полдня между поездами "Подгорица-Бар" и "Бар-Подгорица", ту прогулку от порта к горам по пустынному пляжу - фиг я кому что буду объяснять. Марии расскажу потом, она все знает о том, как заряжаются батарейки. Даже странно, что мне это показала именно Ста... ну, бабушка.
- А у тебя что? - спросила мама тетьТаню.
- У меня - вот, Петергоф, а вот - лес под Павловском, две картинки.
- В один день, поди, сняла?
- Ну. Холодрыжина - адская. Попросила Петеньку...
- Это какого Петеньку? - насупился дядьСережа. - Того самого?
- Да перестань ты, будто и впрямь меня ревнуешь к бывшему однокурснику. Свозил меня на машине - туда, сюда, потом обратно; квартира у него в Сестрорецке, большая; дочки...
- Тоже, поди, большие?
- Да уж не маленькие, - вздохнула тетьТаня. - Там и собрались с ребятами... Мальчишки кто полысел, кто потолстел - а все как вчера... эх. Всю ночь просидели - гитара, закуска, - хохотали так, что стены тряслись. Уже девочки Петины к нам приходили в ночнушках и с будильниками, представляете себе? А Петенька дверь в залу закрыл и говорит: "У вас на той неделе друзья ночевали? А теперь - наша очередь!"
- Хорошо посидели?
- А то!
Я обернулась - где Мария? Кузина стояла у дальней стенки, за спинкой дедушкиного кресла, и улыбалась, наблюдая за тем, как наши заполняют картинками доску.
- Мари, - сказала я, подходя. - Получается, что старая Сука опять всех обманула.
Кузина приложила палец к губам, указала на деда и пожала плечами - не переставая улыбаться. Если бы такое проделала я - получилась бы клоунада, а у нее вышла изящная пантомима "давай поговорим позже, чтобы не беспокоить дедушку".
- А у тебя-то что? Чем занималась Старая Сука в Праге?
- Ты не поверишь, - улыбнулась Мария. - И никто не поверит.
Она подошла к доске и прикрепила фото - на котором была не она и немного серого пепла, а вовсе даже сама бабушка в широкой серой блузе, испачканной красками. За бабушкой стоял мольберт, на котором кто-то пытался рисовать то, что видел - бесконечные небеса, море черепичных крыш, изгиб Влтавы, три моста и острые иглы соборов.
- Сумасойти. Бабушка училась рисовать.
- Представьте себе, ходила на пленэры. Не самое удобное место, чтобы поставить мольберт - поэтому, наверное, ее и запомнили. У них там целая компания была - два местных парня и она, и вы даже представить себе не можете, что они мне о ней рассказали.
- Вот мы-то как раз очень хорошо себе представляем! - воскликнула Федькина мама.
Им с мужем достался Хуахин, то есть "июльское море, самая жара", - и они съездили в тропики аж на неделю.
- Туда - отлично, - говорила Маргарита Ильинична. - Пальмы, тепло, так хорошо! А оттуда вернулись - холод, снег, мразь эта на дорогах...
- Слякоть, - поправил ее Игорь Дмитриевич, прикрепляя фото, на котором его супруга с поджатыми губами и выражением лица как у партизана на допросе высыпала серый песок поверх белого.
На Маргарите Ильиничне был ярко-алый купальник и парео тропической расцветки, но не это меня удивило - видала я Федькиных родителей и в купальниках, и без оных. За спиной моей тетушки на плетеной стене прибрежного бара красовалась деревянная вывеска с выжженным на ней "Joyful geezer".
- Нет. Этого просто не может быть.
- Веселая старушенция, - выдохнул Рудик. - Ни слова больше.
- У них и портреты есть, - проговорил Игорь Дмитриевич. - Весь бар увешан ее фотографиями. Особенно художнику удалась та, где бабушка - без рук! - ест вишенки с живота голого негра.
- Полуобнаженного мулата! - поправила его Маргарита Ильинична.
- Вот это да, - засмеялась я. - Ну дает бабуля!
- Да, - с гордостью сказал деда. - Ваша бабушка всегда умела - как это вы говорите, отжечь?
- Зажечь, ага, - фыркнул Федька. - Веселая старушенция, а. Моэт Шандон.
