ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО
На отшибе поселка Каргасок стоял домишко, с виду неказистый, но срубленный на совесть и добротный. Просто фасадом он как бы отвернулся от поселка и смотрел на лес, красивый кедрач, который вперемешку с болотными куличками простирался на многие километры.
В доме этом ранее жила тетка Аксинья, сельчане уже и не знали, сколько ей лет, а по обличью нельзя было определить то ли за шестьдесят, то ли за семьдесят. Ни с кем она не общалась, видно в жизни люди её крепко обидели. Собирала она коренья и травы, сушила их, развешивая по мешочкам в сенях. Когда приносили пенсию, в сельпо покупала муку, сахар, мыло, водила во дворе кое-какую живность так и вековала. Бабы её побаивались считая толи знахаркой, толи колдуньей. Вспоминали о ней лишь тогда, когда к кому-нибудь приходила беда. Лечила она людей и скотину, не отказывая никому, помогала даже тогда, когда медицина была бессильна. В это время её благотворили, а затем надолго забывали. Это присуще человеческой природе.
Лет этак за пять до смерти на её подворье появилось живое существо женского рода, невзрачное и длинноногое. Файка, так звали это существо, ловко лазила с деревенскими пацанами по деревьям и соседским огородам и с ними же дралась. За три-четыре года Файка превратилась в хорошенькую, гордую и сильную девушку. Красота её была удивительной для здешних мест. Черные волосы как вороново крыло окаймляли нежное лицо, которое украшали рыжие глаза в зеленную крапинку. На неё можно было глазеть часами как на картину, что и делало все мужское население поселка. Если раньше к дому Аксиньи вела еле видимая тропка, то сейчас вся трава была утоптана вдоль и поперек табуном молодых «жеребцов». Файка была независимая девушка и никого не приближая этим, снискала ненависть к себе. Бабы невзлюбили за необычную красоту, парни за норов. Были и такие, которые затаили месть за бессонные ночи, грезы и невыносимую тоску по ней. Для того, чтобы девушка более сговорчивой затеяли они нехорошее дело, которое вскоре и осуществили.
Файка часто уходила из дома, то щук половить в таежной речушке, то за клюквой и морошкой, да и шишковала она умело. Всё у неё с завидной ловкостью получалось. Вот и подкараулили парни девчонку и надругались.
Завыла, запричитала над Файкой Аксинья «зорюшка моя, зернышко моё, не губи ты свою душу, господь избавь тебя от греха наложить руки на себя, да будут прокляты твои обидчики, да накажет их божья десница». Долго Аксинья лечила душу девушки, вылечила, а сама занедужила и уже почти не выходила со двора.
Бывало, сядет на завалинке, дремлет на солнышке, смахивая старческой рукой непрошено навернувшуюся слезу. А то улыбнется, вспомнив тот счастливый день, когда к ней прибилась Файка, рожденная пьяницей матерью, сгинувшей где-то в топи болот. Старуха любила девчонку так сильно, как может полюбить только доброе сердце, имеющее нерастраченную всуе любовь. Как на грех бабкино проклятье оказалось пророческим. Так в течение года один из парней утонул, запутавшись в сетях, другой пошел на озера пострелять уток и пропал. Что с ним случилось одному богу известно. Третьего же Мишку заломил в тайге медведь. Врачи вынесли приговор, дескать, жить ему осталось от силы неделю и что чудес на счете не бывает. Прибежала Поля, Мишкина мать, бросилась в ноги старухе, просила о прощении и о помощи, ползала по прибитому пылью двору, целовала подол, выла в голос. Ветер трепал поседевшие в миг волосы, глаза были красные от слез, а опухшие посиневшие губы шептали, спаси сына, мою кровиночку, век за тебя буду богу молиться. И уже не глаза плакали, а сердце матери дико, с надрывом.
Дрогнула Аксинья. Велела принести Мишку к ней в хату, но гарантий не дала, только вселила маленькую надежду.
Вот уже три месяца как Мишка живет в доме на отшибе. Говорить о его здоровье рано, но жив и то хорошо. Вид еще не жильца, лишь глаза живут отдельной жизнью и улыбаются когда видят Фаю. Ещё через полгода здоровье к Мишке стало возвращаться, молодой организм, опыт и руки старухи сделали своё дело. Сама же Аксинья таяла на глазах, как будто остатки своего здоровья капля за каплей отдавала Мишке. Михаил же с Фаей все больше встречались взглядами и уже не отводили сияющих глаз. Так в этой хате богом было дано зародиться великому чувству любви, испытанному большой ненавистью.
