Дочери Лалады, ч.11.1. Корзина яиц, паук в глазу и тайный ход
По моим прикидкам, эта глава тянула страниц на 40, поэтому часть выкладываю сейчас, а часть переношу на 12-ую. Она готова где-то на треть и скоро последует.
11. Корзина яиц, паук в глазу и тайный ход
Солнце остывающим караваем висело в спокойном прозрачном небе: день для поздней осени выдался необыкновенно погожий. Рынок роился говорливой толпой: торговцы зазывали, а народ приценивался, выбирал и покупал, топча ногами чавкающую слякоть, образовавшуюся после нескольких дней дождя. Осеннее ненастье разогнало было людей по домам, и торговля шла вяло, но стоило проглянуть солнцу, как все ожили и выбрались на улицу.
Руку Жданы оттягивала корзина с покупками. Придерживая подол долгополой одежды, женщина ступала по разложенным через непролазную грязь доскам. Со стороны могло показаться, что она, как и все, поглощена рассматриванием товаров, но время от времени её взгляд украдкой пробегал по людям, точно кого-то высматривая в толпе, и тут же опасливо возвращался к прилавкам. А со всех сторон неслось:
- Госпожа хорошая, подходи, выбирай, что приглянется! Вот шапочка из бобра - как раз на тебя! Рукавички меховые, бисером шитые, полушубочки нарядные! Зима грядёт, обновка тёплая надобна!
- А кому подковы, гвозди, петли дверные, крючки рыболовные!
- Капуста свежая, только что с огорода! Руби да в бочки под гнёт складывай - будет чем зимой похрустеть!
- Орехи лесные, самые крупные, отборные!
- Платки узорчатые! Ленты разноцветные из шёлка иноземного!
Долго Ждана бродила по рынку, испачкала все сапожки, измяла себе бока в толкучке... Служанка отстала, затерявшись где-то в толпе, но это и кстати. Лишние свидетели не нужны. Щёки рдели густым жаром, а сердце тоскливо лизала холодным языком тревога. Где же этот человек с корзиной яиц? Она понятия не имела, как он выглядит, а потому этот неведомый помощник мерещился ей в каждом встречном.
Удивительно, что Милован её вообще выпустил из княжеского дворца. Начальник стражи после встречи с Марушиными псами ходил какой-то смурной, с пустым взглядом, рассеянный и подавленный, точно мысли его были взяты в плен незримой тёмной далью, а в последние несколько дней попахивало от него хмельным. В иное время Ждане и шагу из дома ступить не представлялось возможным в отсутствие мужа - так, чтоб Милован не знал. К ней всегда приставлялась многочисленная охрана, больше похожая на конвой, чем на телохранителей; сегодня же Милован откровенно махнул рукой на служебные обязанности и отпустил супругу князя на рынок с одной служанкой и возничим. Сам он сидел в своём кресле, прихлёбывая из расписной чарки что-то весьма крепкое и уставившись перед собой невидящим, осоловелым взглядом, в котором словно застыл отсвет пережитого ужаса. Хоть и не питала Ждана к рыжебородому начальнику охраны особой приязни, но жалость непрошеным гостем заглянула в душу.
- Милован, что это с тобою? - спросила она. - Никак, в чарку заглядываешь?
Тот даже не встал при появлении княгини, единым духом допил своё хмельное зелье, крякнул и зажмурился, ожесточённо и замкнуто глядя в одну точку на полу. Низкий сводчатый потолок, голая кладка стен, решётки на окнах - таково было его рабочее место.
- Ай, не спрашивай, матушка-государыня, - вяло поморщился Милован. - Тяжко мне. Беда нас всех ждёт. И погибель. Так что... езжай, куда собралась. Мне всё едино. Куда тебе там надобно? На рынок? Ну, езжай, прогуляйся, пока можно. Всё равно ж последние дни доживаем.
Красный щегольской кафтан с высоким, затейливо и обильно украшенным воротником подчёркивал бледность его мятого, болезненно-сонного лица с мертвенной голубизной под глазами. В борьбе с похмельем он явно был проигравшим. С чего Милован взял, что всем скоро придёт конец? Может, Марушины псы на него так подействовали? Как бы то ни было, Ждана отчасти обрадовалась: ежели так пойдёт, то он и побега её не заметит.
- Вот так, матушка! - Мощный волосатый кулак начальника стражи вдруг сжался и погрозил кому-то. Глаза Милована прищурились, и он со страстью одержимого забормотал, кривя губы: - Вот так близко, как ты видишь мою руку, я видел эту тьму. И она на меня глядела. Тоска чёрная к сердцу присосалась - не спастись. Никакими хороводами-обрядами, никакими жертвами от неё не откупиться. Потому я и пьян сегодня, уж не серчай.