- Кстати, у меня еще осталось четыре бутылки, - сказала мама. - Бабушка собиралась к нам на старый новый год, то есть...
- Сегодня, - кивнул папа.
Через пару минут шампанское пузырилось в бокалах.
- Ну, за бабушку, - сказала я. - Где бы она сейчас ни была.
Когда опустела четвертая бутылка, мама спохватилась:
- Ребята, а нотариус! Завещание же! Собирайтесь, мы и так уже опаздываем.
- А ну его к черту, - воскликнул деда. - Я и так знаю, что там написано, и вы все знаете. "Никому нихуя".
- Деда! - воскликнула Мария.
- Я тебя умоляю. Как будто это не вы звали бабушку старой сукой. Она и дачу-то давно продала, чтобы было на что путешествовать - вам только не говорила. Продала с отсрочкой заселения - типа, после нового года вы сами все узнаете. Да и хрен с ней, с дачей. Все равно вы туда не ездили.
Деда оказался совершенно прав. Мы еще собирались к нотариусу - один раз у Федькиных, но тогда Маргарита Ильинична заказала доставку из ресторана китайской кухни, а у них оказались гигантские порции, и мы за разговорами так объелись, что опять никуда не поехали. И один раз - у Марии: каждый пришел со своими пирогами, а Федька притащил ящик бабушкиного любимого. Мы тогда даже заказали четыре машины такси и вышли из подъезда - но оказалось, что нотариус закончил работать два часа назад. С третьей попытки мы к нему все-таки доехали; и в бабушкином завещании действительно оказалось ровно то, что предсказывал деда: подробный рассказ, как она растратила все свои и дедушкины накопления, потому что полюбила путешествовать.
"Впрочем, поскольку каждый из вас побывал там, где бывала я - вы меня поймете правильно. А и не поймете - уже не мое дело. Можете забрать себе на память любые вещи из моего движимого имущества, если дед вам это отдаст. И сделайте, наконец, ремонт в его квартире - сил нет смотреть на этот хламовник!"
Старая сука, одним словом.
Когда мне было пятнадцать, я назвала нашу бабушку старой сукой. Я получила трепку, вымытый с мылом рот и много что послушать, а бабушка - новый клевый ник, который приклеился намертво. Можно ли сказать, что взрослые ее так никогда не звали, если между собой они обсуждали Событие примерно так: "Ты слышала, что Машка назвала бабушку старой сукой?" - "О ужас! Прямо-таки старой сукой? И откуда она только это взяла!" - "Никто из нас никогда не называл бабушку старой сукой!" - и так далее. Мы же, когда надоело оглядываться, сократили прозвище до эсэс - тоже неплохо получилось.
И меня, и Федьку, и бледного Рудика, и Леночку возили на дачу лет с трех, на все лето. Когда ты мелкий - родители говорят "там воздух и клубника", и "ты же любишь играть с ребятами", и "в августе мы тебя заберем", а еще потом "ну что ты будешь делать дома все каникулы? круглые сутки сидеть в телевизоре?" и даже иногда: "бабушка тебя так любит!" - и ты ничего не можешь с этим поделать, потому что сначала правда хочешь поехать - а потом уже поздно отказываться.
Марии, правда, удавалось. Она была единственной из наших, кому удалось развернуть родителей. Когда Старая Сука, обняв Марию, завела свое обычное "Какая ты худенькая - ребенка не кормите - а где то платьице, что я тебе из Парижа привезла? - все своим друзьям отдали, вот они, твои родители, кого я только родила, рвань непотребная..." - Мария посмотрела на своего отца и сказала:
- Папа, я не хочу здесь оставаться. Ты можешь отвезти меня домой?
Отвез, чо. Старая Сука потом полдня ревела, костеря дядьСережу и тетьТаню - что испортили ей внучечку.
Мария всегда так могла. У-у-у, как я хотела так же уметь! Знаете, как она отвоевала себе право не ходить в садик? Сказала родителям:
- Пожалуйста, не водите меня туда. Мне там очень плохо.
