(no subject)
Две тени на лестничной клетке. Так начинается разрешение проблем. Скомканная фигурка, сидящая на ступеньках с сигаретой. Она появляются, когда её обладательнице становится невыносимо больно, и она выходит покурить под музыку в наушниках. Они напоминают об одиночестве и помогают ей остановить душу, которая хочет выпрыгнуть в окно. Она оставляет свои красные босоножки на подоконнике одиннадцатого этажа и с визгом бросается вниз, облетает пару раз вокруг всего здания, а потом тихонько просачивается в форточку, единственное горящее окошко на третьем этаже, они специально не закрывают его для неё. Это было окошко гримёрки. Серый дом напротив - та самая разрушенная церковь, при приюте из её снов.
Прижавшись к стене и поджав ноги, она ждёт, когда дыхание перестанет колоться миллионом разбитых стёклышек у неё в груди. И обещает себе, что сидит здесь в последний раз, никогда не глядя в окно. Сегодня всё не так. На цыпочках, чтобы оправдать саму себя (хотя не перед кем), она поднимается по ступенькам, всё в тех же красных босоножках, которые давно превратились в домашние тапочки, и долго роется в баночке из под консервированных ананасов. На подоконнике перед ней шесть выкуренных ею же сигарет и затушенных в ананасовой склянке, попросту бычки. Чёрными пальцами она подносит их к губам и пытается прикурить их так, чтобы не опалить чёлку и не поджечь заодно свой нос. Лицо в пепле, руки дрожат от жадности.
Две тени одного человека на лестничной клетке. А может быть, руки дрожат от холода? А бывает, чтобы руки дрожали от чувства одиночества?
Дом напротив - разрушенная церковь. Всё один и тот же сон, трогающий,дёргающий её за пятки по-ночам уже многие годы.
Нам по пять лет или около того. Мы держимся за руки и бесконечно любим друг-друга. Я забыла свои сандалии, когда лазила на старую вишню. Теперь ногам больно. Но я всё равно бегу со всей силы. Мы носимся, как угорелые, прячась за деревьями, и думаем, что убегаем друг от друга. На самом деле всё наоборот. Мы сталкиваемся, сцепляемся и ещё какое то время рвёмся в разные стороны, хватаясь одной рукой изо всех сил, крепче некуда. Падаем.
Старый приют. Полуразрушенный дом из белого кирпича, представляющий собой незамкнутый четырёхугольник. Внутри-сад. Чёрные глазницы вместо окон. Туда так хочется и страшно. Мы подолгу сидим на белых ступеньках крыльца и нежно трогаем гипсовые узоры на перилах. Я вожу пальчиком по переплетениям из диковенных растений, цветов, животных,сливающихся в то, что мы хотим или боимся увидеть - злобные людские гримасы, похожие на маски древних ацтеков, раздваивающиеся тела, всё это выстраивается вслед за моим указательным пальцем и я вижу это уже не одна. Как будто мой палец умеет рисовать.
Внутри дома я слышу детей, которых не могу увидеть, но мне кажется, что звук их шагов, древесная пыль от старинного пола из под их сандалий, может начертить мне их внешность. Им столько же лет сколько и нам, мы вслушиваемся в их шёпот и резкие радостные вскрики детских игр. Нам так хочется к ним. Так хочется снова надеть разноцветные хлопковые колготки, которые всегда неуклюже пузырятся на коленях.
Ночь спустилась к нам на крыльцо и дрожит вместе с нами. Мы слушаем дыхание друг-друга. Мы приучаемся дышать вместе. Скоро мы научимся, и тогда наши сердца всегда будут биться хором. Я глажу его кожу на руках и запоминаю, чтобы в разлуке помнить только это, дотрагиваясь до какого-нибудь пледа.
И каждую ночь, даже когда во сне блистает пара ослепительных солнц, я тяну его за руку,с неостановимым желанием что-то показать, увожу его в разные места, иногда мы гонимся за огромной чёрной ящерицей с серебряными глазами, а иногда мы лазаем по непонятно откуда взявшемуся кораблю или цепляемся за ветки гигантских вишнёвых деревьев...
И каждую ночь я теряю его. Моя маленькая душа умирает вместе с ним.