Ждана знала, о какой напасти шла речь. Угроза ползла из самых древних, непроходимых и жутких лесов, в глубине которых, по преданиям, скрывался Калинов мост. А на том берегу, за гранью привычного, озарённого солнцем мира, обитала Маруша с её приспешниками. Как у Лалады был свой невидимый остров, так и у её тёмной сестры имелось убежище, отгороженное от чужих взглядов. Вот эта-то беда, видимо, и заглянула в душу Милована, заразив её неодолимым унынием. Подобно чёрной злокачественной хвори, оно овладело этим с виду крепким человеком, надломило хребет его силы и обездвижило его волю. А князя Вранокрыла увезли с собой Марушины псы...
Пустая чарка упала на пол и подкатилась к ногам Жданы, а голова Милована свесилась на грудь. Он забылся в колышущемся мареве хмельного угара, а княгине было не до отдыха: настала пора делать первый шаг к возвращению в Белые горы.
И вот, осеннее солнце дарило прощальное тепло, повозка покорно дожидалась возле въезда на рынок, служанка где-то бегала и, по-видимому, суматошно искала свою госпожу, а Ждана с надеждой устремляла взгляд в толпу. Где же он, её избавитель?
Её внимание привлекла какая-то суматоха в продовольственном ряду. Крики, свист, улюлюканье - и из-за широкой спины мужика в коричневом зипуне, как набедокурившая лиса из птичника, выскочил невысокий щупленький паренёк в шапке не по размеру. Обычное дело - рыночный воришка что-то стянул... Ждана не придала бы этому значения, если бы парень не мчался прямо на неё с корзиной яиц в руках.
Поскользнувшись на раздавленном гнилом яблоке, он со всего разбега грохнулся в грязь прямо у ног Жданы, а в довершение беды подлетевшая кверху корзина упала ему на голову. Все яйца, разумеется, побились всмятку. Парнишка, одной рукой стряхивая с себя тягучую желтково-белковую слизь, другой приподнял корзину, как шлем, и на Ждану глянула бесшабашная васильковая синь его глаз. Гладкое лицо оказалось по-девичьи пригожим, с аккуратным носиком и пухлыми губами, которые расплылись в нахальную, но чрезвычайно обаятельную улыбку. В его рту княгиня Воронецкая приметила чуть-чуть увеличенные клыки.
- Молю, прекрасная государыня, заступись! - высоким хрипловатым голосом обратился он к Ждане. - А я уж в долгу не останусь - послужу тебе, чем только смогу!
Ждана пребывала в высшей степени недоумения. Вроде бы всё сходилось, но уж слишком несерьёзным и нелепым оказался обещанный Доброданом-Вуком помощник... Опознавательный знак - уроненная корзина яиц, слова - «чем могу послужить, государыня?» Впрочем, парень выразился не в точности так, но... Кто знает, может, так и надо? И яйца он всё-таки уронил, а если при этом упал сам - ну, может, перестарался для достоверности. В общем, Ждана запуталась. Знак или не знак? Он или не он?
Тем временем из улюлюкающей толпы выбежал торговец не слишком приспособленного для погони телосложения - коренастый и краснолицый, с солидным пузцом, в сбившейся на затылок шапке. Пыхтя и отдуваясь, он вскричал:
- Вот ты где, охальник!.. Фуф... Ну, я с тебя сейчас... кхе... шкуру спущу...
- Прошу тебя, государыня, спаси, - с отчаянием в васильковых глазах повторил парень. Сырой яичный белок повис на кончике его носа прозрачной соплёй, а на щеке белел осколок скорлупы.
Что делать?.. Ждана сама толком не понимала, но, повинуясь настойчивому, надрывному звуку внутреннего голоса, шагнула вперёд и величавым жестом преградила торговцу путь.
- Оставь его, - сказала она, изо всех сил стараясь выглядеть и говорить властно. - Это мой слуга, я с ним сама разберусь. Сколько стоит то, что он у тебя взял? Я возмещу ущерб.
Называть себя Ждана на всякий случай не стала, но богатая одежда и царственные манеры произвели на толстяка достаточное впечатление. Стащив с головы шапку, он низко поклонился.
- Госпожа... Не изволь гневаться, - раболепно залепетал он, пятясь. - Всего-то корзинку яичек он стянул, чепуха. Ничего не надо... Не беспокойся, госпожа!
Неуклюже кланяясь, он продолжал пятиться, пока сам не оступился и не шлёпнулся широким задом в лужу, подняв тучу брызг. Люди вокруг держались за бока от хохота. Паренёк уже тем временем поднялся и отряхнулся, задиристо поблёскивая по-летнему синими глазами. На нищего он не походил: сапоги на нём красовались почти новые, с кисточками по бокам, тёмно-синяя туго опоясанная свитка с красной подкладкой сидела ловко, и только шапка на беличьем меху была великовата. От души пользуясь безнаказанностью, он дразнился и показывал торговцу длинный нос. Изумлению Жданы не было предела. Как этот малец переправит её в Белые горы? Нет, похоже, это какая-то ошибка...