Теть Таня тааак расстроилась! И давай ее уговаривать: Машенька, доченька, там же другие деточки, там же и поиграть есть с кем, и покушать дадут, а тут с тобой некому сидеть - не с соседками же тебя оставлять, - а Мария ей:
- Я хочу дома одна оставаться.
Родители ее, понятное дело, не услышали - подумали, что уговорили, и повели в садик. Неделю моя четырехлетняя кузина в садике не ела и не спала, ни с кем не разговаривала и ничем не занималась - садилась у окна и молча смотрела вдаль. Отлучалась только на пописать. Когда видела родителей - вставала и шла одеваться. Отрабатывала, в общем. Воспитатели, понятное дело, ее силой не кормили, старались как-то вовлечь, развеселить - но она отвечала только:
- Спасибо, я здесь посижу.
К пятнице родители сломались - скандал был! со слезами! Мария ничего не выпрашивала, не канючила, просто повторяла:
- Мне там очень плохо. Нет, не обижают, Нет, не наказывают. Просто мне там очень плохо. Я хочу оставаться дома.
Поди в четыре года объясни, что тебе просто физически нехорошо в толпе чужих детей, которые вопят и пахнут, и сделать могут что угодно и когда угодно!
В общем, Марию стали оставлять дома одну - Старая Сука тогда с дядьСережей и тетьТаней не общалась и отправлять к ней внучку никому бы в голову не пришло. Так что кузина моя оставалась наедине с любимыми книжками, спокойная и безобидная. Единственный вред от нее был тот, что в некоторых книжках она картинки заклеивала и заново перерисовывала. К шести годам она добралась до Детской Энциклопедии, замучала дядьПашу вопросами типа "почему не падает Пизанская башня" и была отправлена в кружок рисования.
Ездить с бабушке на выходные Мария стала уже после того, как в школу пошла - деда попал в больницу со своим первым приступом, у него в сердце поменяли какие-то запчасти, и это здорово сблизило всех родных.
Там, в больнице у деды, мы и познакомились. Пока дядьСережа и мой папа делали вид, что они совсем никуда не спешат и в общем совсем не чувствуют себя неловко рядом с дедой в коричневой больничной пижаме, а тетьТаня и мой мамусик быстро наводили Настоящий Порядок и Уют в одноместной платной палате лучшего кардиологического центра нашего города. Куда им было до нас - сказали "Маша, это Мария, дочь папиного брата, дяди Сережи; Мария, это Маша, твоя кузина, дочка папиного брата дяди Ивана" - и все.
Я зырила на кузину, заложив руки за спину - я бы их, конечно, в карманы сунула бы и раскачивалась бы, как Федька - но меня "ради дедушки" обрядили в дурацкое платье, которое на мне сидело, как парик на мальчишке. "Кузина Мария", о которой я столько слышала от Старой Суки, казалась ровно такой: надменной гордячкой, - пока не не сказала:
- В этом здании сбоку должна быть потайная лестница, я в прошлый раз видела план эвакуации. Хочешь, поищем?
- Ма, мы в туалет, - бросила я маме, схватила Марию за руку, и мы рванули в коридор, сделав вид, что не слышим родительского "но у дедушки в палате есть...".
Когда через час нас медсестры нашли нас на последнем этаже, у чердака, который мы почти придумали как открыть, мы уже подружились на всю жизнь - как это бывает у мелких. Ох нам быыыыыло! Деда только улыбался - а родители все обговорили, и "мы думали, что вы сбежали", и "куда ты потащила Марию, она же еще маленькая" (ха! это только тогда разница в полтора года была действительно важной), и "посмотри, на кого ты похожа, волосы растрепаны, как чумичка" (а у Марии ни волоска из косы не выбилось!), в общем, было весело.
И Марию стали привозить на дачу к Старой Суке. Иногда. А потом, через три года, я устроила очередной бунт - и родители в ответ на очередное бабушкино "забирайте ее куда хотите, не могу с ней больше" стали на выходные возить нас друг к другу. Нас с Марией, конечно, а не со Старой Сукой. Федька тогда уже совсем взрослый стал - физматшкола, усики, все дела, - так что мир принадлежал нам двоим.