Весной, когда зацвела черемуха Аксинья тихо отошла. Она почувствовала приближение смерти и за день до неё благословила детей на большую счастливую жизнь. А ещё через год уже улыбалась маленькая Ксюшка, как бы подтверждая, что все будет хорошо.
В доме этом ранее жила тетка Аксинья, сельчане уже и не знали, сколько ей лет, а по обличью нельзя было определить то ли за шестьдесят, то ли за семьдесят. Ни с кем она не общалась, видно в жизни люди её крепко обидели. Собирала она коренья и травы, сушила их, развешивая по мешочкам в сенях. Когда приносили пенсию, в сельпо покупала муку, сахар, мыло, водила во дворе кое-какую живность так и вековала. Бабы её побаивались считая толи знахаркой, толи колдуньей. Вспоминали о ней лишь тогда, когда к кому-нибудь приходила беда. Лечила она людей и скотину, не отказывая никому, помогала даже тогда, когда медицина была бессильна. В это время её благотворили, а затем надолго забывали. Это присуще человеческой природе.
Лет этак за пять до смерти на её подворье появилось живое существо женского рода, невзрачное и длинноногое. Файка, так звали это существо, ловко лазила с деревенскими пацанами по деревьям и соседским огородам и с ними же дралась. За три-четыре года Файка превратилась в хорошенькую, гордую и сильную девушку. Красота её была удивительной для здешних мест. Черные волосы как вороново крыло окаймляли нежное лицо, которое украшали рыжие глаза в зеленную крапинку. На неё можно было глазеть часами как на картину, что и делало все мужское население поселка. Если раньше к дому Аксиньи вела еле видимая тропка, то сейчас вся трава была утоптана вдоль и поперек табуном молодых «жеребцов». Файка была независимая девушка и никого не приближая этим, снискала ненависть к себе. Бабы невзлюбили за необычную красоту, парни за норов. Были и такие, которые затаили месть за бессонные ночи, грезы и невыносимую тоску по ней. Для того, чтобы девушка более сговорчивой затеяли они нехорошее дело, которое вскоре и осуществили.
Файка часто уходила из дома, то щук половить в таежной речушке, то за клюквой и морошкой, да и шишковала она умело. Всё у неё с завидной ловкостью получалось. Вот и подкараулили парни девчонку и надругались.
Завыла, запричитала над Файкой Аксинья «зорюшка моя, зернышко моё, не губи ты свою душу, господь избавь тебя от греха наложить руки на себя, да будут прокляты твои обидчики, да накажет их божья десница». Долго Аксинья лечила душу девушки, вылечила, а сама занедужила и уже почти не выходила со двора.
Бывало, сядет на завалинке, дремлет на солнышке, смахивая старческой рукой непрошено навернувшуюся слезу. А то улыбнется, вспомнив тот счастливый день, когда к ней прибилась Файка, рожденная пьяницей матерью, сгинувшей где-то в топи болот. Старуха любила девчонку так сильно, как может полюбить только доброе сердце, имеющее нерастраченную всуе любовь. Как на грех бабкино проклятье оказалось пророческим. Так в течение года один из парней утонул, запутавшись в сетях, другой пошел на озера пострелять уток и пропал. Что с ним случилось одному богу известно. Третьего же Мишку заломил в тайге медведь. Врачи вынесли приговор, дескать, жить ему осталось от силы неделю и что чудес на счете не бывает. Прибежала Поля, Мишкина мать, бросилась в ноги старухе, просила о прощении и о помощи, ползала по прибитому пылью двору, целовала подол, выла в голос. Ветер трепал поседевшие в миг волосы, глаза были красные от слез, а опухшие посиневшие губы шептали, спаси сына, мою кровиночку, век за тебя буду богу молиться. И уже не глаза плакали, а сердце матери дико, с надрывом.
Дрогнула Аксинья. Велела принести Мишку к ней в хату, но гарантий не дала, только вселила маленькую надежду.
Вот уже три месяца как Мишка живет в доме на отшибе. Говорить о его здоровье рано, но жив и то хорошо. Вид еще не жильца, лишь глаза живут отдельной жизнью и улыбаются когда видят Фаю. Ещё через полгода здоровье к Мишке стало возвращаться, молодой организм, опыт и руки старухи сделали своё дело. Сама же Аксинья таяла на глазах, как будто остатки своего здоровья капля за каплей отдавала Мишке. Михаил же с Фаей все больше встречались взглядами и уже не отводили сияющих глаз. Так в этой хате богом было дано зародиться великому чувству любви, испытанному большой ненавистью.
Весной, когда зацвела черемуха Аксинья тихо отошла. Она почувствовала приближение смерти и за день до неё благословила детей на большую счастливую жизнь. А ещё через год уже улыбалась маленькая Ксюшка, как бы подтверждая, что все будет хорошо.