С грузом задумчивости на сердце она зашагала прочь, однако паренёк её нагнал и взялся за ручку корзины:
- Госпожа, позволь поднести?
От его немигающего, пристального и серьёзного взгляда в груди Жданы защекотал холодок. В глазах паренька не только сияло васильковое лето, но и серебрился ледок зимней боли. Рядом с обаятельным нахальством уживалась волчья дичинка - что-то неистово звериное, похожее на Вука... Спина Жданы окаменела, дыхание Маруши защекотало её виски ледяной неотвратимостью, точно кто-то тёмный и необоримо сильный вдруг встал рядом. А рыночный воришка, жарко стиснув её руку, взволнованно заговорил:
- Клыки мои видела, да? Не человек я уже, это правда. Только ты не бойся меня, госпожа... Ты... Красивее тебя я ещё никого не видел. А глаза твои... Я...
С каждым произнесённым им словом Ждану всё крепче трясла лихорадочная дрожь. Окончательно скомкав свою сбивчивую речь, парень ни с того ни с сего порывисто впился в губы княгини Воронецкой дерзким, удушающе крепким поцелуем, шершавым и каким-то злым, отчаянным, болезненно-грубым. Горьким... От неожиданности она даже не успела воспротивиться и оказалась в поистине медвежьих объятиях, в которых - ни ворохнуться, ни вздохнуть. Смертельный капкан... Такой нечеловеческой силы от стройного и хрупкого с виду мальчишки трудно было ожидать, а солнце бросало сверху остро-насмешливый луч: «А тебе ли этот поцелуй предназначен, государыня?»
Объятия разжались. Утерев губы, покрывшиеся горчичным жаром возмущения, Ждана отшатнулась и едва не оступилась. Земля с кружением плыла из-под ног, сердце уже не трепыхалось - лежало задушенной горлицей. Паренёк бухнулся на колени прямо в грязь, покаянно обнажив голову. Ветер ворошил небольшую растрёпанную шапочку золотых волос на макушке, а виски и затылок были выскоблены под бритву.
- Прости, госпожа... Помутилось... Всё - от глаз твоих. Вели за это хоть плёткой сечь - стерплю, только не гони прочь. Рабом твоим готов быть. Чем угодно послужу. Всё, что прикажешь, сделаю. Силу мою ты испытала - охранять тебя могу. Любого в клочья порву.
- Дикий волк никогда не станет покладистым псом, - пробормотала Ждана.
Верхняя губа парня дёрнулась, приоткрыв клыки, но в глазах стояла горечь и осенняя печаль.
- Не веришь мне? - хрипло прорычал он. - Да, зверь я... Только раненый. Сердце у меня из груди вырвано подчистую. Никому другому служить не стал бы, а тебе - хочу. Ежели и ты отвергнешь, только и останется мне погибнуть... Быть убитым в какой-нибудь драке. Иного не желаю.
- Встань, дружок.
Ждана взяла парня под локоть, пытаясь заставить подняться на ноги. Видно, неспроста ей пригнало судьбой-ветром этот осенний листок, неприкаянный и потрёпанный жизнью. Пальцы сами легли на бархатистый затылок воришки, нащупали выпуклость шрама за ухом.
- Лучше не ласкай, госпожа, - непокорно мотнул парень головой, с тенью боли в глазах. - А то или укушу... или опять не сдержусь, обниму тебя. Уж не знаю, что хуже.
- Как тебя звать? - спросила Ждана, проникаясь состраданием и всё-таки стараясь приласкать это, как ей казалось, обделённое нежностью существо.
- Зайцем, - ответил воришка. - Имя это, правда, устарело: не заяц я теперь, а волк... Да так уж повелось.
- Кто же вырвал у тебя сердце, Заяц? - Попытки погладить этого волчонка пришлось оставить: он не давался.
В глазах Зайца блеснули колючие, неуютные искорки.
- Лучше скажи, чем я могу быть тебе полезен, госпожа.
- Мне нужно попасть в Белые горы, - вздохнула Ждана. - Только отвезти меня туда некому. Нет верного человека.
Взгляд Зайца стал напряжённым, ноздри вздрогнули, точно учуяв что-то.
- В Белые горы? - глухо переспросил он. - Считай, что у тебя есть возница. Лошадьми править я умею. Готов в путь хоть сейчас, было бы на чём ехать.
- Найдётся, - ласково проведя ладонями по плечам воришки, сказала Ждана. - Но поеду я не одна - с тремя малыми сыновьями. Да и не так-то просто будет мне из дома вырваться... Подумать надо, как всё устроить. А пока - ступай за мной.