А со Старой Сукой мы потом даже подружились. Потому что одно дело - когда тебе восемь, десять, двенадцать - и тебя привозят туда, где будут кормить супом, пока он из ушей не польется, - и совсем другое - когда тебе двадцать семь, и Мария говорит: "Знаешь, она же правда старая. И действительно нас любит. Давай съездим к ней в воскресенье на пару часиков?"
Конечно, я ездила - и Федьку притаскивала, потому что за этот визит Мария потом играла с нами вместе в Q-zar, который недолюбливала, как все спортивные игры и стрелялки. А я за это...
...впрочем, неважно. В конце концов родители признали, что мы не зря все детство называли бабушку именно так.
- ...и вторая часть ее завещания не может быть открыта, пока не будет исполнена первая, - проговорил нотариус, откашлялся и начал читать:
"Сегодня, такого-то числа такого-то года, будучи в здравом уме и твердой памяти, надеясь прожить еще лет сто, чтобы вам всем повылазило - и за эти слова мне не будет стыдно, потому что их зачитают уже после того, как я умру, а нотариус и не такое слышал, - завещаю вам похоронить мое тело следующим образом: по истечении нужного срока сжечь его в крематории, пепел получить на руки, разделить на шестнадцать частей и каждую часть развеять по ветру там, где я чувствовала себя особенно счастливой. Это следует сделать в течение месяца после кремации, и мне очень хотелось бы посмотреть, как вы будете справляться, дорогие родственнички".
Дальше шел список городов с указаниями конкретных мест.
Первые пару минут мы громко молчали.
- Окей, сейчас декабрь, а она хочет июльское море - это у нас будет Гоа или Таиланд? - спросил Федька, и я поняла, что мы опять поступим, как хотела Старая Сука.
- У Палыча мультик американский двухлетний, - проговорил папа.
- Осталось убедить его а - полететь в Нью-Йорк прямо сейчас, бэ - взять с собой немного бабушкиного праха, вэ - как-то объяснить это таможенникам, гэ - и полицейскому тоже, - отозвалась ма.
- Вы считаете, на Хай-Лайне много полицейских? - засомневался бледный Рудик.
- А ты сам представь себе, что будет, когда ты начнешь трясти бабушкиным пеплом посреди самого клевого и сумасшедшего парка Нью-Йорка, - заржала я.
- Цыц, мелкие, - шикнул деда. - Уважайте память покойницы...
На этих словах его перекосило, дядьСережа быстро сунул ему под нос какую-то нюхательную дрянь, а Мария проговорила:
- Давайте правда сделаем как бабушка хотела.
- Кто же виноват, что она на старости лет полюбила путешествовать, - пробормотала тетьТаня, но я толкнула ее в бок локтем - деда постепенно отдышивался, не хотелось его снова беспокоить.
Забеспокоишься тут, когда внезапно умирает жена, головная боль и заноза в заднице, которая должна была быть всегда - и больше ее нет, и привычное место не болит, не зудит и никто в него не колет.
В общем, Марии с ее шенгеном достался холм в Летенских садах в Праге; бледный Рудик пообещал поговорить с Виктором Павловичем, своим тестем, насчет внепланового визита в Нью-Йорк, на себя же взял Ирландию, куда русским давно перестали давать визы - вот нам и пригодился его израильский паспорт. Папа обещал Лондон, куда летел на конференцию, мама, вздохнув, пообещала съездить на дачу (на радость всем соседям, как я понимаю), а тетьТаня взяла Петергоф и Павловск. Разобрали и остальное. Июльским морем назначили Хуахин, мне же досталась безвизовая Черногория ("теплое море в несезон, когда листья уже почти все пожелтели, купаться уже нельзя, но зато так прекрасно дышится!").
Нотариус предупредил нас, что ровно через месяц он должен вскрыть вторую часть завещания, а доказательством того, что мы выполнили волю покойной, должны были стать фотокарточки - понимаете, да, почему мы прозвали бабушку именно так, а не иначе? Мало того, что она умудрилась помереть так, что никто не успел к этому подготовиться, мало того, что она перебаламутила всю родню, заставив их бросить все и лететь черт-те куда, мало того, что мы должны были везти с собой ее пепел и развеивать его по ветру - но она хотела, чтобы мы сфотографировались в процессе!
Ну и как ее еще называть?
Мы вышли от нотариуса, папа повез деду к себе домой - ночевать у него никто не хотел, а одного его оставлять мы пока побаивались, - Федькины родители пошли к метро, отговорившись от желающих подвезти короткой фразой "только дурак поедет в Царицыно в семь вечера на машине", - мама с тетьТаней привычно огрызнулись, защищая дядьСережу, - в общем, взрослые разошлись почти сразу, а мы остановились перекурить.
- От жеж падла, а, - выдохнул Федька. - От не хотелось ей, как все люди, тихо лежать в могилке, и чтобы мы там, ну не знаю, цветочки сажали, оградку красили, ухаживали как-то...
- Скорей - чтобы мы радостно и с облегчением об этом забыли, - подхватила я.
- Ребята, ну перестаньте. Последняя воля бабушки... - протянула Леночка.
- После выполнения которой можно будет забыть о Старой Суке навсегда! - хихикнул Рудик.
- Не, ну почему я должен... - затянул Федька, но Леночка оборвала его:
- Деда.
Мы притихли: огорчать деду не хотелось никому.
Наконец Мария прервала паузу:
- Знаете, а ведь это может быть очень интересно.
И дальше мы уже болтали о том, у кого из знакомых какие заебы. Конечно, Старая Сука перещеголяла всех - мы могли по праву гордиться родством с нею, - но вообще фриков было большинство. В конце Федор спросил у Рудика, есть ли среди его друзей хоть кто-нибудь нормальный, тот велел ему уж лучше на себя, куме, оборотиться, - и, весьма довольные собой и друг другом, мы наконец разъехались по домам.
Не раз мы помянули Старую Суку тихим ласковым словом - угораздило же ее умереть в декабре! Пока соберешься, пока то, пока сё - оппа, уже Рождество, здравствуйте, билеты по конским ценам.
Четырнадцатого января мы перед походом к нотариусу собрались у папы с мамой - в их квартире мы все более-менее могли поместиться.
- Фотографии можете вешать сюда, на пробковую доску. Видите, я здесь уже прикрепил таблички с названиями мест - чтобы вам было проще сориентироваться, - сказал Федькин папа, Игорь Дмитриевич.
Рудик, конечно, уговорил тестя - никто и не сомневался. На фотографии статный лысый красавец смущенно сыпал серый порошок прямо на газон, вдалеке торчали коробки небоскребов, неподалеку красовались ящики бруклинских домов (во всяком случае, похоже было на Бруклин).
- А чё, неплохо получился Палыч-то, - сказал Федька. - И Нуёрк ничё так. Прикольненький.
- Особенно этот парк, - кивнул Рудик. - Виктор Павлович мне потом столько рассказывал об этом месте - можете себе представить, там когда-то была железная дорога, потом ее закрыли, хотели демонтировать - а вместо этого разбили на ней парк. Где были станции - там теперь скамейки и шезлонги, а где рельсы - там и остались рельсы, только их укрыли досками и сделали прогулочные зоны. И газоны, и деревья - в общем, место по-настоящему особенное, не зря оно так нравилось бабушке.
- А у меня тоже газон, если позволите так сказать, - улыбнулась мама и приколола к доске, прямо возле надписи "наша дача на закате", фото, на котором она рассыпала бабушкин прах по дальним грядкам, а вокруг стояли соседки - бабМаша, бабЗина, бабРоза и бабЛюся.
- А лица-то у них какие, - улыбнулся дядьСережа.
- Еще бы им такими не быть - после второй-то бутылки шампанского, - хмыкнул папа. - Мать хотела водочки налить - вроде как положено, - но они отказались наотрез: мол, покойница дюже шампанское уважала, особенно французское, и к новому году припасла - оказалось, бабуля наша купила четыре бутылки "Моэт Шандона", чтобы с подружками на новый год и раздавить. Вы бы видели, какой Лиля вернулась с той дачи...
- Да ладно тебе, - махнула рукой мама. - Посидели с тетками, выпили, помянули... Я ж не сразу приехала, а на следующий день. И не было у меня никакого похмелья, не трепись - бабушка верно говорила: от французского - не бывает.