Она направилась к выходу с рынка, близ которого её ждала повозка. Заяц нёс корзину и держался, как верный слуга и обходительный спутник, время от времени подавая Ждане руку, когда требовалось перескочить через особенно глубокую грязь. А когда на их пути встала лужа - да так, что и не обойти, новоиспечённый телохранитель повесил корзину себе на локоть, потом подхватил Ждану и с лёгкостью перенёс на сухое место.
Повозка стояла всё там же, вот только возницы на козлах не оказалось, равно как и служанки. Быть может, девушка прибежала к нему и сказала, что госпожа потерялась, и они вместе отправились на поиски? Княгиня Воронецкая собралась их подождать, но Заяц решил иначе:
- Госпожа, если тебе, как ты говоришь, трудно вырваться из дома, другой возможности может и не представиться. Бежать надо сейчас. Есть у меня одно местечко, чтобы временно укрыться... А детишек твоих я потом выкраду.
- Да как же ты их выкрадешь, дружочек, если они под охраной в княжеском дворце живут? - обеспокоилась Ждана, нервно озираясь по сторонам. - Тебя схватят!
Глаза Зайца округлились.
- Так ты... Прости, княгиня, не признал тебя.
- Стой-стой, - нахмурилась Ждана. - Что же это выходит... То есть, когда ты подбежал ко мне, ты не знал, кто я такая? А почему государыней назвал? Разве Добро... хм... Разве ты не от Вука?
- Не возьму в толк, о ком ты говоришь, госпожа, - удивился Заяц. - Впервые это имя слышу. А государыней, вестимо, из уважения назвал.
- Тогда откуда ты узнал про яйца? - вскричала Ждана.
Паренёк пожал плечами.
- Ни про что я не узнавал, матушка-государыня. Яйца я просто своровал... Яичницы захотелось.
Сколько Ждана ни вглядывалась в лицо Зайца, всё же не могла уловить на нём признаков притворства. Туповато-честное, встревоженно-угрюмое выражение выглядело вполне искренним. Значит, имело место просто нелепое совпадение? Ну и дела! Получается, настоящий посланец от Вука бродил сейчас где-то на рынке с корзиной яиц, а Ждана стояла около пустой повозки - одна, свободная, без вездесущей охраны... Служанка с княжеским возницей могли вернуться в любой миг.
- Решайся, госпожа, - сказал Заяц, колюче блестя глазами сквозь прищур. - Пусть я и не тот, кого ты ждала, но другого такого удобного случая может и не подвернуться.
Наверно, этот юный проходимец заронил в душу Ждане свою приключенческую, сумасбродную, озорную искорку, очаровал её васильковой дерзостью взгляда... Да и понимала она: Заяц прав. Если она сейчас вернётся домой, кто знает, получится ли так удачно вырваться из-под надзора Милована во второй раз. Что, если он протрезвеет и одумается? Всё, что было у княгини Воронецкой с собою - только корзина с покупками, которые она делала не столько для виду, сколько в какой-то мере предвидя нечто подобное. Хлеб, пироги, бублики, яблоки, орехи, мёд, копчёное мясо... «На первые пару дней хватит, а потом по дороге что-нибудь раздобудем», - решила она. А вслух сказала:
- Поехали.
Заяц распахнул перед ней дверцу, потом вскочил на передок крытой повозки. Послышался нещадный, хлёсткий щелчок кнута и протяжный крик «н-но-о!», от которого задремавшая четвёрка гнедых сразу проснулась и дёрнулась с места. Застучали копыта и колёса, Ждану мягко качнуло... Они ехали. Почему-то в это не верилось, и сердце леденело в страхе перед погоней. Отодвинув занавеску на дверном окошке, княгиня Воронецкая увидела возницу со служанкой: им, конечно, было уже не угнаться за припустившей во весь опор повозкой. У Жданы вырвался вздох сожаления: если они вернутся домой без госпожи, их просто казнят без суда и следствия. Всё, что оставалось этим двоим бедолагам - это самим пуститься в бега.
Они уже покидали пределы города, а Ждане всё не верилось. Не могло такого быть, чтобы не появились стражники. Всю дорогу она ждала, что её догонят, схватят и оттащат обратно в ненавистную золотую клетку, к мужу. Пусть он и осыпал её дорогими подарками, и одевал в собольи шубы, словно пытаясь загладить вину, но сердце гордо роптало, подсказывая: не прощай. И она не простила.
Повозка остановилась, и Ждана встревоженно замерла. В каждой загвоздке и задержке ей мерещился провал, захват и возвращение к князю... Когда в дверцу заглянула безмятежная синеглазая мордашка Зайца, тень угрозы схлынула с души, и Ждана выдохнула с облегчением.
- Прошу пожаловать в мои хоромы, матушка-государыня, - весело объявил воришка.