- А у меня - вот, - сказал Рудик, прикрепляя к доске дивный пейзаж: в центре - презеленая трава такого цвета, какими бывают только китайские фломастеры, темно-синее небо сверху, темно-синее море ниже неба, темно-серый замок невозможно древнего вида - на горизонте, ну а на переднем плане бледный Рудик в позе сеятеля, разбрасывающего лотерейные билеты.
- Охнунифига ж себе, - хмыкнула я. - Это перед кем ты так понтовался?
- В жизни не угадаете! Тот трактир, в котором я остановился, чтобы спросить дорогу к замку, держал один шотландец...
- Шотландец. В Ирландии. Рыжий и в юбке?
- Не перебивай. Громадный, как медведь, похож на равнинного тролля, лицо - как картофелина, голос - как гром в горах, в общем, я его спросил, он меня не понял, я - его, начали выяснять - слово за слово, и оказалось, что он прекрасно помнит нашу бабушку. Он сказал, что такой брани не слышал со времен древних воинов - понятия не имею, о чем это он, - и что наша бабушка может перепеть волынку. Ну, я поправил, - не может, а могла, - рассказал ему о завещании...
- И дальше было много слез, песен и бесплатного пива? - догадалась Леночка.
- Почти, - улыбнулся Рудик. - Но сначала мы сходили на ту поляну, откуда виден замок. И всю дорогу здоровяк восхищался тем, как бранилась наша бабушка: "Ни слова не понятно - а какой жар!"
- Дауш, что-что, а ругаться она могла, - проговорила я тихо, прикрепляя свою картинку: пакет с серым песком стоит на бежевато-сером пляже, дальше - море, на заднем плане красными пятнами - крыши города Бар.
- Машка, ну ты как всегда, - поморщился папа. - Высокое искусство, композиция, все дела... Где фото, как ты высыпаешь прах бабушки?
- Он сам сыплется из пакета на песок, видишь горку? А я - вот тут.
- Это сапоги.
- Но это же мои сапоги. Кто меня там мог щелкнуть, если я одна была? Море в несезон - оно, знаете, безлюдное, - огрызнулась я.
Тот день, полный молчания, покоя и шелеста волн, точнее, полдня между поездами "Подгорица-Бар" и "Бар-Подгорица", ту прогулку от порта к горам по пустынному пляжу - фиг я кому что буду объяснять. Марии расскажу потом, она все знает о том, как заряжаются батарейки. Даже странно, что мне это показала именно Ста... ну, бабушка.
- А у тебя что? - спросила мама тетьТаню.
- У меня - вот, Петергоф, а вот - лес под Павловском, две картинки.
- В один день, поди, сняла?
- Ну. Холодрыжина - адская. Попросила Петеньку...
- Это какого Петеньку? - насупился дядьСережа. - Того самого?
- Да перестань ты, будто и впрямь меня ревнуешь к бывшему однокурснику. Свозил меня на машине - туда, сюда, потом обратно; квартира у него в Сестрорецке, большая; дочки...
- Тоже, поди, большие?
- Да уж не маленькие, - вздохнула тетьТаня. - Там и собрались с ребятами... Мальчишки кто полысел, кто потолстел - а все как вчера... эх. Всю ночь просидели - гитара, закуска, - хохотали так, что стены тряслись. Уже девочки Петины к нам приходили в ночнушках и с будильниками, представляете себе? А Петенька дверь в залу закрыл и говорит: "У вас на той неделе друзья ночевали? А теперь - наша очередь!"
- Хорошо посидели?
- А то!
Я обернулась - где Мария? Кузина стояла у дальней стенки, за спинкой дедушкиного кресла, и улыбалась, наблюдая за тем, как наши заполняют картинками доску.
- Мари, - сказала я, подходя. - Получается, что старая Сука опять всех обманула.
Кузина приложила палец к губам, указала на деда и пожала плечами - не переставая улыбаться. Если бы такое проделала я - получилась бы клоунада, а у нее вышла изящная пантомима "давай поговорим позже, чтобы не беспокоить дедушку".
- А у тебя-то что? Чем занималась Старая Сука в Праге?
- Ты не поверишь, - улыбнулась Мария. - И никто не поверит.
Она подошла к доске и прикрепила фото - на котором была не она и немного серого пепла, а вовсе даже сама бабушка в широкой серой блузе, испачканной красками. За бабушкой стоял мольберт, на котором кто-то пытался рисовать то, что видел - бесконечные небеса, море черепичных крыш, изгиб Влтавы, три моста и острые иглы соборов.
- Сумасойти. Бабушка училась рисовать.
- Представьте себе, ходила на пленэры. Не самое удобное место, чтобы поставить мольберт - поэтому, наверное, ее и запомнили. У них там целая компания была - два местных парня и она, и вы даже представить себе не можете, что они мне о ней рассказали.
- Вот мы-то как раз очень хорошо себе представляем! - воскликнула Федькина мама.
Им с мужем достался Хуахин, то есть "июльское море, самая жара", - и они съездили в тропики аж на неделю.
- Туда - отлично, - говорила Маргарита Ильинична. - Пальмы, тепло, так хорошо! А оттуда вернулись - холод, снег, мразь эта на дорогах...
- Слякоть, - поправил ее Игорь Дмитриевич, прикрепляя фото, на котором его супруга с поджатыми губами и выражением лица как у партизана на допросе высыпала серый песок поверх белого.
На Маргарите Ильиничне был ярко-алый купальник и парео тропической расцветки, но не это меня удивило - видала я Федькиных родителей и в купальниках, и без оных. За спиной моей тетушки на плетеной стене прибрежного бара красовалась деревянная вывеска с выжженным на ней "Joyful geezer".
- Нет. Этого просто не может быть.
- Веселая старушенция, - выдохнул Рудик. - Ни слова больше.
- У них и портреты есть, - проговорил Игорь Дмитриевич. - Весь бар увешан ее фотографиями. Особенно художнику удалась та, где бабушка - без рук! - ест вишенки с живота голого негра.
- Полуобнаженного мулата! - поправила его Маргарита Ильинична.
- Вот это да, - засмеялась я. - Ну дает бабуля!
- Да, - с гордостью сказал деда. - Ваша бабушка всегда умела - как это вы говорите, отжечь?
- Зажечь, ага, - фыркнул Федька. - Веселая старушенция, а. Моэт Шандон.
- Кстати, у меня еще осталось четыре бутылки, - сказала мама. - Бабушка собиралась к нам на старый новый год, то есть...
- Сегодня, - кивнул папа.
Через пару минут шампанское пузырилось в бокалах.
- Ну, за бабушку, - сказала я. - Где бы она сейчас ни была.
Когда опустела четвертая бутылка, мама спохватилась:
- Ребята, а нотариус! Завещание же! Собирайтесь, мы и так уже опаздываем.
- А ну его к черту, - воскликнул деда. - Я и так знаю, что там написано, и вы все знаете. "Никому нихуя".
- Деда! - воскликнула Мария.
- Я тебя умоляю. Как будто это не вы звали бабушку старой сукой. Она и дачу-то давно продала, чтобы было на что путешествовать - вам только не говорила. Продала с отсрочкой заселения - типа, после нового года вы сами все узнаете. Да и хрен с ней, с дачей. Все равно вы туда не ездили.
Деда оказался совершенно прав. Мы еще собирались к нотариусу - один раз у Федькиных, но тогда Маргарита Ильинична заказала доставку из ресторана китайской кухни, а у них оказались гигантские порции, и мы за разговорами так объелись, что опять никуда не поехали. И один раз - у Марии: каждый пришел со своими пирогами, а Федька притащил ящик бабушкиного любимого. Мы тогда даже заказали четыре машины такси и вышли из подъезда - но оказалось, что нотариус закончил работать два часа назад. С третьей попытки мы к нему все-таки доехали; и в бабушкином завещании действительно оказалось ровно то, что предсказывал деда: подробный рассказ, как она растратила все свои и дедушкины накопления, потому что полюбила путешествовать.
"Впрочем, поскольку каждый из вас побывал там, где бывала я - вы меня поймете правильно. А и не поймете - уже не мое дело. Можете забрать себе на память любые вещи из моего движимого имущества, если дед вам это отдаст. И сделайте, наконец, ремонт в его квартире - сил нет смотреть на этот хламовник!"
Старая сука, одним словом.