«Хоромами» оказалась пещера в лесу. Опираясь на руку Зайца, Ждана вышла из повозки и невольно поёжилась, оглянувшись вокруг. Сырая тишина здесь дышала, как живая тварь, обступая со всех сторон и выглядывая из-за толстых старых стволов с зелёной бородой мха. Лес молчал, как заброшенный склеп, не шелохнулась ни одна ветка, только в черноте дупла желтели искорки чьих-то глаз.
Вход в пещеру был широким и приплюснутым сверху. Под ногами Жданы расстелился вечнозелёный ковёр из мелких глянцевитых брусничных листьев, на котором кровавыми бусинами алели ягоды.
- Не робей, государыня, - с хрипловатым теплом в голосе подбодрил Ждану Заяц. - Входи... Да смотри, осторожно - тут спуск.
Пещера оказалась не очень глубокой, и через обширное входное отверстие в неё проникало достаточно дневного света. Причудливые фигуры из каменных сосулек покрывал малахитово-зелёный налёт, он же присутствовал на полу и потолке. Несмотря на небольшую глубину и открытость пещеры, внешний воздух, казалось, совсем не попадал сюда: душное, затхлое и пронизанное сыростью пространство сразу сдавило Ждане грудь. И здесь было определённо теплее, чем снаружи.
- Ага, - словно прочтя её мысли, сказал Заяц. - Тут горячий источник неподалёку. Вот эту стенку потрогай, госпожа.
Ждана приложила ладонь к камню и тут же отдёрнула, едва не обжегшись.
- Хорошо - и печки не нужно, - хвалил своё жилище воришка. - Тут всё есть для твоего удобства: вон ложе, вон лампа масляная. Масло тут, в кувшине, а огниво рядом в камнях припрятано.
Возле тёплой стены располагалась лежанка - высокая куча мха и опавших листьев, накрытая сверху домотканой половицей в разноцветную полоску. Подушка - мешочек, набитый травой, да одеяло из заячьих шкурок - вот и вся постель. На столоподобной каменной глыбе стояла упомянутая лампа - глиняная круглая плошка, в выемке в стене притулился кувшин с маслом. Посередине пещеры горкой лежали чисто обглоданные куриные косточки.
- Мой вчерашний обед, хех, - усмехнулся Заяц, отгребая кости в сторону. - Вот здесь, стало быть, и жди меня, госпожа моя. Про это место никто не знает. Ну, а я - за твоими детишками. Как приведу - так в Белые горы и двинемся.
- Как же ты их приведёшь? - беспокоилась Ждана. - Их ведь стерегут. Во дворце княжеском куча стражи... Это тебе не корзину яиц украсть! Да и в лицо ты их не видел никогда...
- Ты эту заботу в голову не бери, государыня, и об этом не печалься, - усмехнулся Заяц. - Воровским ремеслом я с детства кормлюсь. Ты жди знай, а я уж как-нибудь управлюсь. Кстати, дай-ка мне что-нибудь твоё... вещицу какую-то, которую дети твои знают.
Ждана задумалась. Даже если Заяц каким-то образом ухитрится пробраться в княжеский дворец, так ведь сыновья - не яйца, в корзине не унесёшь. Пойдут ли мальчики с ним? Старший из них, Радятко - ещё тот упрямец. А если не поверит, что Заяц действительно пришёл от неё? Слоёным тестом туго окутывали воображение возможные трудности, с которыми предстояло столкнуться Зайцу - одна за одной, приводя Ждану в ужас. Если парнишка ловко крал продукты на рынке, это ещё не значило, что он был так же искусен в похищении людей. Со вздохом сняв с руки золотое запястье с вишнёвыми яхонтами (1), она протянула его Зайцу. Хм, отдавать вору драгоценность?.. Впрочем, сейчас этот вор был единственным, на кого Ждана могла положиться.
Подкинув на ладони украшение, Заяц прищёлкнул языком.
- Эх, хороши камушки... Кабы не дело важное, не видать бы тебе своей безделушки, госпожа.
В душу Жданы ядовитым пауком вдруг заползло подозрение: а что, если парень обманет? Завёз её в лесную глушь, дорогое запястье взял - да и был таков. Ведь могло так случиться? Как вору верить?
- Ты, княгиня, про меня дурного не воображай, - опять будто проникнув в думы Жданы, усмехнулся Заяц. - Коли бы мне нужны были твои побрякушки, коих на тебе ещё много осталось - давно снял бы их с тебя все до одной. Я ж взял только запястье, чтоб сынки твои мне поверили.
- А если всё равно не поверят? - не унималась тревога Жданы. - Нет ли какого кусочка коры древесной да ножа? Я бы записку сыновьям написала.
- Это можно, - согласился Заяц. - Не помешает.
Нож-засапожник у него был при себе. Им он отковырнул кусок берёсты, на котором Ждана и нацарапала короткое послание. После этого она описала Зайцу распорядок дня своих детей: когда они учатся, когда играют, когда ездят верхом. Поведала и то, как лучше подобраться к княжескому дворцу.
- Смотри, не попадись, - добавила она, вручая ему берёсту, свернутую трубкой. - Если схватят и найдут при тебе всё это - и я здесь пропаду, и тебе головы не сносить.
- Не печалься, государыня, - подмигнул воришка. - Всё будет в лучшем виде.
Снова стук копыт - и Ждана осталась в лесной пещере одна, без коляски, без оружия для защиты, лишь с честным словом синеглазого мастера волочильных дел.
Яблони в княжеском саду роняли жёлтые лодочки листьев на жухлую траву, но Радятко с Малом было всё нипочём: в любую погоду они играли на воздухе, устраивая поединки на деревянных мечах. Их младший брат, княжич Ярослав, всегда бегал за ними, как щенок на верёвочке, но сегодня малыш остался дома с няньками: холодно, ветрено, сыро... Матушка отправилась на рынок с утра. Вот уж обед миновал, а она всё не возвращалась. Ни служанка, ни возница тоже не появлялись.
Князь Вранокрыл неделю назад внезапно уехал, и никто не знал, когда он будет дома. Начальник стражи Милован уже который день не протрезвлялся и нёс всякую чушь - будто всем скоро настанет конец.
Юная кровь кипела, не давая братьям озябнуть. В пылу схватки они даже скинули кафтаны, и стук их учебных мечей слышался на весь сад. С раннего утра до обеда они занимались науками: читали, писали, считали; после обеда им разрешено было резвиться и гулять, а по вечерам, перед ужином, наставало время их любимого занятия - верховой езды. У князя и в загородной усадьбе, и при зимградском дворце имелось по великолепной конюшне, и будь воля ребят - они бы целыми днями оттуда не вылезали. Лошадей любили оба.
Вдруг через высокий бревенчатый частокол, окружавший сад, перескочила тонкая фигура паренька в синей свитке. Оба брата застыли: не только человек, но и зверь не мог так легко и спокойно перемахнуть неприступную ограду высотой в две сажени (2). Никаких лазательных приспособлений при себе у чужака не было видно.
Эта нечеловеческая прыгучесть позволила стройному пареньку птицей перелететь через частокол и пружинисто приземлиться на чуть согнутые ноги в сапогах с кисточками. Полы свитки и штаны на коленях незваного гостя были выпачканы в грязи, а из-под низко надвинутой шапки блестели дерзкие синие глаза, острые, как иголки. От него катилась волна шепчущего ужаса - тёмной лесной жути, как будто голоса всей нежити разом забормотали что-то невнятное, стараясь зачаровать мальчиков. Обладая на первый взгляд вполне людским обликом, молодой незнакомец приблизился к братьям мягкой, крадущейся звериной поступью.
- Ш-ш, - прошептал он, приложив палец к губам. - Не бойтесь, ребятки. Я не враг вам, я пришёл от вашей матушки. Сюда она больше не вернётся. Уезжает она далеко - в Белые горы, потому что нет у неё больше сил жить с князем, но вас она хочет взять с собою, а потому прислала меня. Вот... Прочтите записку от неё. А украшение - знак того, что это действительно она послала меня. Вы ведь признаёте его?
На узкой ладони незнакомца блестело матушкино запястье с красновато-сиреневыми камнями, а также лежала свёрнутая трубочкой берёста... Радятко, как кнутом огретый, отшатнулся: в его голове ледяной молнией блеснула страшная догадка. Наверняка матушка лежит где-то убитая, а этот вор просто снял с неё запястье... Или, быть может, он и есть убийца? Вот только зачем он плёл небылицы про Белые горы? Матушка много рассказывала братьям о них, но откуда чужаку было об этом известно? Васильковая синева его глаз казалась жуткой...
Радятко волчонком кинулся на незнакомца с криком:
- Ты... душегуб! Ты матушку загубил! Не верю тебе!
Паренёк молниеносно увернулся от деревянного меча, в мгновение ока очутившись у братьев за спинами.
- Не виноват я ни в чём, и матушка ваша целёхонька, вас дожидается, - прозвучал его хрипловатый голос над ухом у Мала. - Голубчик, ты вроде поспокойнее будешь... Прочти записку и угомони своего дикого братца.
В руку Мала легла берёста. Мальчик развернул её... Чем-то острым там были выцарапаны слова: «Радятушко, Мал, Яр, верьте этому человеку. Я жива, здорова. Ваша матушка».
Радятко тем временем, всё ещё не веря незнакомцу, закричал:
- Стража! Стража! Держи вора!
Но стража сегодня, похоже, решила устроить себе день отдыха. Милован запил, некому стало их гонять, и на крик Радятко прибежал только дядька Полоз - худой, сутулый и чернявый, с плёткой в руке.
- Ах ты, стервец! - вскричал он, замахиваясь на паренька.
Но не тут-то было. Плётка обвилась вокруг руки юноши и оказалась крепко зажатой в его небольшом сухощавом кулаке. Один рывок - и дядька Полоз остался с пустыми руками, а парень, клыкасто посмеиваясь, похлопывал себя отобранной плетью по сапогу. Дядька вдруг ни с того ни с сего встал столбом, взгляд его остекленел, а вытянувшееся лицо поглупело. Паренёк же, вложив в ладонь Мала золотое запястье, сказал:
- Не подводите вашу матушку, ребята. Сегодня на вечерней верховой езде будьте все втроём - и младшего с собой возьмите покататься. Как будете ездить в загоне - сигайте через ограду, она невысокая. И мчите что есть духу в сторону леса - там увидите повозку со мною на козлах. Жду вас.
Не успели братья моргнуть - а гостя уже след простыл.
Дядька пришёл в себя не сразу. Он долго хмурился, тёр глаза, мотал головой, точно пытался вытрясти оттуда завалившуюся в дальний угол мысль... Потом огляделся, будто не понимая, как и зачем здесь оказался, пожал плечами, хмыкнул и ушёл.
Бросив меч, Радятко прислонился спиной к стволу яблони и задумался. Брат протянул ему на ладони берёсту - на такой ребята когда-то учились писать ввиду дороговизны бумаги. Читая нацарапанные на коре белоствольного дерева письмена, Радятко молча до крови обкусывал кожицу на губах, а к его щекам приливал сухой тревожный жар. Ветер беспокойной птицей бился в верхушках сильно поредевших крон, вздыхал и метался, трогал горящее лицо мальчика и пытался поцеловать между недоверчиво сдвинутых тёмных бровей.
- Коли б матушка была мертва, откуда б он узнал, как нас звать? - рассудительно заметил Мал, тыкая пальцем в письмо. - Гляди! Мы тут по имени названы.
- А может, он у неё выпытал, - упрямился Радятко. - Обманом или силой... Не верю я ему!
- Я всё ж таки думаю, что это матушка его послала, - сказал младший брат.
- А я так не думаю, - буркнул Радятко.
Деревья горестно шуршали: «Ну что же ты!» Ветер, отчаявшись достучаться до его сердца, устало заполз в траву и стих. Небо молчало, не давая подсказки, а больше и спросить-то было не у кого. Некому довериться. Дядька Полоз только следил, чтоб они прилежно занимались да вовремя обедали, а всем остальным не было дела до братьев. Не прижились они здесь, равно как и матушка, томившаяся за князем, как вольная певчая птица в клетке. В её рассказы о Белых горах вплетались пряди светлой тоски по этому чудесному краю; впрочем, Радятко всегда слушал их с долей недоверия - а могут ли женщины быть воинами? Это не укладывалось у него в голове, и образ дочерей Лалады вызывал у него постоянное глухое раздражение. Более всего смущало его то обстоятельство, что эти создания обходились без мужчин. О том, как у них рождаются дети, мать в своих рассказах, более всего похожих на выдумки, не распространялась, а Радятко очень занимал этот вопрос. Или она чего-то не договаривала, или эти существа и не женщины вовсе.
Белые горы были шкатулкой со сказками, крышку которой мать приоткрывала только им и их без вести пропавшей сестре Дарёне. Больше никто не имел права перебирать волшебные самоцветы, спрятанные в ней - так полагал Радятко. И вот, нашёлся ещё некто, соприкоснувшийся с этой тайной... Но для этого он должен был знать мать лично. Значит, парень в синей свитке видел её и говорил с ней.
- Ну, что? - волновался тем временем Мал, бродя из стороны в сторону и волоча свой деревянный меч острием по траве. - Сделаем, как он сказал? Братушка, сбежим! Надо бежать, говорю тебе! Незачем ему нас обманывать... Матушка там ждёт нас, я чувствую! Вот только не знаю, разрешат ли нам взять Яра покататься.
- А я вот не знаю, действительно ли матушка нас там ждёт, а не кто-то иной, - угрюмо процедил Радятко, скрещивая руки на груди. - А если это западня?
- Не западня, я сердцем чую! - умоляюще сдвинув брови домиком, промолвил Мал.
- Надо не только сердце слушать, - ответил Радятко. - Но и головой думать.
Мягкий и покладистый Мал редко выходил из себя, но тут его ноздри гневно раздулись, а в глазах блеснули слёзы.
- Из-за твоей... головы, - воскликнул он, - мы матушку подведём... И разлучимся с ней! Она нас ждёт, а ты... медлишь! Раздумываешь! В общем, что говорить... Ты - как знаешь, а я сегодня заставлю своего коня сигануть через прясло и поскачу в лес. Яра я тоже уж как-нибудь исхитрюсь и возьму покататься. Всё! Я решил. А ты давай, думай! Пойдёшь со мной - так пойдёшь, а нет - так и оставайся.
Сердито и расстроенно швырнув меч в траву, он зашагал прочь.
- Дурень, - пробурчал ему вслед старший брат.
Жёлтый лист, кружась в тревожном полёте, опустился у его ног. «К весточке», - подумалось мальчику.
Два брата разделились: один хотел сбежать, второй колебался. Но младшему не повезло. Сама природа как будто воспротивилась воплощению его замысла: к вечеру разразилась холодная осенняя гроза, и езду верхом воспитатель решил отменить.
- Да ну, вон какая непогода, - сказал дядька Полоз, щурясь в окно и вскидывая густые чёрные брови при вспышках молний. - Какая езда? Ветрище, дождище... Молоньи так и стреляют, того и гляди в макушку ударят. И собаку в такое ненастье из дома не выгонишь, а я, чай, не собака. Мокнуть не желаю. Застужусь - потом все кости ломить будет. Два дня на печи проваляюсь, не меньше - со спиной-то. Нет уж, пострелята, сидите сегодня дома.
Мал пытался возражать:
- Мужчина непогоды бояться не должен, иначе какой он воин? Дядюшка, ну пусти нас на конюшню!
- Цыц, - зыркнул Полоз угрюмым тёмно-карим глазом. - Мужчина нашёлся... Молоко на губах не обсохло, а туда же - старшим прекословить!.. Да и кони грозы испугаться могут. Понесут - свалитесь, расшибётесь, а мне отвечать.
Буря нещадно трепала деревья, сорванные с ветвей листья кружились в воздухе, как стаи переполошённых птиц; дождь лился на землю, и без того уже раскисшую от влаги, а извилистые молнии пронизывали небо яркими мгновенными трещинами. Мал в отчаянии грыз ноготь, стоя у окна, а Радятко, скрестив руки на груди, прислонился рядом к простенку.
- Не судьба, видимо, - усмехнулся он сквозь прищур.
- Я всё равно пойду на конюшню и вырвусь, - проговорил Мал. Впрочем, твёрдости в его голосе было не слишком много, будто он сам не верил в то, что произнёс.
- А Яр? - напомнил Радятко. - Как ты его оставишь? Мамки его и в погожий день верхом кататься не отпустили бы, не говоря уж про ненастный: маленький он ещё. Да и наследник он, а потому его берегут, как зеницу ока...
Мал подавленно насупился, не зная, что возразить.
- Злыдень ты, братушка, - только и бросил он, глянув на брата исподлобья. - Матушку не любишь... Не злорадствовал бы хоть.
- А ты клыки этого парня, который через частокол перескочил, видал? - вспылил Радятко. - Да и заборчик двухсаженный обычному человеку этак не перемахнуть.
- Ты это о чём? - нахмурился Мал.
- А о том! Нелюдь он, - высказал старший брат свою догадку. - И матушку, наверно, уже убил... А теперь и до нас добраться хочет!
Глаза Мала потрясённо округлились, а потом наполнились слезами.
- Нет... Нет, - пролепетал он трясущимися губами. Вынул из-за пазухи берёсту. - Матушка жива! Вот, это она писала!
- Почём нам знать, она или не она! - воскликнул Радятко, чувствуя, как и к его горлу тоже подбираются предательские слёзы. - Не хнычь, ты не девка! Надо думать, что делать теперь.
- А что... делать-то? - всхлипнул Мал. - А?
- Надо найти его и убить, - ожесточённо кусая губы и изо всех сил стараясь не расплакаться, ответил Радятко. - Я раздобуду меч, и ночью мы выберемся из дворца по тайному ходу. Дверь, которая ведёт в него - в княжеской опочивальне, а ключ от неё - у Милована. Он уж который день пьянствует - небось, немудрено будет ключи у него стащить. Да и меч у него же взять можно, он даже не почует. Стража - только снаружи да у выхода, а тайный лаз никто не стережёт, потому что о нём знает только сам князь, ключник, Милован и матушка. Она-то мне про него и рассказывала.
- А как мы его найдём, нелюдя этого? - дрожащим шёпотом спросил Мал.
- Там поглядим, - ответил Радятко. - Сперва выбраться надо.
- А я всё-таки верю, что матушка жива, - вздохнул младший брат.
- Я бы тоже хотел верить, - тихо сознался Радятко. - Но что-то мне подсказывает...
Не договорив, он сел на лавку у стены, облокотился на колени и вцепился себе в волосы. Громовой раскат потряс небо и землю, и мальчики невольно вздрогнули.